В боевом строю

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В боевом строю

Обстановка на туапсинском направлении оставалась сложной. Противник готовился к наступлению, угроза его прорыва в город еще не была снята.

В деле снабжения войск 18-й армии, оборонявшей этот ответственнейший участок, важное значение приобретали морские перевозки. Корабли доставляли в Туапсе пополнение, боеприпасы и продовольствие, а разгрузившись, открывали огонь по сосредоточениям вражеских войск. [23]

Противник всячески стремился перерезать эту коммуникацию. Его подводные лодки рыскали у самого побережья; дошло до того, что одна из них всплыла и обстреляла из своих пушек поезд, шедший вдоль берега. Торпедные катера, базирующиеся в Киик-Атлама, в Феодосии и Анапе, производили ночные набеги на корабли и транспорты, курсирующие между Туапсе и Новороссийском.

Действия вражеских подлодок и торпедных катеров у береговой черты обеспечивали гидросамолеты «Дорнье-24». Держась вне зоны действия зенитных батарей, летая на сверхмалых высотах, они назойливо висели над морем, пока не появлялись наши истребители. Их приближение они улавливали своими бортовыми радиолокационными станциями и своевременно уходили в сторону моря. Выждав, появлялись снова. Цель их полетов была очевидна: получить сведения о выходе в море наших кораблей и конвоев. Дерзость гитлеровских летчиков доходила до того, что они садились на воду вне досягаемости огня с береговых постов и оттуда часами спокойно вели наблюдение.

Командование Черноморского флота принимало все меры, чтобы не допустить срыва морских перевозок вдоль побережья. Важнейшая роль в борьбе с обнаглевшим врагом отводилась морской авиации. Для борьбы с торпедными катерами и сидящими на воде гидропланами в нашем полку в кратчайший срок несколько самолетов было переоборудовано и вооружено реактивными осколочно-фугасными снарядами калибра 132 миллиметра. Особое внимание уделялось воздушной разведке. Она должна была вестись постоянно и целенаправленно. Штаб полка разработал план, предусматривающий систематические полеты самолетов-разведчиков в заданных секторах, на которые были разбиты требующие постоянного внимания районы моря и побережья. [24]

Дежурю по старту на аэродроме. Тишина. Все, кому назначено, вылетели, возвратятся не скоро. Неожиданных заданий не поступает. Вспоминаю вчерашний разговор с замполитом. Дело сдвинулось, завтра начнем тренировочные полеты. Потом зачетные. Проверяющий комэск. Как ни смешно, волнуюсь. Привычка? С детства, с экзаменов в школе, с первых полетов в аэроклубе, в училище... В общем, в крови. У каждого, верно. Заставь хоть и Чумичева, даже и командира полка...

В небе возникает знакомый прерывистый звук... Разведчик! Каждый день пролетает вот в это время, если есть видимость. Быстро свертываю посадочные знаки, вглядываюсь в слепящую синеву. Ну да, тем же курсом идет, на восток. Нас он обычно не замечает.

Но что это? Поворот... Захлопали зенитки. Ну да, сюда! От фюзеляжа отрываются черные точки...

Только и не хватало — погибнуть на аэродроме! Лежа на спине, рассчитываю, куда упадут бомбы. Целит в стоянку, вражина! Вроде с недолетом идут. Значит, здесь разорвутся, на старте...

Поворачиваюсь, прячу лицо в пыльную колючую траву, жарко нагретую солнцем. Свист обрывается, под животом дважды вздрагивает земной шар. В уши надавливает, как при большой перегрузке в полете...

Бух-ух!.. Комья земли, осколки... Все? Приподнимаю голову, вслушиваюсь. Перед носом, как ни в чем не бывало, ползут по стебельку две букашки с полированными крылышками. Вроде бы не свистит больше. Или оглох? Вскакиваю, ищу, где упали бомбы. Ну да, недолет! Не дотянул на боевом курсе фашист, с первого залпа зениток в штаны наложил. Или сам, или его штурман. А может, и оба...

Опять тишина. Птицы запели. Удивились, наверно, — гроза без дождя. Впрочем, гроз в эту пору уже не бывает... [25]

От стоянки идут краснофлотцы с лопатами — зарывать воронки. Махаю, чтобы помогли выложить знаки. Вот тебе и курорт?!

* * *

И еще одна, вовсе уж не курортная, встреча. Как бы не с тем же самым фрицем. В порядке психологической подготовки, пошутил бы, наверное, замполит. Нам в тот момент не до шуток было...

Предстояло выполнить «слепой» полет. По приборам, в наглухо зашторенной кабине. Облачность была низкая, и мы со штурманом решили пробить ее. Уйти в сторону моря и уже там потренироваться.

Слой облаков оказался толстым. Высота полторы тысячи, две... Постепенно проясняется, но лечу еще по приборам. Вдруг крик:

— Командир, самолет!..

Ничего не соображая, моментально перевожу машину в горизонтальный полет.

— Ух! — голос штурмана. — Заслонил все небо...

— Как привидение! — выдыхает Панов.

— В чем дело?

— «Юнкерс»... Чуть не таранили в брюхо! Прямо на него вырулили, — отдышавшись, объясняет Сергиенко. — Счастье, ты отдал штурвал, командир. Если бы отвернуть вздумал, непременно задел бы крылом...

Вздумал... Было время мне думать. Представляю в уме картину. По спине с опозданием ползут мурашки. Несколько минут летим молча.

— На большой скорости шел, не успел ему врезать! — оправдывается Панов.

Где там врезать, сами хоть уцелели.

— На землю передал о встрече с вражеским разведчиком?

— А как же, командир! В ту же минуту.

Кто-кто, а Панов свое дело знает. Если бы и воткнулись, и то бы, наверно, успел сигнал передать. [26]

Зашториваю кабину, перехожу в «слепой» полет.

— Внимательнее следить за воздухом!

Предупреждение явно излишнее.

Когда на земле поделился впечатлениями, бывалые гвардейцы только руками развели:

— Чего на войне не бывает!

Прежний мой замкомэск Степан Осипов подозрительно прищурился:

— Надо, пожалуй, получше к тебе присмотреться, товарищ Минаков. Чуть не до поцелуев дошло у тебя с этим фрицем.

Я не остался в долгу:

— Да, приборы иногда подводят...

Осипов сразу скис. Гвардейцы переглянулись, не понимая. Поймав отчаянный взгляд Степана и выдержав паузу, я великодушно перевел разговор на особенности «слепого» полета.

А дело было так. Осипов, опытнейший летчик, в прошлом инструктор нашего родного Ейского училища, был допущен к боевым полетам почти сразу, как прибыл в полк. Вчера его экипаж должен был вылететь на поиск и торпедирование плавсредств противника. Я дежурил по старту и, дав отмашку, наблюдал, как «крылатый линкор» Осипова, отягощенный шестиметровой торпедой, мощно взревел моторами, уверенно разбежался, взлетел, начал с натугой взбираться в небо и... вдруг повернул и пошел на посадку.

«Что-то случилось!» — с тревогой подумал я.

От капонира без шапки бежал обеспокоенный техник.

Осипов зарулил на ближайшую стоянку и выключил моторы.

— В чем дело, командир? — крикнул техник, когда отодвинулся колпак фонаря.

— Прибор потерял... — рассеянно ответил Осипов.

— Какой прибор?

— Какой, какой! Поднимайся сюда, увидишь. [27]

Цепко хватаясь за поручни на фюзеляже, техник проворно забрался на самолет.

— Черт знает что! — донесся вниз недоумевающий голос Осипова. — Вчера был, а сегодня нет... Просто чудеса какие-то!

Как выяснилось из дальнейшего, «чудеса» заключались в том, что, взлетев и окинув привычным взглядом приборную доску, Осипов вдруг обнаружил, что на ней нет манометра, показывающего давление масла в правом моторе. Накануне техник, заменяя прибор, переставил его на другое место — вмонтировал в борт кабины справа. Предупредить об этом летчика ему и в голову не пришло.

— Вот же он, тут, на виду! — искренне удивлялся обескураженный техник.

— Тьфу! — только и сказал Осипов и тут же запустил моторы.

Незадачливого техника буквально ветром сдуло.

К счастью, никого из ребят на аэродроме не было.

После Осипов объяснял:

— Понимаешь, Минаков, первый раз взлетал с боевой торпедой. Все внимание — к полосе, к тяге моторов, а он, сук-кин сын...

Это относилось к технику. Затем последовали выражения и покрепче. А мне опять вспомнился разговор с замполитом. Психология... У летчика одна, у техника другая. Ясно, что Осипов волновался, в первый раз идя на торпедный удар. Но технику это не видно. Даже сам Осипов вряд ли что замечал за собой. А вот на внимании отразилось. Опыт опытом, очевидность очевидностью, а порядок порядком. Обязан был техник о сделанном доложить. Тем более, если касалось кабины...

* * *

Но вот экипажем сданы все зачеты, лично комэском проверена у меня техника пилотирования — днем и [28] ночью, в простых и сложных метеоусловиях, — выполнено несколько полетов на практическое торпедометание, бомбометание, воздушную стрельбу... В моей летной книжке записано: «Общая оценка техники пилотирования — «хорошо». Допускаю к выполнению боевых заданий в дневных и ночных условиях».

11 ноября 1942 года, на двенадцатый день пребывания в гвардейском полку, получаю задание — воздушная разведка с целью обнаружения вражеских кораблей и гидросамолетов в третьем секторе.

Тщательно готовимся к вылету. Экипажем я доволен. Штурман Гриша Сергиенко хорошо подготовлен, имеет боевой опыт, энергичен, деловит и всегда в веселом настроении. Летать с ним — одно удовольствие. Сразу вписался в наш маленький коллектив и живой, сноровистый Саша Жуковец.

Сергиенко предлагает свой план полета: обогнуть сектор с моря, подальше от берега, чтобы не спугнуть противника, а на обратном галсе на малой высоте тщательно осмотреть прибрежные воды и побережье. Я соглашаюсь: метеосводка не радует — низкие облака, моросящий дождь, сильный боковой ветер. Видимость близка к нулю. Может быть, на обратном пути прояснится...

Взлетев, подворачиваю под ветер и почти сразу окунаюсь в молоко. Скрыто все: земля, море, небо. Целиком переключаю внимание на пилотажные приборы — «слепой» полет. Через тридцать минут в облаках появляются небольшие разрывы. Идем на высоте сто пятьдесят-двести метров, держась под густой облачностью. Время от времени в прорезь приборной доски взглядываю на штурмана. Сергиенко с линейкой в руках деловито колдует над картой, следит по приборам за силой и направлением ветра. Успевает просматривать и простирающуюся внизу морскую гладь, подернутую клочьями тумана. [29]

На траверзе Керченского пролива обнаруживаем небольшую шхуну. На палубе только один человек, машет нам белой тряпкой. Вероятно, рыбак...

Ничего больше за все три часа встретить не удалось.

На обратном пути пролетаем вблизи Туапсе. Город сильно разрушен. Всю эту осень армады фашистских бомбардировщиков обрушивали на него смертоносный груз, намереваясь стереть неприступную крепость с лица земли. Почти беспрерывно кипели воздушные схватки. Дорого обходился врагу каждый налет на город. Отважно дрались здесь летчики 32-го истребительного авиационного полка ВВС Черноморского флота. Только за пятнадцать дней, отражая массированные налеты на порт, они сбили свыше пятидесяти немецких самолетов.

Командовал полком Наум Захарович Павлов. Он лично водил своих «ястребков» в бой и без победы не возвращался.

23 сентября противник произвел несколько массированных налетов на Туапсе. Самым крупным из них был последний. Павлов первым взлетел навстречу армаде врага, за ним устремились его питомцы. Дав команду к бою, бесстрашный командир атаковал головной бомбардировщик. Гитлеровский бомбовоз вспыхнул и, объятый пламенем, рухнул в море. Загорелся и пошел на снижение второй; изрешеченный пулями, потянул вниз третий. «Ястребки», воодушевленные примером командира, отважно врезались в строй «юнкерсов», фашисты стали беспорядочно сбрасывать бомбы куда попало...

Но в этом бою погиб и сам Павлов.

Проходя траверз Лазаревской, мы увидели стремительно взлетающие маленькие машины. Воспитанники и боевые друзья Павлова вылетали на перехват очередной группы вражеских бомбардировщиков. Мы знали их: Литвинчук, Стариков, Снесарев, Зюзин, Колонтаенко, Наржимский, Щербаков, Кисляк...

На стоянке нас встретил Михаил Беляков. [30]

— Как матчасть работала, командир?

— Спасибо, порядок!

Скрывая довольный блеск глаз, техник внимательно оглядывает машину. Пробоин на первый раз нет. Подзывает своих помощников, дает указания, где что проверить.

Вечером в комнату, где поселилась наша четверка — летчик Дулькин со своим штурманом Коршуновым и я с Сергиенко, — заглянул замполит эскадрильи.

— Отдыхаем? Ну как, Минаков, полет?

— Ничего не удалось обнаружить...

— Еще обнаружите! Как экипаж?

— Все хорошо работали, товарищ гвардии майор!

— Работали? Правильно. Именно так и надо — работать! Верю, что эскадрилья пополнилась новой полноценной боевой единицей.

Скупые слова. А как они радуют душу! Особенно, если «не удалось обнаружить»...

Обычная, рядовая работа.

13 ноября. Задание на разведку в том же секторе — близ Феодосии. Погода опять не балует — на маршруте сильный встречный ветер. А в районе поиска на синоптической карте жирное «Н» — низкое давление, циклон.

Выруливаю на взлетную полосу. Привычное легкое волнение, когда самолет трогается с места для разбега. Несколько секунд — и он в мягких объятиях неба.

Серые плотные облака, вспаханное штормом предзимнее море. Между ними пустое пространство — двести метров по высоте. В нем — в хлестких налетах дождя, в рваных клочьях тумана — наш маленький деловитый мирок...

— Приближаемся к району поиска, — негромко докладывает Сергиенко.

«Н» оправдалось — болтанка, пилотировать машину трудно. Менять режим — прибавлять хлопот штурману, а ему пора приступать к поиску. Стараюсь маневрировать [31] по высоте. Чувствую: экипаж включился в разведку, каждый зорко оглядывает свой сектор. На выходе из Феодосийского залива обнаруживаем тральщик противника. В нашу сторону тянутся трассы пулеметов и зенитных автоматических пушек — «эрликонов». Бомбить корабль не позволяет низкая облачность. Штурман фотографирует его, сообщает координаты радисту. В наушниках слышится дробь морзянки.

Проходим галс за галсом. Надводных кораблей врага больше не видно, а искать подлодки при таком состоянии моря — все равно, что иголку в сене.

Домой! Чувствуется усталость: с момента взлета прошло несколько часов. Ветер попутный, материальная часть работает отлично. Не забыть поблагодарить Белякова. Кажется, этого парня похвалой не испортишь...

В тот же день на поиск противника у южного берега Крыма вылетали еще четыре экипажа нашей эскадрильи: Трошина, Дулькина, Василенко и Жесткова. Первая пара не обнаружила ничего. Вторая вела воздушный бой с «Гамбургом». После нескольких пулеметных очередей вражеский самолет с резким снижением ушел в сторону крымского берега.

Обычная, рядовая работа. На фронте спокойные дни...