Летчик Сергей Пашун

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Летчик Сергей Пашун

7 марта день на аэродроме начался обычно. Погода стояла хорошая, со взлетной полосы один за другим в небо взмывали машины. Блеснув на солнце радужными дисками вращающихся винтов, растворялись в утренней дымке. А техники долго смотрели им вслед...

Наш экипаж заступил на дежурство в варианте торпедоносца. Рядом стояли пять самолетов в готовности к вылету на Тамань. Среди летчиков я увидел своего старого знакомого Сергея Пашуна.

Капитан Пашун готовился лететь после длительного перерыва. В октябре прошлого года, возвращаясь с боевого задания, он при посадке задел крылом за дерево. Самолет разбился, экипаж отделался ушибами. Пашун заходил на посадку со стороны гор. С этого направления ночью почти никогда не садились: подходы к полосе сложные, препятствия не ограждены огнями.

За аварию летчика строго наказали. Пять месяцев Пашун не летал. И вот вернулся в боевой строй полка.

Вид у него был неважный, чувствовалось, что пережитое не прошло бесследно. Старый его боевой друг Миша Беляков сразу это заметил. Подошел, тронул за плечо.

— Как настроение, командир? — обратился по старой памяти.

Пашун рассеянно пожал ему руку и, ничего не ответив, зашагал к машине.

Беляков озабоченно поглядел вслед.

— Ничего, сейчас сядет в кабину, запустит моторы, и всю хмарь как рукой снимет! — утешил Володя.

Поступила команда. Взлетел Осипов, за ним Дулькин, Соловьев, Федоров. Двинулся с места и самолет Пашуна. Набрав скорость, оторвался от земли и вдруг резко взмыл вверх, грозя опрокинуться. [195]

Все оцепенели.

Самолет с ревущими моторами летел вверх почти вертикально.

Триммер! — мелькнула мысль.

Набрав пятьдесят метров, машина накренилась на крыло и устремилась к земле...

Спустя мгновение воздух потряс взрыв тринадцати стокилограммовых бомб...

Когда подбежали к месту катастрофы, в огромной воронке увидели только дымящиеся обломки искореженного металла.

И это Пашун! Опытнейший летчик, командир звена, севастополец...

Всем, кто наблюдал взлет, было ясно: причиной катастрофы явился до отказа выбранный на себя триммер. Небольшая металлическая пластинка на задней кромке руля глубины — действие аэродинамических сил на нее облегчает управление тяжелым самолетом. Но при полностью отклоненном вниз триммере усилий летчика не хватает, чтобы вернуть самолет в горизонтальное положение. «Коварная пластинка!» — говорят пилоты и перед вылетом тщательно проверяют ее положение на руле.

Элементарнейшая ошибка...

Нельзя не считаться с состоянием души человека, идущего в воздух, тем более — в бой.

В катастрофе погиб замполит эскадрильи майор Степан Афанасьевич Стешенко. Верный своему обычаю и долгу — сопровождать каждого летчика, который почему-либо может быть не уверен в себе, он занял в экипаже место штурмана...

Большая потеря для всей эскадрильи. Невосполнимая — для меня. Многое воспринял я от него, по-новому научился смотреть на себя. И как было теперь не вспомнить ту давнюю нашу беседу о психологической подготовке, о ее роли в снижении вероятности подобных ошибок. [196] Именно триммер и брался в пример... Сколько усилий, мучительных долгих раздумий посвятил Степан Афанасьевич борьбе за жизнь боевых друзей, скольких из них уберег...

Так и погиб — спасая. На своем боевом посту.

Погиб стрелок-радист младший сержант Иван Степанович Сызранцев, отличный воин, любимый всеми товарищ, очередной эскадрильский баянист...

Погиб воздушный стрелок сержант Виктор Алексеевич Жуков, давно зарекомендовавший себя умелым, бесстрашным бойцом...

Многое сделали они для победы и многое бы еще совершили, если бы не досадный случай, вину за который остро переживали мы все...

* * *

О славном боевом пути этого замечательного летчика мне рассказывал штурман Алексей Петрович Зимницкий, который долгое время летал вместе с ним.

— Когда мы познакомились, Пашун был уже опытным боевым летчиком, известным в авиации Черноморского флота. Каждый день поднимался в воздух и ни разу не возвращался, не поразив цели. Действовал дерзко, решительно, вызывая восхищение у товарищей. Старые друзья звали его пограничником. Мы пропускали это мимо ушей: мало ли как рождаются прозвища. Но оказалось, что понимать его надо в самом буквальном смысле.

В тридцать пятом году, по окончании Харьковской школы военных летчиков, Пашун был направлен в Одессу, в отряд морской пограничной охраны. На вооружении здесь состояли гидросамолеты, пилотирование которых молодому летчику пришлось осваивать заново. Исключительная настойчивость и добросовестность помогли ему в короткий срок стать настоящим мастером пограничной службы. [197]

— И сколько же нарушителей вы поймали? — спросил его как-то Зимницкий. В шутку, конечно: как с самолета можно схватить нарушителя?

Оказалось, ловил, и не раз.

Однажды туманным утром, в обычном патрульном полете его штурман Иван Боровских заметил подозрительную шлюпку. Снизившись до предела, разглядели сидящего в ней человека — тот изо всех сил налегал на весла.

— Штурман, ракету! — скомандовал Пашун.

Это не остановило гребца. Дали предупредительную очередь из пулемета. Шлюпка продолжала уходить. Тогда Пашун приводнился и, разбрасывая веером брызги, стал догонять нарушителя. Убедившись, что от крылатого преследователя не уйти, тот поднял вверх руки и, не сопротивляясь, перелез на борт самолета. Выяснилось, что он имел намерение добраться до нейтральных вод, где его поджидал быстроходный катер.

За смелость и решительность, проявленные при этом задержании, Сергей Степанович был награжден именными часами.

В другой раз задержал катер, нарушивший границу наших территориальных вод. Погода стояла ветреная, волна исключала возможность посадки самолета на воду. На бреющем Пашун пошел наперерез катеру, но тот сманеврировал и продолжал уходить на предельной скорости. Расстояние до нейтральных вод быстро сокращалось. Конечно, Пашун мог бы попросту расстрелять явного нарушителя, не подчинившегося приказу. Но взять живым — куда важнее. Выручила находчивость. Перед носом катера была сброшена бомба. Суденышко подбросило на волне, залило фонтаном брызг. Сверх того, Боровских дал очередь из пулемета. Нарушитель был остановлен, и вскоре его задержали вызванные по радио моряки. [198]

В пограничной авиации Пашун вырос до командира звена. Эти годы стали для него отличной школой мужества, идейной и моральной стойкости.

...В один из сентябрьских дней сорок первого года, когда немецко-фашистские войска рвались к Одессе, три девятки бомбардировщиков вылетели на удар по вражеской колонне. Старший лейтенант Сергей Пашун летел на это задание с особым чувством: он был одессит...

Самолеты приблизились к городу. Осенние парки Одессы, площади, приморье, знаменитая лестница... Прошло уже три месяца, как из города выехала жена Сергея и две маленькие дочурки...

Но вот и цель — вражеская колонна застыла на пыльной дороге, растянувшись на два километра.

— Видишь, Алексей? — сдавленным от волнения голосом шепчет Пашун штурману. — Целься точнее! На Одессу прут, гады...

Вражеская колонна была буквально разметана массированным ударом наших бомбардировщиков. Разобрать, где чьи бомбы легли, было невозможно, но на аэродроме Пашун со слезами на глазах расцеловал своего штурмана:

— Спасибо, Алеша! Постояли за мою Одессу!

С не меньшим боевым азартом стоял он и за Керчь, и за Новороссийск, и за Севастополь...

Экипаж Пашуна был в составе той знаменитой шестерки, которая сражалась в осажденном Севастополе, базируясь у Херсонесского маяка. В первом же боевом вылете с маленького аэродрома его звено поразило весьма важную цель. Тяжелая гаубичная батарея противника давно досаждала нашим обороняющимся войскам. Расположенная на обратном скате одной из высот, с хорошо оборудованной в инженерном отношении огневой позицией, она была практически неуязвима для нашей артиллерии. [199]

Преодолев ожесточенный заградительный огонь, звено безошибочно отыскало цель и высыпало на нее тридцать девять стокилограммовых осколочно-фугасных бомб. Все заняло не более получаса.

На стоянке летчиков встретил командующий ВВС Черноморского флота генерал Остряков. Тепло поздравил с первым боевым вылетом с нового аэродрома, поблагодарил за успешный бомбоудар.

* * *

Запомнился Зимницкому групповой вылет в ночь на 3 апреля. Бомбили аэродром Саки, затем Сарабуз. Экипаж Пашуна взлетел первым и направился со стороны моря на бомбоудар по складам боеприпасов на Сакском аэродроме. Стояла лунная ночь, с высоты восьмисот метров хорошо просматривалась земля, все постройки. Зимницкий точно вывел самолет на большое складское здание на окраине аэродрома, сбросил бомбы. Прошли секунды, и вдруг взрыв небывалой силы тряхнул уже отошедший от цели самолет. Пашун с Зимницким долго гадали, в чем дело...

Потом стало известно, что в ту ночь на аэродроме Саки в результате бомбоудара взорвался склад, в котором хранилось около двухсот торпед. Кроме того, было сожжено восемь «юнкерсов» и четыре «мессершмитта»...

А наутро, 3 апреля, весь личный состав севастопольской группы был собран на командном пункте, где узнал радостное известие: 2-му минно-торпедному авиационному полку присвоено почетное звание, и он переименован в 5-й гвардейский минно-торпедный авиаполк.

— Расскажите о «вашей» пушке, — попросил я Зимницкого.

Об этой истории мы знали еще в тридцать шестом, теперь предоставилась возможность услышать ее из уст непосредственного участника.

...Группа летала в основном ночью, и целые дни летный состав проводил на аэродроме, на командном пункте. [200] Артиллерийский обстрел немцы вели постоянно, все к нему привыкли. Но вот раздается далекий, явственно слышный выстрел.

— Наша! — безошибочно отмечает кто-нибудь.

Звук у нее особый: сдержанно-мощный, с отзвоном, с дальним раскатом эха в горах.

Команды подавать не надо, все прыгают в щели, не очень и торопливо: снаряд «нашей» запаздывает от звука выстрела более чем на полминуты. Скрежет, переходящий в густой, трубный свист, толчок земли под животом, в уши надавливает сгустившийся жаркий воздух, затем уже взрыв.

«Нашей» была не одна пушка, а двухорудийная батарея типа «Карл» особой мощности — калибра 600 миллиметров. Но начинала всегда одна.

Тяжелые снаряды с замедленным взрывателем выворачивали на летном поле целые глыбы каменистого, спекшегося грунта, аэродромной команде такие воронки доставляли немало хлопот. Не говоря уж о том, что никакие капониры и перекрытия не смогли бы спасти ни личный состав, ни боеприпасы от прямого попадания снаряда. Тем более — самолеты...

Батарея досаждала не только авиаторам. Перед майскими праздниками фашистские артиллеристы усиленно обстреливали Севастополь, не только днем, но и по ночам.

Батарею искали. Во время ее «работы» неоднократно вылетали истребители. Но она была отлично замаскирована и при приближении наших воздушных разведчиков своевременно прекращала огонь: служба оповещения была организована четко.

Тогда командование приняло решение: трем экипажам нашей группы каждый день с наступлением темноты поочередно барражировать над предполагаемым районом расположения батареи, выслеживая вспышки выстрелов. [201]

Первым на это задание вылетел экипаж Пашуна. Штурман вывел самолет в указанный район, Пашун приглушил моторы и стал, планируя, кружиться над ним. Шло время. Опытный летчик умело сохранял высоту на малых оборотах моторов. И вот — вспышка, другая... Зимницкий сумел заметить место, ориентируясь по пулеметным трассам с переднего края. Затем сбросил туда три бомбы. Экипаж собрался уже уходить на свой аэродром, когда снова блеснул выстрел орудия. Зимницкий сбросил еще две бомбы, батарея затаилась...

Закончилось время дежурства, штурман израсходовал оставшиеся бомбы на запасную цель. Вернувшись на аэродром, передал уточненные данные следующему экипажу.

Но батарея молчала.

Молчала она и все время дежурства третьего экипажа, и все последующие дни...

— Да, такой летчик! — вздохнул Алексей Петрович. — С самого начала войны не выпускал из рук штурвала. Устал, измотался, должно быть. Отсюда и первая та ошибка с посадкой, с которой все и началось... Больше нам надо беречь друг друга! Сколько войны еще впереди...