Кагызман. Прапорщик Сорокин

Кагызман. Прапорщик Сорокин

Полки двинулись на Кагызман. Мы шли долиной, где стояла сухая погода, словно осенью. Перевалив на русскую сторону, мы сразу же забыли о лютой зиме в Турции, о голоде и обо всех невзгодах. Здесь не чувствовалась война. Разве только идущие навстречу нам молоканские транспорты, громадные фургоны, запряженные тройками крупных лошадей, говорили о войне.

Мы вошли в сплошные фруктовые сады, которые в это время были без листьев. Незаметно вошли в городок на возвышенности. Это был Кагызман.

С бравурным маршем хора полковых трубачей и с песнями в сотнях полк прошел его и разместился в каких-то казармах. Вечером небольшая группа молодых офицеров на извозчиках проехала в единственную здесь гостиницу, довольно приличную, и за хорошим, вкусным ужином провела час, другой.

Мы уже заканчивали наш ужин с вином, когда вошли два прапорщика в черкесках. Первый из них немного походил на офицера, но второй выглядел простым казаком «со льготы». Небывалый случай среди офицеров — они не отдали нам чести, заняли столик и заказали пиво. Мы невольно посмотрели на них. Первый важно расселся на стуле, бросив на нас, как мне показалось, презрительный взгляд. Второй был скромен и будто стеснялся, что зашел сюда, или боялся первого.

У первого, на «газах» черкески столбиком нашиты две георгиевские ленты. Корнет Чумаков, прибывший к нам в полк из запаса месяца два тому назад, возмущается этим и говорит, что «этот прапорщик не имеет права нашивать две ленточки, а должен, как положено всем георгиевским кавалерам, символически носить только одну». Он хочет встать, подойти к этому прапорщику и сказать ему об этом. Мы его успокаиваем, но он сердится, быстро встает, подходит к ним и резко говорит об этом. Поясняет, что «он, корнет Чумаков, будучи вольноопределяющимся, в осажденном Порт-Артуре за многие вылазки награжден всеми четырьмя Георгиевскими крестами, семнадцать раз ранен и носит только одну ленточку». И добавляет, что «он, этот прапорщик, не имеет права носить две». Оба прапорщика не встали, и первый негодующе отвечает Чумакову, что он «заслужил два Георгиевских креста кровью и носит их так, как он хочет». Объяснения их начинают принимать резкую форму. Я прошу старшего в чине среди нас, сотника Дьячевского, встать и прекратить это. Но Диамид Дьячевский, добрый человек, не любящий дисциплину, отвечает:

— Ты адъютант, ты сам пойди и сделай так, как надо.

Чумаков — компанейский офицер, могущий выпить и поскандалить. Я быстро подхожу, беру его под руку и прошу вернуться за свой стол. Когда я подошел, оба прапорщика встали.

— Кто вы таков? — обращаюсь к первому.

— Я командир сотни 3-го Линейного полка прапорщик Сорокин, — с натянутым достоинством произнес он и добавил, что пришел со своим младшим офицером посидеть здесь в хорошей обстановке, а этот офицер, судя по тому, как он одет в черкеску и как висит на нем оружие, видимо, не казак и еще стал его учить.

Инцидент был исчерпан. Этот прапорщик Сорокин в 1918 году стал «Главнокомандующим Северо-Кавказской Красной армией».