«Герой моего фильма — русский»

«Герой моего фильма — русский»

Еще один фильм Д. Бальиво о Тарковском называется «Кино — мозаика времени».

На экране Тарковский читает лекцию молодым студентам киношколы и молодежи, интересующейся кино. Просторный зал переполнен публикой. Это молодые продюсеры, режиссеры. Узнаем Микеланджело Антониони. Тарковский слегка волнуется, но умело скрывает свое состояние.

В первой части лекции говорит о взаимовлияниях в среде кинематографистов.

«Мы не живем в безвоздушном пространстве, давно и в разных странах работают коллеги, и влияния не избежать. Что такое для меня влияние? Влияние — это предпочтение среды, выбор ближнего круга художников, в котором чувствуешь себя как в своей тарелке. И не больше. Я не пытаюсь им подражать. Задача — найти свой язык. И если я замечаю, что какой-то мой кадр похож на чей-то, то я изменяю решение. Ну вот, например, в картине „Зеркало“, в сцене „Сережки“, где в кадре снимаются две женщины, одна продающая серьги, другая покупающая и примеривающая их перед камерой, как перед зеркалом, а мальчик за ними наблюдает, я почувствовал, что кадр по решению напоминает кадр Бергмана, и я оставил так, послав сознательно привет, цитату Бергману».

Далее Тарковский касается многих важных практических и теоретических вопросов, уже знакомых его поколению, высказанных в статьях, в книге «Запечатленное время», отрывки из которой были опубликованы в журнале «Искусство кино». В частности, он делит художников кино на тех, кто воссоздает мир, в котором он живет, и тех, кто создает свой собственный мир. Таких кинохудожников он называет поэтами, к ним относит Брессона, Довженко, Бергмана, Бунюэля, Мидзогути, Куросаву.

Место кино в искусстве Тарковский тоже определяет по-своему. «Кино — это не фотография, не живопись. По глубине и тонкости проникновения во внутренний мир человека я ставлю его в один ряд с музыкой и поэзией, где-то посередине».

Очень интересно говорит Тарковский о современном кризисе кино. Кризис постоянно присутствует в кино и сопровождает все его развитие. Это хорошо, правильно, чтобы художник не успокаивался. Нужно все время напряженно искать, осмыслять язык, обновлять приемы, то есть постоянно творить. Искусство только и может жить, находясь в постоянном кризисе, — таков лейтмотив этой темы в изложении Тарковского.

Творчество интересно и само по себе. Ему в нем «нравится больше всего сам процесс сочинения, придумывания самого фильма, запись придуманного, мизансцены. Интересны поиски мест съемок будущего фильма. Съемочный момент — наименее интересный. Потому что уже все придумано, изобретено. Тебе нужно только реализовать, и это есть самый скучный момент».

Затем Андрей предлагает посмотреть несколько отрывков из фильмов, наиболее им ценимых. Это похоже на мастер-класс и интересно молодым кинематографистам. Сначала два отрывка из фильма Акиры Куросавы «Семь самураев». Первый — сцена ожидания боя и страх, сопутствующий этому ожиданию. Тарковский обращает наше внимание на то, как это делает Куросава. Один из персонажей — молодой самурай — лежит на земле. Вокруг его головы — цветы. Слышится звук приближающейся вражеской конницы. Цветы дрожат, и все сильнее по мере приближения конницы. Дрожащие цветы выражают страх молодого крестьянина.

В следующей сцене — рукопашной схватке под дождем, в грязи — зритель видит смерть одного из воинов, его играет Тосиро Мифунэ. Когда сраженный Мифунэ падает на землю — дождь смывает с тела убитого грязь, тело становится абсолютно белым. Эта белизна смерти всегда притягивала Андрея, он об этом не раз говорил.

Затем последовал отрывок из фильма Бунюэля «Назарин»: раненая женщина-проститутка хочет напиться, подползает к столу, на котором стоит кувшин с водой. Неловким движением сваливает кувшин на пол, и вода разливается. Тогда женщина подползает к другому столику, где стоит блюдо с темной, грязной водой, в котором, возможно, мыли посуду, и делает несколько жадных глотков.

Последний отрывок: на экране финальная сцена фильма Антониони «Ночь».

Тарковский объясняет зрителям особенности этой сцены, где муж и жена, долго живущие в браке, исчерпали свои взаимоотношения. Андрей, улыбаясь, приводит в пример слова своей знакомой, сказавшей, что если люди живут вместе пять лет, то это уже кровосмешение. Исполнители ролей — знаменитые актеры: жена — Жанна Моро, муж — Марчелло Мастроянни.

Жанна Моро достает из сумочки письмо и читает вслух. Письмо замечательно само по себе, полно волшебного любовного чувства. С волнением слушает чтение муж и в конце спрашивает, кто написал такое чудесное письмо. «Ты», — отвечает ему жена…

«Это мои вкусы, мои любимые режиссеры, это круг моего чтения. Перед каждой новой картиной я пересматриваю эти фильмы для вдохновения, а не для повторения», — говорит Тарковский.

В конце встречи Тарковский соглашается отвечать на вопросы и просит, чтобы они были связаны только с искусством.

Один из зрителей спрашивает, почему Тарковский так критикует итальянскую организацию работы в кино и почему он, оторвавшись от родины, не боится потерять силы, питающие русского художника, как они питали Михаила Булгакова.

Тарковский отвечает на первый вопрос так: во времена великого итальянского кино продюсеры были идейными сообщниками режиссеров, в случае нехватки денег, как и члены группы, продавали свои маленькие кафе, бары и отдавали деньги на окончание фильма. Теперь по-другому, он получает информацию от своих же итальянских друзей. К счастью, сам он работает в хороших условиях, а если и столкнется с трудностями — жаловаться не будет. «Надо же, в конце концов, все попробовать», — с улыбкой и под аплодисменты зала заканчивает он.

Вопросу о разрыве с родиной Тарковский удивился: «Герой моего фильма — русский, действие картины происходит в Италии. О каком разрыве вы говорите?» Ответ был убедительным, Тарковский и его удивление — искренним. Кто же знал, что вопрос будет иметь столь драматическое продолжение, что и врагу не пожелаешь. Вряд ли Тарковский предполагал приближение грандиозного скандала и той драмы, которая его ожидает.