VI. ЧИГИРИНСКИЙ СОТНИК
VI. ЧИГИРИНСКИЙ СОТНИК
В истории не сохранилось достоверных известий о происхождении человека, с именем которого связано одно из самых мощных, ожесточенных и героических народных движений.
Если верить автору «Истории Русов», Богдан происходит из довольно знатного рода; восприемником его был князь Сангушко. Но это вызывает сомнения. Автор специального исследования о происхождении Хмельницкого И. Каманин[51] указывает, что в люстрации Киевского замка 1552 года упоминается Богдан Хмелевич, спустя восемьдесят лет — киевский мещанин Богдан Хмель, торговавший хлебом, затем его родственник Никифор, который, несомненно, состоял в родстве с гетманом Хмельницким, доказательством чего служит хотя бы то обстоятельство, что в Киево-Печерской лавре поминали и Никифора среди родных гетмана. Сам Богдан Хмельницкий нередко называл себя Хмелем. Имя Богдан было обычным в этом роду. Словом, на основании ряда соображений И. Каманин приходит к выводу, что Богдан Хмельницкий происходит из киевских мещан.
С другой стороны, историк В. Антонович утверждает, что семейство Хмельницких принадлежало к бедной служилой шляхте Волынского воеводства; в актах мы встречаем Петра Хмельницкого, слугу пана Подгорецкого, бежавшего тайно от своего господина, а также «урожоного Яна Хмельницкого, в воеводстве Волынском и поветах его не оселого и поземельной собственности не имеющего»[52].
В недавнее время украинский историк, профессор Н. Петровский (М. Петровський) высказал мнение, что родина Богдана — город Переяслав[53]. Однако аргументацию этого взгляда нельзя признать достаточной. Н. Петровский выдвигает такие доводы: «Богдан женился на переяславке Анне Сомковой; крестник Богдана, Тетеря, был родом из Переяслава; князь Заславский называет Хмельницкого переяславским козаком; в переписи 1649 года есть сообщение о дворе Хмельницкого в Переяславе»[54]. Эти доводы трудно счесть убедительными. Женитьба на переяславке розным счетом ничего не обозначает: разве женятся обязательно на землячках? К тому же, если верить Костомарову, Хмельницкий уже в ранней молодости бегал в Сечь и женился, вернувшись оттуда. Но по возвращении из Сечи он мог поселиться не в родном городе. Аналогично обстоит дело с Тетерей: можно стать крестным отцом, временно проживая в данном месте или даже находясь в нем наездом. Такие аргументы носят характер скорее домыслов, чем доказательств. Конечно, и домыслы играют свою полезную роль, но им нельзя приписывать значения достоверности. Наиболее веским представляется последний аргумент Н. Петровского, в основе которого лежат данные переписи 1649 года. Однако он решительно расходится с данными, приведенными в только что названных работах Каманина и Антоновича, из которых первый ссылается на киевские люстрации, а второй на волынские акты. Таким образом, хотя мнение Н. Петровского и заслуживает внимания, но принять его как окончательное пока нельзя.
Наиболее основательным представляется мнение, что Богдан Хмельницкий происходил из состоятельного украинского рода. Отец его, Михайла Хмельницкий, состоял на службе в должности Чигиринского сотника. Михаила Хмельницкий был лойяльным реестровым козаком, служил польскому правительству, в козацких войнах участия не принимал, и о нем был хорошего мнения не только его непосредственный начальник, пан Данилович, но даже гетман Жолкевский. За свою верную службу он получил во владение хутор Субботов, расположенный недалеко от Чигирина.
Будущий гетман получил при рождении имя Зиновий; затем было добавлено еще и второе имя, Богдан, под которым он наиболее известен. Автор «Истории Русов» это второе имя объясняет желанием почтить память деда гетмана — Богдана; по другой версии, у Михайлы Хмельницкого долгое время не рождался сын, и когда, наконец, он появился, обрадованный отец назвал его Богданом, то есть «богом данным».
Зиновий-Богдан учился в Киевской братской школе, потом в основанном иезуитами коллеже в Ярославле (Галицком). По сравнению со своими соотечественниками он получил хорошее образование, и это сослужило ему в дальнейшем очень полезную службу.
Подросши, Богдан стал принимать участие в походах. В 1620 году он вместе со своим отцом участвовал в польско-турецкой войне, в рядах армий Жолкевского. Здесь он имел случай изучить военное дело и ознакомиться с воинскими качествами козаков и польских солдат. В октябре 1620 года, когда армия Жолкевского потерпела поражение под Цецорой, погиб и Михайла Хмельницкий.
Большинство историков полагает, что Богдан попал в плен именно в этой битве. Но с этим не согласуется указание, что в 1621 году, в дни, когда Сагайдачный сражался под Хотином, Богдан руководил морским походом, разбил и потопил двенадцать турецких галер, а остальные преследовал до Царьграда. Об этом факте упоминает в одном из писем кошевой атаман Серко. Но от Цецорской до Хотинской битвы не прошло и года, а Богдан Хмельницкий сам заявлял, что провел в плену два года. Поэтому надо предположить, что он попал в плен либо до Цецоры, либо после 1621 года.
Так или иначе, бесспорно, что он, подобно всем своим сверстникам, провел боевую молодость, понюхал вдоволь пороху и на суше и на море и два года томился в неволе. Возвратившись — благодаря выкупу или удачному побегу — на родину, он поселился в родном именье Субботове. Имеются сведения, что в 1629 году он вновь участвовал в походе на Царьград[55]. Больше он, видимо, в походы не ходил, сделался зажиточным, солидным хозяином, женился на Анне Сомковой, одновременно нес службу в реестровом козачестве и в конце концов был избран чигиринцами на должность сотника, которую когда-то занимал его отец.
Неизвестно, участвовал ли Богдан в козацко-польских войнах. Имеются сведения, что незадолго до восстания Павлюка, в 1636 году, он был включен в депутацию, посланную козаками к королю; по тем же известиям, Богдан более или менее открыто принимал участие в восстании Остряницы и после подавления его опять ездил на переговоры с поляками (1636). Большинство историков придерживается этой версии, но она тем не менее представляется весьма спорной. Хмельницкий был к тому времени уже заметным человеком — Чигиринским сотником и образованным, авторитетным козаком; трудно допустить, чтобы в условиях свирепой расправы панов со всеми участниками восстаний ему все сходило с рук (тем более, если вспомнить, что у него были влиятельные враги, которые впоследствии подвергли его преследованиям даже без всякого основания).
Скорее всего, Богдан с присущей ему дипломатичностью держался особняком; симпатии его были на стороне козаков, но броситься в гущу борьбы за козачьи интересы он отнюдь не намеревался — в традициях его семьи была лойяльность по отношению к правительству. Но он не примкнул и к числу тех, которые, ополячившись и устремясь к наградам, сделались душителями родного народа. Он оставался верен своей народности.
В книге Н. Петровского «Визвольна війна українського народу проти гніту шляхетської Польщі» имеется такое место: «Богдан Хмельницкий был в числе той части реестровых козаков и козацкой старш?ны, которая поддерживала польские власти в удушении восстания. Об этом свидетельствует, как отмечалось в исторической науке, нахождение его в составе старш?ны, назначенной Н. Потоцким под Боровицей взамен той, которая принимала участие в восстании».
Итак, по мнению автора, Богдан принадлежал к той части старш?ны, которая поддерживала польские власти при удушении восстания. В доказательство этого приводится то обстоятельство, что гетман Потоцкий ввел Богдана в новый состав старш?ны (на должность войскового писаря в 1637–1638 годах).
Однако вряд ли этот факт может служить основанием для столь далеко идущих выводов. Комплектуя старш?ну, Потоцкий, вероятно, старался ввести в ее ряды хоть несколько человек, пользующихся популярностью среди козачества — при условии, конечно, их лойяльности к правительству. Именно поэтому и мог быть приглашен Хмельницкий. Бесспорно ведь, что при дарованиях Богдана он мог бы сделать большую карьеру у поляков, на самом же деле он исполнял обязанности войскового писаря только в течение короткого периода времени и снова вернулся к скромному положению Чигиринского сотника. Может возникнуть вопрос: что же заставило Богдана принять предложение Потоцкого? Думается, что на это может быть дан двоякий ответ. С одной стороны, Хмельницкому было небезопасно отказываться и тем как бы солидаризироваться с повстанцами; с другой же, он, может быть, полагал своим долгом спасти хоть то немногое, что будет возможно, подобно тому как Кутузов при Аустерлице не сложил с себя командования, дабы «сделать зло возможно меньше».
Но так или иначе вряд ли можно согласиться с выводом Н. Петровского.
Природный ум, большой опыт и служебное положение побуждали Богдана, вероятно, зорко наблюдать за развитием событий, но он предпочитал сохранять роль зрителя, а не участника.
Это не удалось ему.
Хмельницкий был на хорошем счету у польского правительства. Ему довелось несколько раз представляться тогдашнему польскому королю Владиславу, на которого он также произвел благоприятное впечатление[56].
Однако чем больше почета и достатка он приобретал, тем сильнее разгорались зависть и враждебность окружавшей его польской шляхты. Ведь Богдан был украинцем, человеком русской народности. В глазах польских панов этого было достаточно, чтобы обречь человека на роль пария, чтобы беззастенчиво отбирать его добро и всячески третировать его.
В 1646 году Богдан, участвуя в битве с татарами, захватил в плен двух татар. Он лично отвез пленников к краковскому кастеляну, гетману Потоцкому, вероятно, чтобы продемонстрировать свое усердие. И вот в то самое время, когда он столь добросовестно выполнял свои обязанности, Чигиринский подстароста пан Чаплинский приказал конфисковать его лучшего коня — якобы за неуплату податей. Этим актом как бы подчеркивалось, что ревностная служба Богдана и благоволение к нему короля не меняют существа дела, не заполняют той пропасти, «которая лежит между ним и польскими шляхтичами.
Но этим дело не ограничилось. Вскоре новая, пуще прежней, угроза нависла над ним. На этот раз местная польская администрация посягнула уже не на коня, а на все именье Хмельницкого, на его родовой хутор Субботов.
У Хмельницкого потребовали документальных актов, дающих ему право на владение Субботовым; у него, разумеется, таковых не оказалось. Он сослался на давность, на показания старожилов, но администрация отказалась признать уважительными эти доводы. Вдобавок, Чигиринский подстароста Чаплинский, питавший к Богдану особенную неприязнь, выдвинул чисто политический аргумент:
— Хмельницкий — простой сотник, он не шляхтич и, следовательно, не может владеть населенными участками, то есть пользоваться шляхетными преимуществами.
В этом была вся соль: по отношению к человеку русской народности, незнатного происхождения, хотя бы он и состоял на службе у польского правительства, польское правосудие не знало справедливости.
Случай помог Богдану. Чигиринский староста Станислав Конецпольский умер, и его место заступил сын его, Александр Конецпольский. Уже предрешенный вопрос об отобрании Субботова затянулся. Воспользовавшись неожиданной отсрочкой, Хмельницкий съездил в Варшаву и добился у короля законного документа на владение хутором. В июле 1646 года ему был выдан королевский «привилий».
У короля были свои соображения, когда он выдавал этот «привилий». Его отношения с магнатами и шляхтой крайне обострились, и он хотел обеспечить себе в возможной борьбе содействие козаков. В том же 1646 году он выдал козацкой старш?не тайно от панов грамоту, в которой декларировалось восстановление всех козацких вольностей. Однако старш?ны Ильяш и Барабаш, дорожившие добрыми отношениями с польской администрацией, сочли ненужным оглашать эту грамоту, которая легко могла поссорить их с панами и развязать новую войну. Они попросту спрятали королевский документ, ничего не сообщив о нем широким козацким массам.
Выдавая грамоту Хмельницкому, король рассчитывал заручиться его поддержкой. Богдан, со своей стороны, полагал, что сумел отвести от себя удар. Но оказалось иначе — Чигиринские власти еще больше обозлились на строптивого козака и порешили во что бы то ни стало настоять на своем; королевскому же «привилию» они особой цены не придавали, тем более, что он был дан человеку русской народности, а когда дело касалось русских, польский закон отличался необыкновенной эластичностью. Была сделана даже попытка убить Богдана. Во время очередной битвы с татарами приятель Чаплинского, Дачевский, подобрался к Богдану сзади и ударил его мечом по голове. По счастливой случайности Хмельницкий остался жив, отделавшись незначительными ранениями. В объяснение Дачевский смущенно пролепетал, что принял-де Богдана за татарина.
Эпизод с Дачевским ясно доказывал, что хотя Хмельницкий, раздобыв себе королевский «привилий». вышел на первый раз победителем, но отношение к нему окружающей шляхты осталось таким же враждебным. Особенно ненавидел его попрежнему Чаплинский, сохранивший при Александре Конецпольском свою должность подстаросты.
Трудно установить в точности, в чем лежала причина непримиримой вражды Чаплинского к Богдану. В некоторых сочинениях встречается романтическая и путаная версия, будто дочь Чаплинского вышла замуж против воли отца за Богдана и будто король однажды, по жалобе Хмельницкого, велел обрезать у Чаплинского один ус. Все это не вяжется с фактами и малоправдоподобно. Хмельницкий был женат на сестре переяславского козака (впоследствии наказного гетмана) Иоакима Сомко. От этой жены. которую звали Анной, он имел трех сыновей и двух дочерей. Когда Анна умерла, Богдан взял в дом другую женщину. Очевидно, здесь действительно существовало соперничество с Чаплинским, потому что впоследствии поляк увез к себе эту женщину. Во всяком случае, вражда между Хмельницким и Чаплинским увеличивалась с каждым годом, и уже спустя много лет, когда Богдан стал могущественным гетманом, он при обсуждении мирного договора с Польшей требовал выдачи ему Чаплинского.
Как бы там ни было, заручившись поддержкой своего начальника и других влиятельных шляхтичей, Чаплинский решил действовать напролом. Взяв с собой несколько десятков жолнеров, он отправился в Субботов.
Хмельницкий в тот момент отсутствовал — либо случайно, либо, проведав о готовящемся налете, ускакал в Чигирин просить защиты. Чаплинский ворвался в хутор, сжег мельницу и объявил, что Богдан не может считаться законным владельцем, а отныне полновластным хозяином здесь является он, Чаплинский. Дворня угрюмо слушала, поглядывая на вооруженных солдат. Только один человек решился открыто протестовать: то был десятилетний сын Богдана, Остап. С непосредственностью, присущей его возрасту, он осыпал незваного гостя градом обидных детских слов. Надменный поляк приказал немедленно выпороть ребенка; жолнеры тотчас принялись за дело. Экзекуция была настолько свирепой, что мальчик вскоре скончался.
Чаплинский между тем вывел из дома жену Богдана и вместе с ней уехал, оставив на хуторе своих управителей.
Итак, удар был нанесен, и даже более жестокий, чем Хмельницкий мог предполагать: родовой хутор отнят, любимая женщина уведена, сын засечен насмерть. В один день Богдан сделался нищим, обесчещенным человеком.
Все же у него хватило выдержки, чтобы вновь обратиться к властям. Он явился к Конецпольскому с жалобой на действия его подчиненного. Но это значило жаловаться волку на волчонка — налет Чаплинского, несомненно, был заранее санкционирован Чигиринским старостой и, скорее всего, не бескорыстно.
В записках одного современника[57] говорится, что когда Конецпольский женился на панне Замойской и поиздержался на свадьбу, он велел разузнать, какие в его владениях существуют богатые жители. В числе некоторых других был назван Хмельницкий; тогда пан решил отнять у него поместье.
Рассказ этот очень походит на правду. Вероятно, Чаплинский обязался поделиться со своим патроном. Во всяком случае, Чигиринский староста очень холодно отнесся к пламенной жалобе Богдана и посоветовал ему обратиться насчет хутора в суд.
— А что касается женщины, — издевательски добавил ом, — то она уже повенчана с Чааплинским по римско-католическому обряду. Да мало ли красавиц в Речи Посполитой! Поищи себе другую.
Хмельницкий, стиснув зубы, отправился в суд. Претензию его рассмотрели и, руководствуясь казуистическими статьями об оформлении землевладения, вынесли решение в пользу Чаплинского.
С редким хладнокровием и настойчивостью Богдан продолжал действовать легальными способами. В мае 1647 года он прибыл в Варшаву и передал дело в сенат. Следом за ним приехал и Чаплинский. Сенат, рассудив тяжбу, не принял никакого определенного решения, а вместо этого рекомендовал Хмельницкому выхлопотать у Конецпольского формальные документы на владение Субботовым.
Круг замкнулся.
Хватаясь за последнюю соломинку, Хмельницкий вновь обратился к королю. Но что мог сделать король? Выдать второй, столь же бесполезный «привилий»?
Впоследствии, в 1650 году, Хмельницкий сказал московскому послу Унковскому: «От прежних королей и от нынешнего короля обид не бывало, война у нас стала от панства, что паны всякими обидами и насильем и всякою неправдою напали, изобижали, земли отнимали и королевское денежное жалованье у нас отняли, и нам от великих панов всякие обиды стало не в мочь терпеть»[58].
Хмельницкий начал склоняться к мысли, что не худо бы пощекотать чигиринскую шляхту саблями. Он припомнил рассказ о словах Наливайко. Поляки немилосердно избили за какую-то провинность отца Наливайко; старик прожил несколько дней со сломанными ребрами и умер. «А ведь отец у меня был один», с мрачной иронией сказал тогда Наливайко и начал собирать ватагу удальцов. «Повидимому, это единственное средство, к которому следует прибегать, имея дело с поляками», напрашивался естественный вывод.
По дороге из Варшавы Богдан осторожно зондировал почву, расспрашивая влиятельных козаков об их политических настроениях. Выяснилось, что почти все недовольны: козацкие полковники не выбирались более козаками, а назначались коронным гетманом; в старш?ну попадали сплошь польские ставленники, для зажиточного козачества тяжела была мысль, что путь к карьере отныне закрыт.
Политическая власть на Украине находилась целиком в руках панов: киевским воеводой был Тышкевич, черниговским — Калиновский, подольским — Потоцкий и т. п.
О простом народе и говорить было нечего. Он страдал еще больше: кроме организованного, узаконенного насилия, случались украинские погромы. В Луцке, например, в 1634 году несколько недель длились насилия над русским населением.
Словом, человеку, желавшему поднять Украину против польских панов, можно было легко найти себе друзей и союзников, надо было только умело взяться. Богдан еще не решил окончательно, попробует ли он организовать мятеж, но с характерной для него дальновидностью и предусмотрительностью стал готовиться к этому.
Но до тех пор он продолжал свою одинокую борьбу против Чаплинского. Исчерпав все легальные пути, обив пороги всех судебных инстанций, он вызвал шляхтича на поединок. Чаплинский не принял вызова, а вместо этого напал ночью на Богдана. Первый удар пришелся по кольчуге, которую Хмельницкий носил под одеждой. Тогда Хмельницкий выхватил свою саблю и яростно устремился на врагов. Хотя он был один, а нападавших четверо, все они разбежались. Богдан остановил вспененного коня. В первый раз он добился хоть кратковременной, но реальной победы над своим недругом, и этим он обязан был своей сабле.
— Маю шаблю у руци! — вскричал он торжествующе. — Ще козацька не вмерла мати!
Этот эпизод послужил как бы толчком, последней каплей в чаше испытаний. Теперь жребий был брошен. Богдан решился организовать восстание.
Прежде всего он завладел королевской грамотой, сулившей козакам восстановление былых привилегий. В начале декабря того же 1647 года Богдан устроил в оставшемся у него маленьком домике в Чигирине пир, на который, в числе прочих гостей, позвал Барабаша. Напоив Барабаша допьяна, Хмельницкий снял с него шапку и платок и послал к нему в дом своего слугу. Слуга разбудил жену Барабаша и передал, что ему приказано привезти королевскую грамоту; в доказательство подлинности своих слов он предъявил шапку и платок Барабаша. Уловка удалась: грамота была выкопана из тайника и передана посланцу[59].
Итак, в руках Богдана оказалось сильное оружие. Но положение его сделалось очень опасным. Пан Конецпольский, до которого доходили известия о ведущихся Хмельницким мятежных речах, и без того относился к нему подозрительно, теперь же он решил арестовать его. По приказанию Конецпольского, шляхтич Адам Радлинский отправился разыскивать Богдана и, настигнув его в местечке Бужине, заключил под стражу. Но судьба благоприятствовала Богдану: за него поручился его старинный приятель, Чигиринский полковник Кречовский, и другие видные лица — и Конецпольский велел освободить его.
Однако в любую минуту мог последовать вторичный арест. Богдан не стал ждать его. Отдав детей в «добрые люди» и взяв с собой только старшего сына Тимофея, он бежал из Чигирина.
Куда?
Как эпически повествует Самовидец, упоминая о событиях 1647 года, «сего року Хмельницкий Богдан начал у войску запорожском славным быти, однакож, убегаючи от ляхов смерти, принужден уступить за пороги».
За пороги! Постоянное средоточие взрывчатого материала — людей, только ждущих сигнала, чтобы в сотый раз броситься в бой за попранные права, неизменное убежище гонимых и преследуемых.
Хмельницкий с очевидностью убедился, что в Польше простой человек, да еще русский, беззащитен перед шляхтой. Закон не защитил его ни от бесчестия, ни от разорения. Даже король не помог ему. Оставалось или покориться, раболепно служить тому же Чаплинскому, или решиться бороться до конца.
Он избрал последнее.
Личная борьба его была возможна только как часть общей борьбы против беззаконий, творимых польской шляхтой. И Богдан отлично уяснил это.
— Я решился мстить панам-ляхам, — говорил он всюду по дороге на Запорожье, — не за свою только обиду, но за попрание веры русской и всего народа русского.
Это были искренние слова. Бедственное положение украинского народа было давно известно ему.
Он был уже немолод — ему было в то время, по крайней мере, пятьдесят лет. Но он умел страстно ненавидеть, а недостаток пылкости с избытком возмещался у него упорной, холодной расчетливостью и железной волей. «До булавы треба головы», гласила козацкая пословица.
Теперь козачество получило недостававшую ему голову — угнетенный украинский народ получил вождя.