Нам нужен герой другого качества

Нам нужен герой другого качества

Перед отъездом в Москву зашли попрощаться к Гердту.

— Как агент, могу сообщить молодым друзьям: на «Ленфильме» на главную роль утвержден Олег Стриженов. Теперь ваш ход — верю, что вы найдете актера не хуже. Желаю успеха!

В поезде мы обсуждали последнюю новость. Олег Стриженов был в то время известным актером, блестяще снявшимся в «Сорок первом» у Чухрая и великолепно сыгравшим роль романтического Овода в одноименном фильме режиссера Файнциммера. Стриженов — актер красивый, утонченный, настоящий романтический герой. Романтики же Андрей не терпел, и хотя бы поэтому нам нужен был актер другого качества — реалистического, так сказать, склада, современный, из сегодняшнего дня.

Вернувшись в Москву, мы первым делом поехали в Солнечногорск к капитану Горелику, чтобы посмотреть и понять, каков он в жизни. Предварительно созвонившись, ждем его в проходной военных курсов «Выстрел». Никого нет, сидит какой-то офицер неказистого вида, маленький, полноватый. Что-то листает, делает пометки. А мы все ждем своего героя, минут пятнадцать уже ждем. И вдруг осенило: «А может, это он?» Вглядываемся. Если с этого офицера снять военную форму, то будет обычный инженер — лысоватый, еврейской внешности. Подошли. Да, это он. Познакомились.

— Ну, расскажите, что в очерке правда, что придумано. Как было на самом деле?

— В очерке как бы все преувеличено, — говорит. — Но факты правильные.

— Подробнее?!

— Ну, какие подробности? Как написано, так примерно и было.

Говорит как-то вяло, рассказывает нам уже известное. Произвел на нас впечатление скромного, озабоченного чем-то человека, с головой погруженного в новую жизнь, целиком подчиненного распорядку военных курсов. История со снарядами капитана уже не волновала. А ведь он герой, ему орден дали! Даже жалко его стало. Поблагодарили, попрощались…

Сели мы на электричку и поехали в Москву. Вагон полупустой, сидим у окна, напротив друг друга. Настроение у Андрея кислое. Спрашивает:

— А у тебя никаких ассоциаций нет по этому поводу? Может быть, воспоминаний, случаев каких-нибудь? Сашка, шевели мозгами, уж больно тошно.

— По поводу армейской жизни? Да ассоциаций — навалом. И случаев было много. Был один, но, пожалуй, к нам прямого отношения не имеет. Не из нашей он картины. Просто из жизни людей в погонах. Рассказать?

— Давай!

— Я тебе рассказывал, как сломал ногу? Пытался удержать на краю пропасти запряжку лошадей с передком и пушкой. Нога попала под колесо, и оказался я в госпитале. Лежу в палате под белой простыней, нога в гипсе.

Утром пришел к нам в палату секретарь комсомольской организации, лейтенант один, альбинос, на плечи белый халат накинут. Осмотрелся и обмер: лежит на койках одна молодежь и под простынями такие бугорки, колышки дыбятся. Прыснул он было от такого мощного проявления мужской силы, но тут же посерьезнел и с деревянным лицом подошел к моей кровати. Сел на стул — вот тут-то я и разглядел его белые ресницы и красноватые глаза, — вздохнул глубоко и от имени командования зачитал приказ с благодарностью за героический поступок. Потом положил мне на грудь картонную коробочку:

— Это тебе награда за твой героизм. Там написано, что… — берет коробочку, вынимает часы, подносит мне к лицу и говорит: — Тут, внутри, на крышке выгривана, нет… выгрировина надпись. — Он эффектно нажал на головку часов, и крышка, щелкнув, открылась. Я увидел пустую внутреннюю сторону крышки.

— Ну как, здорово? Запомнишь на всю жизнь!..

— А что запомнишь?

— А что там написано, — даже как-то игриво сказал лейтенант.

— А там ничего не написано — там пусто. Лейтенант поднес часы к глазам и стал их покручивать… Потом сказал:

— Может быть, на какой другой стороне?

Я не знал, чем ему помочь, я знал твердо, что у крышки всего две стороны.

— Не может быть! — Лицо лейтенанта заиграло вдруг всеми цветами радуги. — Понимаешь, прости, это я проморгал… Пойди к этому, как его…

— …граверу, — подсказал я.

— Точно, к нему! Скажи, что ты сделал что-то героическое, как в приказе. Он поймет. Выздоравливай поскорей, а мне пора. — И секретарь довольно быстро оказался у дверей палаты. У порога обернулся: — Помни, Родина ждет! — знакомым игривым тоном сказал он на прощание.

— Ну, как тебе, Андрей?

— Сашка, сцена смешная, но сам понимаешь, из другой картины. Даже если и придумал, слушается хорошо. Можно просто снимать.

— Да не придумал я ни слова. Все чистая правда!

— Тем более не поверят, не поверят и не разрешат. Скажут, таких дураков в Советской армии нет. — И Андрей с тоской посмотрел в окно.

«Кто служил, знают, что есть случаи и похлеще», — подумал я.

— Ничего другого не вспомнишь?

— Нет. Что-то в голову не лезет. Ты, Андрюша, когда-нибудь стрелял из пистолета?

— Из охотничьего ружья стрелял. В тайге. Ты-то, наверное, из разного оружия стрелял. Из пистолета, из пулемета, само собой, из пушки… Да у нас в фильме стрельбы не будет. Снаряды взрывать будем. А фитиль подожгу я.

— Так точно, понял, ваше превосходительство. Мы опять помолчали. Под вагонами постукивали колеса, идей в голове не было.

— Ну, давай расскажу немного про стрельбу Служба моя заканчивалась. Ознакомили меня с приказом об увольнении, и я ушел в лесок, где стояли лагерем, попрощаться и заодно расстрелять две запасные обоймы моего ТТ — все-таки четырнадцать патронов, можно повеселиться. Вытащил пистолет, рукоятка потеплела, приятно тяжелит руку… Я еще подумал, что агрессия — хочешь не хочешь — заложена в человеке генетически. Ты согласен?

Андрей кивнул головой: «Еще как!»

— Уселся я на берегу небольшого озерца, расставил невдалеке две бутылки, железную банку, посидел — покурил, сплюнул, — прицелился, задержал дыхание и нажал на курок.

После первого выстрела вся птичья наличность (Андрей улыбнулся) куда-то исчезла, только сорока перелетела на соседнее дерево.

— Сорок я люблю, реликтовая птичка.

— Продолжаю стрелять. Сам знаешь, попадешь в бутылку — или вдребезги разбивается…

— …или крутится на месте и потом медленно останавливается. Красиво, — неожиданно добавил Андрей.

— А как, думаешь, входит в воду пуля? Совершенно незаметно, без брызг, без следа. Стреляю в дуб — даже крошки не ссыплется. А хотелось, чтобы было как в кино — фонтаном, да не получилось. Понимаешь, какая разница между жизнью и кино?

— Как раз это я прекрасно понимаю. Она и должна быть, разница. — И вдруг без перехода говорит: — Давай снимем не актера, а обычного человека, из толпы, с улицы. Есть в этом какая-то правда, и актерских штампов не будет. Снимают же итальянцы!

— Итальянцы итальянцами, — отвечаю, — а в русском характере свои заморочки. Вон капитан Тушин у Толстого — тихий, скромный, незаметный, но в бою герой. Неактеру трудно сыграть такое.