1-й Лабинский полк и сотник Бабибв

1-й Лабинский полк и сотник Бабибв

Конец января 1915 года. Наш полк перебрасывается в Алашкертскую долину «на усиление авангарда Эриванского отряда генерала Абациева», как сказано в предписании. Там все время происходят бои. Кара-Килиса является центром Алашкертской долины. Там штаб Абациева. К югу идет редкая перестрелка. Под звуки хора полковых трубачей наш полк вошел в Кара-Килису. На улице много казаков. Чувствовался приятный запах близости фронта.

Полку дана дневка. Познакомились с офицерами 3-го Кизляро-Гребенского полка. Хорунжие Штольдер и Митя Бирюлькин (однокашник) имеют уже по две боевые награды, а наши представления еще не вышли…

Городок полуразрушен. Мы, господа офицеры, ночуем в хижинах без окон и дверей: все использовано на топку еще до нас. Казаки размещены в каких-то дощатых сараях и, конечно, без всякого отопления. Есть хоть солома на подстилку. На войне так привыкаешь к всевозможным лишениям и к ненормальной жизни, чему в мирное время ужаснулся бы. Ну, допустим, живя в станице, можно ли спать зимой, в лютый мороз, под сараем? Но как часто на фронте спали даже под открытым небом, прямо на снегу…

Через сутки двинулись дальше, на запад. Впереди, на позициях, стоит только 1-й Лабинский полк. Глубокий снег и сильнейший мороз. Над долиной — непроницаемая для глаза мол очно-снеговая мгла. Пушит сухой мелкий колючий снежок. Казаки в овчинных полушубках. Башлыками закутаны, замотаны головы, остались лишь щели для глаз.

Во мгле что-то обозначилось вроде пятна-сельца курдского. Ближе, ближе — видим движение людей. Еще ближе — обнаруживаем пеший строй казаков, одетых только в черкески. Слышим команду:

— Смир-рно!.. Господа оф-фицеры!

К нашему командиру полка полковнику Мигузову подходит пожилой офицер, в косматой черной папахе, с седой подстриженной по-черкесски бородкой, и докладывает:

— 1-й Лабинский генерала Засса полк приглашает господ офицеров-кавказцев на стакан горячего чая, а казаков — на суп с бараниной.

То был командир дивизиона (две сотни) лабинцев подъесаул Венков (в Гражданской войне генерал, умерший в Югославии).

Наша, 3-я сотня подъесаула Маневского шла головной, и мы увидели, что лабинцы, пробив снег своими ногами, стояли в двухшереножном развернутом строю. В глаза бросилась фигура, осанка и одежда одного молодого командира сотни в чине сотника с усами, закрученными вверх. Несмотря на лютый холод и глубокий снег, офицер этот одет был в тонкую «дачковую» черкеску верблюжьего цвета. На голове — небольшая черная каракулевая папаха. Он был в суконных ноговицах, в мягких чувяках. На затянутой в рюмочку талии красовался отличный кинжал с рукоятью слоновой кости. В длинной кобуре желтой кожи на левом бедре висел револьвер. Легкая кавказская шашка отделана кавказским же галуном. Через левое плечо перекинута тонкой работы узкая тесьма. Одет он был так, словно собрался на бал. Я его видел впервые и понял, что это, должно быть, тот сотник Бабиев, о котором я так много слышал, будучи еще юнкером.

Такой приятный и чисто воинский сюрприз со стороны лабинцев, да еще в такую стужу, искренне подкупил нас. Особенно мы радовались за своих казаков, которые в такой холод подкрепятся горячим супом, да еще с бараниной. Лабинские вахмистры разобрали наши сотни, а мы, офицеры, шумной гурьбой пошли в их хану-хату чуть ли не по колено в снегу.

К стакану чая у лабинцев нашелся и коньяк, и тушеная баранина. По казачьей традиции старшие офицеры сгруппировались у очень примитивного стола, а мы, молодежь, — далеко «на левом фланге», в очень неуютной курдской хане-норе. Сотник Бабиев, несмотря на то что был командиром сотни, не сел со старшими офицерами, а был среди нас, многочисленных хорунжих обоих полков. И он не только не сел на скамейку, но и не стоял на одном месте. Он распоряжался столом, суетился, говорил, цукал всех денщиков своего полка за то, что они якобы медленно подают к столу еду. Денщики суетились, так как на всех не хватало ни тарелок, ни вилок, ни ножей, ни чайных стаканов. Бабиев не унимался, сам бегал «на кухню», сам тащил оттуда что-то. Свою вилку он передал кому-то из нас, а сам, не садясь, «штрикал» куски баранины своим подкинжальным ножичком, как едят все горцы. Мы, молодежь-кавказцы, были в восторге от него, а лабинцы не раз повторяли ему:

— Да присядь ты, неугомонный… Дай кавказцам покой!

— А што же скажут наши дорогие гости, если мы плохо их угостим? — парировал он громко, и мы все весело смеялись.

Час времени, проведенный в гостях у изолированных лабинцев, выпивка и легкая закуска сразу сроднили нас и сблизили, а угощение в такую непогодь так приятно дохнуло на нас кавказским гостеприимством, что мы сразу же полюбили их и подружились с молодецкими лабинцами.

В холоде, в снегу, когда курдское сельцо потонуло в зимней стуже, когда всякий человек сам себе не рад, да еще в непосредственной близости к противнику — такой прием «на походе» многое сказал нам о благородном понятии воинской чести среди господ офицеров-лабинцев, их большой сплоченности и глубокой любви к своему полку. И было заметно, что главным двигателем всего этого был сотник Бабиев, который буквально не знал, куда применить свою бурливую казачью энергию.

Кстати, должен подчеркнуть, что всех господ офицеров казаки титуловали «ваше высокоблагородие», как принято в гвардии. По уставу же подобное обращение относилось только к старшим офицерам, начиная с чина есаула и выше. Прапорщиков, хорунжих, сотников и подъесаулов титуловали «ваше благородие».

Сердечно распрощавшись с гостеприимными лабинцами, полк двинулся дальше на запад, на самые передовые позиции. То было село Челканы. В нем стояло четыре сотни лабинцев, да нас пришло шесть сотен, а всего набралось до 1500 казаков и лошадей.

Все курдские села можно измерить броском камня. Казаков кое-как разместили по «ханам-норам». Все лошади — под открытым небом. Непосредственная близость турецкой пехоты на перевале Клыч-Гядук и жестокий холод, снег, морозы заставили держать лошадей все время под седлом. Приказано соблюдать полную тишину и не петь песни. Недостаток фуража и продуктов морили полк. На перевале у турок было два горных орудия. Некоторые из нас мечтали захватить их. За это по статуту полагался Георгиевский крест. В особенности о нем мечтал сотник Бабиев.

Начальником авангардного отряда был командир 1-го Лабинского полка полковник Рафалович. С густой, аккуратно подстриженной бородой, он казался старым человеком. Был строг по службе. Мы его видели лишь при отправке в разведку и по возвращении из нее. Давая лично задачу, он долго водил карандашом по карте, а по нашем возвращении так же долго и томительно расспрашивал о пройденном разъездом пути, обо всем замеченном и потом требовал точно указать на карте, как шел разъезд и до какого именно пункта дошел. Тогда уже некоторые из нас — «с поволокою на глазах», туманно и долго — водили карандашом по карте, а Рафалович и Абашкин молча наблюдали и слушали, вынося свои заключения и по-отечески, довольно строго делали внушение…