Торпедоносцы
Торпедоносцы
Весной 1943 года враг широко использовал плавсредства для перевозки войск и техники из Румынии в Крым и на Таманский полуостров.
Боевые действия 5-го гвардейского авиаполка, с начала года нацеленные на поддержку войск 47-й, а затем 18-й армии, в марте были перенесены на коммуникации Черного моря. Вновь к месту было вспомнить название — «минно-торпедный», но уже во второй его части.
В прошлом торпедоносцы действовали, как правило, способом «свободной охоты». Это не всегда давало эффект, так как конвои противника старались совершать рейсы в ночное время, а отдельные корабли ходили ломаными курсами, то и дело меняли маршруты, что затрудняло их поиск. Вновь сформированный на Черноморском флоте 30-й разведывательный авиаполк быстро набирал темпы боевой работы, и мы все чаще вылетали на удары по его данным. Однако «свободной охоты» это отнюдь не исключало.
Если опросить морских летчиков — участников войны, какой вид боевых действий они считали самым сложным и опасным, то ответ будет один — торпедная атака.
Мне много раз приходилось участвовать в бомбоударах по войскам и технике противника в местах сосредоточения и на переходах, бомбить переправы, аэродромы, железнодорожные узлы, корабли в портах, ставить мины на фарватерах, вести воздушную разведку...
Но каждый торпедный удар памятен на всю жизнь.
Торпедоносец уходит от своих берегов на сотни и сотни километров, в продолжение многочасовой «охоты» под его крылом только вода. Но вот — цель! Летчик снижается до двадцати — тридцати метров и направляет свою машину в самый центр вражеского конвоя, на окруженный боевыми кораблями огромный транспорт. Навстречу — буря огня, водяные столбы, пулеметные трассы, [233] разрывы... Секунды нечеловеческого напряжения, сближение с вооруженной до зубов целью на самолете, не имеющем броневой защиты, почти лишенном возможности маневрировать на предельно малой высоте...
Обнаружить цель — только часть дела. Для успеха атаки необходимы точные данные: курс корабля, скорость движения, расстояние до него, поправки на метеорологические условия... И это еще не все. Под огнем противника надо лечь на боевой курс, сбросить торпеду под определенным углом к поверхности воды, учесть ее инерцию при малейшем изменении курса самолета...
И все — за секунды. Успех решает внезапность удара! Высочайшая точность, моментальность расчетов...
Многое требовалось от экипажа торпедоносца: выдержка, мужество, мгновенная оценка обстановки, сообразительность, глазомер, искусный пилотаж... И самое главное — слаженность. Слаженность, доведенная до автоматизма! Когда весь экипаж — как один организм.
* * *
10 марта в паре с экипажем командира звена Алексея Трошина вылетали на «свободную охоту» к дальним коммуникациям противника. Многочасовой поиск не принес результата. Кораблей противника встретить не удалось, пришлось возвращаться домой с торпедами.
На другой день, действуя отдельным экипажем, производили поиск плавсредств у берегов Крыма.
Осмотрев западные коммуникации и не обнаружив целей, решили пройти вдоль южного берега. Плавсредств и там не оказалось. Ни в коем случае не желая и на этот раз возвращаться ни с чем, решили заглянуть в Ялту.
Снижаюсь до тридцати метров и вдоль берега, от Ливадии, направляю самолет к порту. С суши бьют «эрликоны». Трассы проходят то впереди, то сзади машины. Маневрирую. Открывается акватория порта. Прямо по курсу — баржа у причала. [234]
— Приготовиться к торпедной атаке! — командую штурману.
Небольшой доворот...
— Сброс!
Чувствую легкий рывок машины — торпеда оторвалась. Резко отворачиваю вправо от стены огня, поднявшейся со стороны города и порта.
— Пошла! — докладывают стрелки.
Обогнув порт, оборачиваюсь. На месте, где стояла баржа, — огромный клуб дыма...
— Как результат? — уточняю у стрелков и штурмана.
— Точно врезали! — отвечают все в один голос.
— Не велика добыча, — охлаждаю их неумеренный восторг.
Впрочем, и сам доволен. Добыча добычей, однако атака-то удалась...
Докладывать о результате полета пришлось в присутствии начальника штаба ВВС Черноморского флота генерал-майора авиации Павла Павловича Квадэ, который как раз прилетел на аэродром. Генерал подробно расспросил об атаке, порекомендовал изучить глубины моря на подходах к портам: не дойдя до причала, торпеда может зарыться в грунт. Разговор велся непринужденно, Павел Павлович любил откровенность, умел сразу расположить к себе собеседника шуткой.
Через день вместе с Беликовым вновь вылетели на «свободную охоту». Несмотря на дождь и низкую облачность, на малых высотах, временами почти задевая крылом волну, достигли района поиска. Сначала осмотрели предполагаемые маршруты вражеских конвоев на переходе из Констанцы в Севастополь. Затем — западное и южное побережье Крыма. Заглянули в порты Евпатория, Ялта, Феодосия, но подходящих целей для торпедного удара не обнаружили. Шесть часов напряженного [235] полета, тысяча семьсот километров в сложных метеорологических условиях...
Раздосадованные неудачей, возвратились на аэродром.
Но настоящая неудача постигла не нас.
14 марта два самолета — ведущий капитан Бесов, ведомый старший лейтенант Трошин — вылетели на поиск плавсредств противника в отдаленном районе моря. С Трошиным летел проверяющий — заместитель начальника штаба полка капитан Мартышкин. Маршрут не был пройден из-за сильной болтанки и наступления темноты. Частые обходы грозовых зарядов усложняли расчеты. На обратном пути штурман капитан Кравченко вывел пару в район Туапсе, где неожиданно появившиеся машины были приняты за самолеты противника и обстреляны нашими зенитками. Кравченко, в свою очередь, не сумел опознать город, на который вышел, — принял Туапсе за Поти и развернулся на девяносто градусов влево с надеждой взять курс на свой аэродром. На самом же деле полетели в сторону Новороссийска. В конце концов опознали Геленджик. Горючее было на исходе. Приняли решение садиться на неосвещенную и неподготовленную площадку геленджикского аэродрома.
Бесов хорошо знал этот район, уже не раз совершал здесь вынужденные посадки. Он приземлился благополучно. Трошин зашел с недолетом, преждевременно потерял высоту, исправляя ошибку, развернулся вправо и врезался в деревья...
Погибли старшие лейтенанты Алексей Петрович Трошин и Василий Васильевич Коршунов, капитан Алексей Андреевич Мартышкин. Стрелки отделались ранениями.
* * *
Хороший летчик был Трошин. Скромный, внешне ничем не приметный, он прибыл к нам осенью сорок второго и сразу вступил в бои. Так же незаметно стал одним из надежнейших летчиков эскадрильи, командиром звена. [236] Вскоре при планировании любого ответственного задания в штабе полка почти непременно упоминалась фамилия Трошина.
До этого Алексей воевал в 116-м морском разведывательном авиаполку. О своих подвигах не рассказывал. Но разве возможно жить в тесной семье и оставаться для всех загадкой? Тем более что Алексея любили. А разной глубины и формы шрамы на его скромном лице безошибочно утверждали, что человек побывал в переделках. Притом не раз.
...Однажды при отходе от вражеского конвоя (который был аккуратно сфотографирован, несмотря на ожесточенный огонь зениток) на одиночный самолет-разведчик МБР-2 навалились два Ме-109. Первая очередь ударила по кабине командира. Острые осколки плексигласа брызнули в лицо, ослепили...
«Мессершмитты» заходили на повторную атаку.
— Не торопись, дай им приблизиться, — командовал Трошин стрелку-радисту. — Бей короткими, следи за трассой!
Спокойный голос командира вселил уверенность в растерявшегося необстрелянного парня.
Получив отпор, «мессеры» отвалили. Когда снова пошли в атаку, одна из очередей стрелка достигла цели. Ведущий «мессершмитт» задымил и сорвался в штопор. Второй развернулся и исчез. От появившейся справа по курсу другой пары вражеских истребителей удалось скрыться в спасительные облака...
— Как, командир, — с тревогой спросил штурман на подходе к аэродрому, — сможешь посадить машину?
И тотчас услышал спокойный голос:
— Идем на посадку.
В память об этом бое на лице Алексея остались многочисленные мелкие рубцы. Происхождение глубокого шрама на правой щеке мне так и не удалось выяснить. Но прошлой осенью, в октябре, всем стал известен случай, [237] в который едва ли кто бы поверил, если бы не произошел он тут же, в нашем полку. Над перевалом Санчаро под самолетом Трошина зависли бомбы, причем со взрывателей свернулись вертушки. Посадка в таких обстоятельствах — верная гибель. Командир посоветовал своим стрелкам попробовать вывернуть взрыватели с бомб, зависших на внешней подвеске. Стрелки Смоленский и Фадеев пробили ломиком дыры в створках бомболюков и сделали невозможное — обезвредили бомбы в воздухе...
Отличный был экипаж!
И вот погиб командир. Погиб и его верный друг — штурман Василий Коршунов, ветеран полка, участник всех его славных сражений...
* * *
Ночью прошел обильный дождь, аэродром развезло. Даже колеса командирской «эмки» оставили на взлетной полосе глубокие колеи. А с узкой бетонки взлетать нельзя из-за сильного бокового ветра.
Мы с Димой Бабием — дежурная пара торпедоносцев. Первым выруливает на старт Дима. Тяжело нагруженная машина, неуклюже перевалившись с крыла на крыло, застывает на расквашенной полосе. Все свободные техники, механики, мотористы выстраиваются у капониров, затаив дыхание, устремляют взгляд на сигнальный флажок...
Разбег длинен — вязкая земля долго не отпускает машину. Наконец Дима взлетает.
Взлетаю и я.
Круто развернувшись над аэродромом, соединяемся в пару. Курс — к румынскому побережью, в надежде на то, что там погода лучше.
Долгий полет над бескрайним бушующим морем. У побережья снижаемся до двухсот метров. Море, и правда, здесь гораздо спокойнее — два-три балла. Идем [238] в видимости противника, просматривая прибрежные коммуникации.
Плавсредств нет.
Возвращаемся на большой высоте, чтобы избежать болтанки, изматывающей экипаж. В штаб полка едем молча: сказывается усталость. Да и настроение не ахти. Прибавили к своим летным биографиям по одному боевому вылету, а толку?
— Не надоели тебе пустые полеты? — первым нарушает молчание Дима.
— А что делать?
Бабий с минуту молчит.
— Севастопольские бухты... — мечтательно произносит, решившись.
Только теперь понимаю, что думал об этом и сам.
— Там горы, Дима, — напоминаю. Будто возможно о них забыть. Где там успеть набрать высоту после низкой торпедной атаки?
— Посоветуемся с комэском, Дима...
Чумичев понял нас с полуслова. С сомнением покачал головой. Но тоже, похоже, не первый день думал об этом.
— Посоветуюсь с командиром полка, — решил в свою очередь. — Пока изучайте карты, ищите подходы. Может быть, что и выйдет... Кстати, Минаков, не пора ли вашему экипажу овладеть эрэсами?
Почему — кстати?
— Мы готовы. Зачеты по теории сданы, можно приступить к практическим пускам.
— А знаете, для чего это нужно?
— Бить фашистов! — Что еще скажешь.
— В общем правильно, — согласился комэск. — А в частности — для обеспечения тех же торпедных атак. Эрэсами будем подавлять огонь зениток и топить корабли охранения. Завтра с утра седлайте самолет, оборудованный подвесками под реактивные снаряды. Разрешаю [239] сделать тренировочный полет. После четырех холостых заходов произведете практический пуск двух снарядов по щиту...
* * *
Перед тем как забраться в кабину, обвожу взглядом полированные головки нового грозного оружия: «Не подведите». Снаряды с одушевленной уверенностью смотрят с крыльевых реек: «За нас не волнуйся, сработаем, если пошлешь в цель».
В воздухе удивляюсь спокойной деловитости штурмана: обретает парень свой почерк.
— Правый разворот, курс сто восемьдесят, удаление...
С шестисот метров ввожу самолет в крутое планирование, прицеливаюсь, произвожу имитацию пуска. Выполнив четыре тренировочных захода, делаю разворот на боевой.
Внизу по-весеннему синее море, кабину заливает яркий солнечный свет. Лишь отдельные белые облачка млеют у горизонта. Но любоваться долгожданной весной некогда: я на боевом курсе. Новое оружие нацеливается и выпускается самим летчиком.
— Цель уверенно держится в перекрестии, — сообщаю штурману для самоконтроля.
— Порядок! — подтверждает Володя.
Нажимаю на кнопку. Самолет вздрагивает, словно с разбегу наткнулся на невидимое препятствие. Слева возникает огненная стрела, за ней — хвост... Впечатление такое, будто самолет остановился и мимо него пронеслась комета. Мгновение — и она уже неразличима...
Ищу разрыв. Недолет! Вспоминаю: в последний момент щит пополз вверх от перекрестия прицела. Остановить движение руки не успел, понадеялся — сойдет. Нет, тут обмануть можно только себя, точность — как при стрельбе из винтовки.
Захожу еще раз, мобилизую все свое терпение.
Снаряд рвется у самого щита. [240]
— Это уже кое-что, командир! — констатирует Володя.
Да, снайпером сразу не станешь.
— Будем считать, начало есть, — подытожил комэск, выслушав мой подробный доклад. — В свободное время продолжайте тренироваться, пока не отработаете все элементы до автоматизма.
26 марта с утра заступили на дежурство две пары низких торпедоносцев — экипажи Саликова и Лобанова, Бабия и мой. Ведущий группы — Саликов. Пятнадцатиминутная готовность. Взлетать по сигналу с самолета-разведчика — он с раннего утра обшаривает морские коммуникации.
Флагманский штурман группы капитан Аглотков уточнил детали возможного вылета, убедился в подготовленности экипажей.
Отличный штурман Федор Николаевич Аглотков. И обаятельный человек. Неизменно спокойный, скромный. Под стать своему командиру. В который уж раз мне приходится удивляться подобному сходству — в экипажах, воюющих с первых дней. Вот и эти...
Не раз приходилось им вместе смотреть в глаза смерти. Прилетали с заданий на сплошном «решете», на одном моторе... Как-то в сорок втором Николай Александрович Саликов чудом дотянул до своего аэродрома и тем самым спас жизнь истекающему кровью штурману...
Приказание на вылет поступило только в полдень. Танкер в охранении четырех сторожевых катеров и двух самолетов обнаружен на траверзе Евпатории.
Впереди длительный полет. Чтобы прежде времени не утомить себя пилотированием машин в плотном строю, немного растянулись. Впереди Саликов с Лобановым, метрах в ста от них — наша пара. В машине тишина: каждый думает о предстоящем бое. Приказываю стрелкам проверить пулеметы; в ответ — четкий звук коротких очередей. [241]
— Внимательно следите за воздухом! Патрулирующие самолеты могут встретить нас на подходе.
— Есть, командир!
Крымский берег обходим вне видимости.
— По расчету, пролетаем траверз Херсонесского маяка, — докладывает Володя.
— Усилить наблюдение за морем и воздухом!
Ведущий продолжает идти тем же курсом. Решил зайти с запада? Постепенно понимаю: опытный и хладнокровный Аглотков строит маршрут так, чтобы не проскочить мимо цели, преждевременно выдав себя.
— Траверз озера Донузлав, — голос штурмана. И тут же: — Справа вражеские корабли!
Вся группа, развернувшись, со стороны берега понеслась в атаку. Четверка шла почти фронтом. Со сторожевых катеров и танкера открыли яростный огонь автоматы и крупнокалиберные пулеметы. Танкер проворно стал разворачиваться носом к нам. Первая торпеда вошла в воду на дистанции тысяча двести, последняя — в шестистах метрах от цели. С противозенитным маневром выходим из зоны огня. Атаки двух самолетов «Гамбург-140» отбиваем дружным огнем пулеметов.
Но результата нет.
Танкер успел сманеврировать, и торпеды, сброшенные с больших дистанций, не смогли поразить узкую цель. Может быть, стоило атаковать судно с обоих бортов? Впрочем, ведь все равно бы оно развернулось. Да и «гамбурги» помешали бы перестроиться...
Весь обратный путь прошел в раздумьях о причинах досадной неудачи. Четыре самолета, заранее разведанная цель...
Подполковник Канарев произвел тщательный разбор наших действий со всем летным составом полка. Главный вывод: необходимо своевременно реагировать на изменения тактики противника. В частности — на сопровождение конвоев самолетами... [242]
На следующий день мы с Димой заступили на дежурство с другой парой: Федоров — Алексеев. Опять ждали данных от самолета-разведчика.
Штурманом к Бабию вместо заболевшего Лебедева был назначен старший сержант Иван Локтюхин. Молодой, но испытанный воздушный боец из экипажа Жесткова.
Перед обедом на стоянку прибыл командир бригады полковник Токарев в сопровождении подполковника Канарева.
— Кто из штурманов дежурит сегодня? — спросил комбриг у капитана Федорова, приняв его рапорт.
— Младшие лейтенанты Малышкин, Кондрашов и старшие сержанты Локтюхин, Ерастов.
Нетрудно было догадаться, что полковнику мало что сказали эти фамилии. Однако непроницаемое лицо его оставалось спокойным.
— Постройте дежурные экипажи!
Оглядев строй, комбриг отдал приказ:
— У мыса Лукул воздушной разведкой обнаружено два транспорта водоизмещением по три тысячи тонн. Идут в охранении двух тральщиков, четырех сторожевых катеров и двух самолетов «Гамбург-140». Курс конвоя двести семьдесят градусов, скорость десять-двенадцать узлов. Приказываю потопить транспорты. Паре торпедоносцев, ведомой капитаном Федоровым, атаковать транспорты с правого борта, паре старшего лейтенанта Бабия — с левого. Вылет по готовности. По самолетам!
Летный состав бегом устремился к машинам.
— Локтюхин, Ерастов!
— Есть!
— С торпедометанием справитесь? Не подведете гвардейцев?
— Оправдаем ваше доверие, товарищ полковник! — в один голос ответили молодые штурманы. [243]
— Желаю удачи! Торпеды сбрасывайте с малой дистанции!
В воздухе я раздумывал над тем, что заставило комбрига самому ставить нам боевую задачу. Важная цель? Или это следствие вчерашней неудачи?
Погода была безоблачной, видимость хорошая. Летели на высоте две тысячи. Это позволяло обнаружить конвой на максимальном удалении и своевременно снизиться для захода в атаку.
— Если корабли идут прежним курсом, то зайдем как раз со стороны солнца, — дополняет мои соображения Ерастов.
Да, кажется, все складывается в нашу пользу. Лишь бы не прозевать цель. Как правило, первым замечает корабли летчик: из его кабины шире обзор.
Так и получилось. Вот они! Транспорты шли на запад кильватерным строем, вокруг них по эллипсу растянулись шесть кораблей охранения.
Ведущий нашей пары Бабий заметил цель одновременно со мной. Подал сигнал «Атака». Развернулся, начал резко снижаться. Убрав обороты моторов до минимума, я устремился за ним.
Первая пара пошла вправо, в обход конвоя для атаки со стороны берега.
Противник не замечал нас. Корабли не меняли курс, транспорты не маневрировали. Мы с Бабием заходили на цель со стороны солнца, метрах в двухстах друг от друга.
Высота тридцать метров, все внимание на прицеливание. Слева по курсу — сторожевой катер. Заметил нас, когда поравнялись с ним. Огонь из крупнокалиберных пулеметов. Мы неслись прямо на головной транспорт, над самой водой. Поток пулеметных трасс устремился вдогонку. Небольшие довороты, необходимые для прицеливания, вывели нашу машину из-под огня. Но уже начали стрелять и с транспортов... [244]
Первым с дистанции пятьсот метров сбросил торпеду Локтюхин. За ним — мы...
Самолет «вспухает», торпеда оторвалась. Из атаки выхожу влево, по носу транспорта...
Облегченный самолет становится маневренней. Бросаюсь из стороны в сторону, прижимаюсь к гребням волн. Время от времени маневрирую и по вертикали. Сверху наседают «хейнкель» и «Гамбург-140». Стрелки отбиваются пулеметным огнем...
— Взрыв, командир! Попали! — радостный крик Панова.
Не сразу соображаю — кто попал, во что? Поворачиваю голову — носовая часть транспорта окутана клубами дыма.
— Володя, ты?..
Штурман пытается зафиксировать результат удара. Над тонущим транспортом столб черного дыма. Стрелки продолжают отстреливаться от летящего чуть не вплотную «хейнкеля». Смолкает крупнокалиберный пулемет...
— Панов! Коля! Жив?
— Заело, командир... Обрыв гильзы...
Ободренный вражеский летчик уверенно приближается к нам. Секунды делятся на считанные доли. Рву штурвал на себя, командую Жуковцу — стрелять из люкового ШКАСа. Накрениваю самолет так, чтобы стрелок мог видеть цель...
Секунды... минуты...
Торжествующий рокот крупнокалиберного пулемета.
— Задержка устранена, командир! — это Панов.
«Хейнкель» отваливает от борта. За ним тянется хвост дыма. Отстает. Врезается в воду. Взрыв...
Наших не видно. Возвращаемся на аэродром в одиночку.
— Как удалось устранить задержку, Николай? [245]
— Трос лебедки приспособил. Крючком зацепил обрывок гильзы, крикнул Саше, чтобы крутнул лебедку...
— А ты как успел, Жуковец? Сам же стрелял в это время из ШКАСа!
— Пока вы кренились, командир...
— Молодцы, ребята! Ювелирная работа!
Обычно такая неисправность устранялась лишь на земле.
— А ты, Володя? Влепил, что ли, в транспорт?
— Взрывом ему оторвало нос!
— А что со вторым?
— Взрыва не было...
На аэродроме все экипажи доложили, что атаковали головной транспорт. Чья торпеда попала? Общая победа...
Пару Федорова при выходе на цель атаковал «гамбург». Помешал нанести удар по второму транспорту, и они перенацелились на головной.
Майор Чумичев горячо поздравил меня с двумя знаменательными в моей жизни событиями: потоплением транспорта и сотым боевым вылетом. А стрелков — со сбитым вражеским самолетом.
Подполковник Канарев распорядился всем четырем экипажам выдать двойную норму водки.
— Минакову в связи с сотым вылетом разрешаю тройную. Как имениннику!
— Жертвую в общий котел, — отшутился я.
Вечер получился веселый. Отмечать сотый вылет стало уже традицией. А тут еще транспорт...
* * *
На следующий день — дежурство в том же составе.
Над аэродромом гудели моторы: шли тренировочные полеты экипажей, прибывших в полк в конце февраля и в марте. Летчики прибыли из разных мест: из полка, вооруженного МБР-2, из запасного, из училища... В небе [246] их сразу можно было отличить от опытных боевых летчиков, которые буквально писали свой замысел полета.
Вскоре поступили данные воздушной разведки: обнаружены транспорты противника в Евпаторийском заливе. Через пятнадцать минут мы были в воздухе. Группу вел Бабий, я летел справа, слева шли Федоров и Алексеев. Погода была облачной, над морем висела жидкая дымка. Пилотирование в этих условиях несложно, но поиск кораблей затруднен.
Выйдя в указанный район, дважды пересекли залив. Тщетно. В чем дело? Ошибочно приняты данные разведчика? Или корабли ушли из района поиска?
Группа легла на обратный курс. От траверза Херсонесского маяка решили пройти вдоль южного берега Крыма. Возможно, на прибрежных коммуникациях обнаружим что-то.
У мыса Сарыч заметили четыре самоходные баржи. Они шли в кильватерной колонне, одна за другой. Ведущий стал круто снижаться. Я на какой-то миг задержался, Бабий был уже метров на двести ниже. Чтобы не отстать, резко отдал штурвал. Но что такое? Справа от кабины какой-то фонтан...
Бросаю взгляд на крыло и обмираю: от резкого перевода машины в пикирование из бензобака вырвало пробку. Из открытой горловины толстой струей хлещет бензин. Сейчас он попадет на выхлопные патрубки, и самолет превратится в факел...
Начинаю плавно выводить машину из пикирования. Фонтан уменьшается, пропадает. Под небольшим углом продолжаю снижение, сближаясь с кораблями противника. Бабий уже устремился на замыкающую баржу. За ним иду в атаку и я. Вторая пара атакует третью баржу.
Противник открывает бешеный огонь. Навстречу тянутся прерывистые трассы «эрликонов», вспухают серые клубки. Мы маневрируем, но, кажется, все пространство [247] заполнено огненными мячами. К «эрликонам» присоединяются пулеметы, на правой плоскости нашей машины появляются рваные дыры...
От самолета Бабия отрывается торпеда. Пролетев метров двести в воздухе, входит в воду...
Небольшой доворот, команда штурмана:
— Так держать!
Чувствую момент отделения торпеды от самолета.
— Пошла!
С усилием беру штурвал на себя и одновременно ввожу машину в разворот. Все время помню об открытом баке. Несемся вверх. За нами тянутся дымные шнуры, огненные трассы. Перекладываю рули, со скольжением иду вниз. Сделав несколько энергичных разворотов, выхожу из зоны огня. Увеличиваю обороты, пристраиваюсь к ведущему.
— Как результат?
— Похоже, не попали, — удрученно отвечает Володя.
— В чем дело?
— Видел, что торпеды пошли в цель, а взрыва почему-то не было. Возможно, углубление велико, прошли под баржей...
Конечно, в такую посудину трудно попасть торпедой. Мелкосидящие плавсредства нужно топить реактивными снарядами или бомбами. И все же... Знали ведь заранее, что за цель. Поставить минимальное углубление. Сблизиться на предельно малую дистанцию...
Не было взрывов торпед и второй нашей пары.
На основании докладов экипажей и снимков крыльевых фотоаппаратов был подготовлен подробный разбор этого удара. Начальник минно-торпедной службы полка капитан Терехов на специально вычерченных схемах проанализировал весь ход наших атак. Да, действительно следовало до минимума сократить дистанцию. И углубление — Терехов предложил устанавливать метровое на [248] всех торпедах, исходя из возможности встречи с судами малого водоизмещения.
Командир полка согласился с ним и, сверх того, сделал вывод, что в случаях раннего обнаружения малых судов надо посылать вместе с торпедоносцами самолеты обеспечения, вооруженные бомбами и реактивными снарядами. Они должны подавлять огонь зенитной артиллерии, сковывать маневр кораблей, а при возможности и топить их.