Наш полк. Выступление на войну

Наш полк. Выступление на войну

По мобилизационному плану, который хранился в секретном пакете в полковом денежном ящике под охраной часового и содержание которого мы узнали в день объявления войны Германии и Австро-Венгрии 19 июля 1914 года, весь наш 2-й Туркестанский армейский корпус должен был оставаться на своих постоянных стоянках до особого распоряжения, в том числе и наша Закаспийская отдельная казачья бригада, состоявшая из 1-го Таманского, 1-го Кавказского полков, 4-й Кубанской казачьей батареи и Туркменского конного дивизиона из добровольцев — текинских всадников на собственных лошадях, со своим холодным оружием и своим национальным костюмом: полосатый халат, длинный кушак-шарф, кривая сабля (клыч), нож за кушаком, высокая космато-курчавая черная папаха без верха, совершенно прямая, без казачьего залома для щегольства, чуть расширяющаяся кверху и заканчивающаяся как бы куполом того же курпея. Эта форма одежды была повседневная и в их быту, и на работе, и в строю, то есть как у кубанских и терских казаков и народов нашего красочного Кавказа — бешмет, черкеска, папаха, кинжал на поясе. Все всадники были только на жеребцах, строгих, злых и строптивых, как требовал их гордый племенной обычай. Кобылиц они держали только для приплода, но под седло их ставить, быть верхом на кобылице считалось позором. Это была очень нарядная и оригинальная часть Русской армии. Скоро этот Туркменский конный дивизион перебросили на Кавказ, он развернулся в полк и вошел в состав формируемой Кавказской туземной (Дикой) дивизии и с нею был послан на Западный фронт. Это и был тот полк, который до конца остался верен Верховному Главнокомандующему всех русских армий генералу Корнилову, с ним последний выступил из Быховской тюрьмы в неизвестность… вместе со своим полком и погиб.

Мы не только недоумевали, но и были опечалены, что наш славный корпус туркестанских стрелков оставлен на месте своих стоянок, а когда наши главные туркестанские начальники — командующий войсками Туркестанского военного округа генерал от кавалерии Самсонов, командир корпуса генерал-лейтенант Леш и командир 4-й Туркестанской стрелковой бригады генерал-майор Редько, все трое герои русско-японской войны, были немедленно вызваны в Ставку и получили назначения в действующие армии — нам казалось, что война будет непродолжительная, закончится без нашего участия, и нам стало просто досадно.

Так думали офицеры-туркестанцы, наши добрые кунаки Мервского гарнизона, и все мы, кавказцы, в особенности офицерская молодежь. Но мы, к нашему полному удовлетворению, ошиблись: с дальних постов на персидской и афганской границах в средних числах августа в город Мерв, в штаб полка, неожиданно прибыли наши четыре сотни казаков, а 25 августа пришло распоряжение — спешно грузиться на поезда и следовать в Красноводск, что на восточном берегу Каспийского моря. Мы все радовались, совершенно и не предполагая жестокого и несправедливого конца этой войны, революции, потом Гражданской войны и гибели правового нашего Государства Российского, а с ним и нашего доблестного казачества, то есть погибло все то, что было дорого каждому здравомыслящему русскому человеку.

1-й Кавказский полк пробыл в Закаспийской области ровно 30 лет, то есть со дня завоевания этого края, Мервского оазиса и крепости Кушка. Все сотни попеременно охраняли государственную границу с Персией и Афганистаном в пунктах: Пуль-и-Хатун, Кушка, Тахта-базар. При нас этот край еще оставался пустынным и безлюдным. Русского населения, кроме семейств офицеров и железнодорожников, никого не было даже и в самом городе Мерв. Казаки сами, полковыми и сотенными средствами, построили себе саманные (глина, мешенная с мелкой соломой) казармы и конюшни и в них проводили свою долгую государственную военную службу свыше четырех лет, никогда не имея отпуска на родину. Кругом же — пустыня с сыпучими песчаными бурунами, редкие письма из дома… и погоня за контрабандистами, какие-то экспедиции в Персию по политическим соображениям да почетный поход в Хиву, к хивинскому хану, ежегодный поход по пустыне полковой учебной команды — только это давало утеху отдельным сотням в их монотонной военной службе-жизни в этом пустынном азиатском крае. Все это, вместе взятое, как и патриотическое чувство казака защищать свое Отечество, вселяло в души казаков нескрываемую радость при погрузке в вагоны, что означало возвращение в Россию (все, служившие на окраинах, так говорили), нахождение на фронте, возможность отличиться в боях, получить боевые награды и, может быть, повидаться с семьями по пути, отцом и любимой женушкой. И только заплаканные лица жен офицеров вносили ненужный диссонанс в настроение казаков и нас — молодых веселых холостых офицеров.

Под бравурный марш полкового хора трубачей, под ликующие клики «ура» наш второй эшелон полка, 3-я сотня подъесаула Маневского с полковым штабом, на длинном составе поезда отбыл из станции Мерв — навсегда…

Мы в Красноводске. Погрузка на пароход. Лошадей поднимали на лебедках. Строптивые кабардинские кони сопротивлялись, но казаки деловито, умеючи грузили их.

Мы в море. Качка началась немедленно же. На утро следующего дня, когда Маневский и я, дежурный по полку офицер, вышли на палубу, картина «бивака сотни» на ней была совершенно не воинская и не строевая: все казаки беспомощно валялись где попало и стонали. Бедные наши кабардинцы, до двухсот лошадей, широко расставив ноги, уныло повесив головы, балансировали в противовес бортовой качке. За ними никто из казаков не ухаживал, и только вахмистр сотни Дубина, которого качка совершенно не коснулась, только он один подкладывал им сено, доглядывая за коновязью.

Скоро и мы свалились от качки.

Мы в Баку. Выгрузились. Разбили палатки на какой-то песчаной и неуютной площади. Поднялся ветер. Взметнулся песок. Потом хватил проливной дождь и… жалкий был вид у казаков и в особенности у лошадей — полубольных после качки, немытых, нечищеных, мокрых, согнувшихся от непогоды. Все лошади вытерли свои хвосты о борта, о доски «догола», и они у них торчали, словно кочерыжки, — грязные, неприятные на вид, как после коросты. И уже никто на это не обращал внимания — ни сам хозяин лошади, ни взводный урядник, ни вахмистр сотни, ни сам ее командир. Смотреть за этим сейчас оказалось ненужным, лишним, да и некогда было, а главное — теперь уже ничего не исправишь.

Боже, Боже!.. Пропали все труды мирного времени, думалось тогда, и мы сразу же почувствовали «первую неприятность войны».

В Баку мы узнали, что наша бригада должна следовать в Тифлис, на могущий быть Кавказский фронт против Турции. Это нас разочаровало.

В Тифлисе выгрузка сотен. Чистка лошадей. Проездка по городу. Везде масса народа. Все веселы, в особенности военные. Много женщин и на вокзале, и на улицах, от чего наш полк отвык на своих далеких азиатских границах. Забыта морская качка, вытертые хвосты наших лошадей и невзгоды в Баку, и на душе так радостно и приятно: мы идем на войну.