XIII. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ

XIII. ЗБАРАЖ И ЗБОРОВ

Еще не истекло время перемирия, а Украина снова огласилась ружейными залпами и застлалась густым дымом пожарищ.

Крестьяне «козачились», «чинили бунты, лупы[107] и наезды». «Покозачившиеся» — это не то же самое, что козаки. Они не отправлялись сами в походы, а призывали козаков, как регулярную воинскую силу восстания, если им невмоготу было справиться с «земянином»[108] или со старостой своими силами.

В начале весны крупный загон, вожаком которого был сын Кривоноса, прозывавшийся Кривоносенко, действовал в Полесье и завладел городом Острогом. На Волыни, под Житомиром, под Черниговом, под Овручем — всюду действовали загоны, с каждым днем повышавшие свою утихшую было активность. В самом Киеве также было неспокойно. Еще в декабре 1648 года, незадолго перед приездом туда Хмельницкого, мещане толпами ходили по домам, где жили шляхтичи, грабили их, а многих поубивали. В марте следующего года повторилось то же самое.

Польское войско стояло под Константиновом. Отсюда рассылались во все стороны отряды для уничтожения загонов. Многострадальный город Бар, занятый в то время повстанцами, был отбит паном Ляндскоронским; поляки рубили всех, захваченных с оружием в руках. Аналогичные карательные экспедиции производились поляками и в других районах.

Когда истек официальный срок перемирия, эта жестокая «местная» война приняла еще более острые формы. Пользуясь вступлением польского войска в Волынь, паны начали появляться в своих именьях, отбирали у крестьян собранный ими хлеб, а их самих немилосердно истязали и казнили. Крестьяне, в свою очередь, проникались все б?льшим ожесточением к панам.

Характерны в этом смысле события в Киеве. В мае в город вошла тысячная толпа повстанцев под предводительством киевского цырюльника Полегенького, состоявшего на службе у Хмельницкого, но отпросившегося в отпуск. Киевские мещане тотчас примкнули к повстанцам, и в течение трех дней поляков избивали; более 100 ксендзов и монахов были утоплены в Днепре. Главным вдохновителем киевских событий был брацлавский полковник Нечай, но вполне вероятно, что они произошли с ведома и молчаливого одобрения Богдана. В это время уже начиналась открытая война. Оставленный Киселем в ставке Богдана шляхтич Смяровский был уличен в шпионаже и казнен. Недавние любезности, которыми обменивались новоизбранный король с козацким гетманом, были забыты. Стало очевидным, что теперь слово принадлежит только мечу. Естественно, что Богдан счел необходимым очистить свой «столечный город», являвшийся во многих отношениях образцом для других городов, от шляхетского элемента. Налет Полегенького был самым простым средством для этого, а жестокость такого средства была всецело в духе той кровавой борьбы, которая разыгрывалась на полях Украины[109].

Положение в стране усугубилось двумя страшными бедствиями. Первым из них был голод. «Того ж року саранча великая была, — пишет летописец, — и збоже зопсовала, же дорожнета великая была и на хлеб, и на соль, и на сено»[110].

Другим тяжким бедстием явились беззастенчивые действия союзников — татар. Орде было все равно, кого грабить. Пока не возобновилась война с Польшей, татарские загоны шныряли по союзной Украине. «И многие места поплюндровали, — говорит Хмельницкая летопись, — церкве попустошили, невесты и девицы псотили, стацеи невзмерные брали, коне, быдло и овцы, и много трудности людем чинили»[111]. Один помещик, пан Щепановский, жаловался впоследствии, что татары разорили его поместье и увели всех женщин. Это было массовым явлением.

С северных рубежей Украины приходили вести одна другой тревожнее: передовая польская армия в составе 20 тысяч шляхтичей и наемных рейтаров и 20 тысяч вооруженных слуг уже стояла наготове. Ее возглавляли старый полководец Фирлей, Александр Конецпольский и Остророг. После долгих переговоров в эту армию прибыл со своим отрядом и Вишневецкий. Сам король спешно собирал «посполитое рушенье» (массовое ополчение) — до 50 тысяч человек — и лично собирался повести его на соединение с передовой армией. С недели на неделю стотысячное войско поляков должно было вторгнуться в Украину и затопить восстание потоками народной крови.

В этой грозной обстановке и вождь восстания и весь украинский народ оказались на должной высоте.

«Побеждает на войне тот, у кого больше резервов, больше источников силы, больше выдержки в народной толще», говорил Ленин[112]. В грозную годину испытаний в толще украинского народа обнаружились неиссякаемые источники выдержки и самоотверженного мужества. Народ показал себя достойным своих отцов — вольных запорожцев. Стар и млад поднялись на борьбу против грозившего нашествия.

«Все, что было живого, — повествует Самовидец, — поднялось в козацство, так что вряд ли можно было найти в каком-нибудь селе человека, не собиравшегося в войско или не пославшего туда своего сына. Если же кто не мог итти лично и не имел сыновей, то посылал слугу. Часто все мужчины уходили из дому, оставляя только одного для присмотра, потому что нанять работника было очень трудно».

О том же свидетельствуют побывавшие в то время на Украине московские люди: «Мая де, государь, в розных числех изо всех Польских (то есть украинских. — К. О.) городов Запороские козаки и всякие деревенские пашенные люди, конные и пешие, все пошли к Запороскому козачью гетману к Богдану Хмельницкому в сход к Киеву, и в Польских де, государь, городах остались только самые старые люди да самые малые»[113].

Не только украинский народ прислал своих сынов Хмельницкому, — вся степная удаль Южной Европы явилась сюда: иные в расчете на добычу, иные из ненависти к панам, иные по зову Богдана. Крымский хан Ислам-Гирей привел в июне огромную орду, в составе которой были и степные ногайцы, и буджакские татары, и крымские горцы, и пятигорские черкесы, которых впервые увидели козаки. Турция прислала 6 тысяч румелийцев. Прибыл отряд донских казаков; явились даже отряды цыган.

Трудно установить численность этого разноплеменного войска. Повидимому, под знаменами Хмельницкого двинулось в поход, за вычетом рассеянных вдоль литовско-польской границы отрядов, около 100 тысяч козаков и такое же количество татар и прочих пришлых людей.

Управлять этой колоссальной ратью, говорившей на разных языках, веровавшей в разных богов, совершенно по-разному вооруженной, шедшей в бой во имя различных целей, было задачей неимоверно трудной. Богдан Хмельницкий с этой задачей справился прекрасно.

***

Польский передовой отряд не принял боя с надвигающимся, подобно туче, войском Хмельницкого и оттянулся в город Збараж — владение Иеремии Вишневецкого[114]. Хотя поляков было гораздо меньше, чем наступавших, но оборонительные достоинства позиции и значительное превосходство в вооружении до некоторой степени уравнивали положение противников.

1 июля начался общий штурм Збаража. Козаки и татары со всех сторон двинулись на приступ польских позиций, но, поражаемые из пушек и ружей, вынужденные ежеминутно вступать в рукопашные схватки с производившим непрестанные вылазки противником, не добились успеха. На следующий день штурм повторился, но с прежним результатом.

Богдан решил перейти к правильной осаде и взять город измором. Теснимые козаками, поляки постепенно отступали на заблаговременно подготовленные позиции, составлявшие более тесный круг и потому более удобные для обороны. Однако через несколько часов козаки возводили против новых польских окопов высокие валы, с вышины которых обстреливали все закоулки польского лагеря.

По выражению одного польского летописца, козацкие пули летали, как град, так что нельзя было «пальцем сунуть в пустое место». Козаки пускали в город зажженные клубни шерсти, пытались отвести воду, посылали лазутчиков для поджога городских строений, то и дело тревожили осажденных короткими атаками. Как и предвидел Хмельницкий, в Збараже начался голод.

«Великий голод ляхи терпели, илы кони и псы свои коханыи», говорится в Чигиринской летописи.

У осажденных обнаружился недостаток в порохе, а орудия от беспрестанной стрельбы потрескались. Одного гонца за другим отправляли они к королю, прося — пока не поздно — поспешить им на выручку, но все эти гонцы попадали в руки бдительных козацких патрулей.

И все-таки Збараж не сдавался. Душой обороны был все тот же Иеремия Вишневецкий, умевший уговорами и угрозами поддерживать дисциплину в рядах осажденных.

Козаки и на этот раз проявили много изобретательности. Они подтаскивали высокие штурмовые башни, так называемые «гуляй-городыны», рыли подкопы и закладывали пороховые мины под неприятельские траншеи. Чтобы обескуражить ляхов, Богдан велел однажды посадить на коней несколько тысяч соломенных чучел, облаченных в турецкие одежды. Но все было тщетно. Поляки разрушили «гуляй-городыны», в подзорные трубы разглядели обман с турками, по дрожанию воды в поставленных на землю сосудах узнавали, где ведется подкоп.

В конце концов крымский хан, рассматривавший всю войну лишь как способ набрать пленных и добычу, решил, что плата за эту добычу оказывается чересчур высокой. Дней через десять после начала осады он принялся выговаривать Богдану, что война требует значительно больше жертв и усилий, чем предвещал Богдан, приглашая татар в союзники. Начав с сетований, хан перешел к угрозам и ультимативно потребовал, чтобы козаки взяли на себя главный удар, который должен привести к немедленному падению Збаража. Вряд ли Богдан придал серьезное значение угрозам хана, но он использовал их для того, чтобы усилить козацкий натиск в подготовлявшемся им новом штурме.

— Гей, козацы-молодцы! — кричал он во всеуслышание. — Вот вам що до уваги подаю, що мени хан казал: же ежели ему поляков на яссырь не дамы, то сами в неволю до Крыму пойдземы[115].

Нa следующий день всё козацкое войско пошло на приступ. В нескольких пунктах удалось прорвать линию защиты и ворваться в город, но из-за недостатка опыта в штурме крепостей козаки не сумели развить достигнутый успех; штурм снова окончился неудачей.

Тем не менее среди осажденных воцарилось глубокое уныние. Они понесли тяжелые потери. Погибло множество знатных шляхтичей: Сераковский, Злоцкий, Свеклинский, Гатарм, Подгоринский и многие другие. Все, что было в Збараже съестного, было съедено. Даже Вишневецкий не мог уже ободрить шляхтичей, все упорнее поговаривавших о сдаче.

Но тут военное счастье улыбнулось полякам: один из гонцов, некто Скржетуский (по другим источникам — Стомпковский), сумел проскользнуть через сторожевую цепь козаков и доставил королю отчаянное письмо осажденных. Ян-Казимир, бездеятельно проведший несколько недель в Люблине в ожидании, пока соберется неохотно выставляемое скупыми панами «посполитое рушенье», тотчас выступил в поход, присоединяя на пути подходившие к нему отряды. Не имея точных сведений о положении дел под Збаражем, король направился не прямо туда, а к расположенному неподалеку городу Злочеву. Получить информацию из-под Збаража оказалось нелегкой задачей: русское население — крестьяне и мещане — с удивительным единодушием уклонялось от показаний, и ни деньги, ни пытки не могли сломить его упорства.

Напротив, Хмельницкому те же крестьяне и мещане доставляли самые точные известия о всех передвижениях королевской армии. Когда «посполитое рушенье» остановилось в местечке Зборове[116], Богдан, оставив пешие части продолжать осаду Збаража, взял с собою козацкую конницу и всех татар и стремительно двинулся навстречу казимировой армии. Сделал он это столь искусно, что противник не заметил ухода большей части осаждавшей армии.

Энергия осады, естественно, значительно ослабела. Центр тяжести переместился к Зборову.

Хмельницкий еще раз проявил качества первоклассного полководца. Он выбрал момент, когда польская армия начала переправляться по двум мостам через протекавшую близ Зборова речку Стрыпу, и, приблизившись под прикрытием тумана к ним вплотную, бросил в атаку густые массы козацкой и татарской конницы. Поляки имели неопределенные сведения, что Хмельницкий где-то неподалеку, но еще не ожидали нападения. Высланные ими на всякий случай разведывательные отряды были сразу растоптаны несущейся лавиной конницы и даже не успели своевременно предупредить главные силы об опасности. Переправившиеся отряды Сапеги, Оссолинского и Ржевицкого были быстро уничтожены; при этом козаки захватили почти всю польскую артиллерию. Та же судьба постигла ополченцев из Львова, Перемышля и Сана. Около 5 тысяч поляков погибло в этой начальной фазе боя.

Тут только польские хоругви[117] достаточно оправились, чтобы оказать отпор атакующим. Король поручил правое крыло магнату Оссолинскому, левое — Любомирскому, центр — князю Корецкому. Здесь же находились немецкая наемная пехота и сам Казимир с отборным полком гусар. Введя в бой все силы, королю с трудом удалось отразить яростный натиск козаков, подкрепляемых татарами.

Едва взошла заря следующего дня, как битва возобновилась. Один польский писатель так описывал атаку народной армии: «Одни с палками, другие с косами, топорами, цепами… О, позор! Чем хлоп бил скот, с тем теперь идет в бой».

Часть нападавших проникла в тыл польского расположения и ворвалась в город Зборов, но ксендз Лисецкий собрал польскую обозную челядь и выбил козаков из города. Ожесточение достигло крайних пределов. Король и окружавшие его паны ясно видели, что с имевшимися у них силами они не смогут выдержать еще день такой битвы. Оставалась одна надежда — подкупить татар и с их помощью добиться перемирия.

В ту же ночь гонец Яна-Казимира передал крымскому хану послание. «Так как ты много обязан покойному моему брату Владиславу, — писал король, — что он, имея тебя у себя в плену, по-царски с тобою обходился и свободно тебя отпустил в твое государство, в котором ты ныне и царствуешь, то поэтому я очень удивляюсь, что ты все это забыл, и я, восставши теперь против моего изменника Хмельницкого, застаю тебя заодно с ним, обнажающего саблю против меня. Если ты желаешь быть признательным к моей дружбе, то я тебе предлагаю мою приязнь и весьма буду рад, если ты сделаешься моим другом, а Хмельницкого оставишь».

Татары принялись обсуждать полученное письмо и «взвешивать, что сулит им больше выгоды: продолжать ли сражаться, или заключить немедленно мир. Во всяком случае, в битве на третий день татары почти не принимали участия. Зато козаки дрались с удвоенной энергией. Богдан понимал, что его коварные союзники готовы с минуты на минуту покинуть поле сражения. Он торопился нанести решительный удар, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия при ведении мирных переговоров.

К концу дня козаки сломили сопротивление неприятеля. Польская линия была прорвана. Козаки оттеснили личную стражу Казимира и непрерывно сжимавшимся кольцом окружили короля с его свитой. Но в этот момент, когда паны с ужасом ожидали, что вот-вот король будет схвачен, раздался громовый голос:

— Згода! Згода!

Снова, как когда-то под Львовом, Хмельницкий ринулся в гущу схватки, чтобы прекратить бой.

Богдан проведал, что крымский хан послал к полякам гонца с мирными условиями; татары больше не сражались. Было очевидно, что одним из польских условий явится требование побудить козаков прекратить войну. Драться сразу против поляков и татар было рискованно. Так лучше уж вступить в переговоры по собственной инициативе, как бы склоняясь на просьбу короля, чем под давлением татар.

Такова была причина, по которой Богдан приказал трубить отбой и лично объезжал поле битвы с повелительным возгласом «згода!», стараясь прекратить сделавшуюся, уже бесполезной битву.

***

Поляки сладились с татарами быстро. Видя себя на краю пропасти, паны приняли самые невероятные условия Ислам-Гирея. Они обязались уплатить за два года дань в размере 200 тысяч злотых[118] и впредь платить ежегодно по 90 тысяч злотых. Больше того: король и паны включили в договор позорный пункт (который впоследствии не решались обнародовать), гласивший, что на обратном пути татары могут кормиться за счет населения. Иными словами, польские магнаты во главе с самим королем открыто отдавали польские земли на разграбление татарским загонам.

Паны обещали хану «отдать козакам их вины»[119], как будто они могли предпринять что-либо иное, находясь в медвежьих объятиях этих самых козаков и каждую минуту ожидая собственной гибели. За это татары обязались воздействовать на Хмельницкого, побуждая его к уступчивости.

Очутившись между двух огней, Богдан с присущей ему решительностью наметил план действий. Выполняя первую часть этого плана, он лично вмешался в битву и спас короля от плена. Хмельницкий понял, что козакам не удастся пожать всех плодов столь успешно протекавшей кампании, — отступничество татар испортило игру в момент, когда на руках были все козыри. Задача состояла теперь в том, чтобы получить максимум оставшегося еще возможным.

Богдан сперва послал побежденному им королю написанное по-латыни письмо, а затем два козацких полковника отвезли в польский стан мирные предложения гетмана. Эти предложения в общем лишь повторяли пункты, предъявленные Киселю в Переяславе. Но у панов оказалась короткая память: хотя только накануне их жизнь, да и существование всей Речи Посполитой находились в страшной опасности, они нашли чрезмерными требования, которые выставил Богдан.

Однако Казимир проявил большое благоразумие. По выражению одного русского летописца, он почел за благо «воротиться домой с целыми ушами». Польская летопись говорит о том же в более выспренних выражениях: «Король, желая привести в послушание мятежников, показал над ними свое милосердие, потому что их нельзя было победить никаким иным образом»[120].

С помощью Ислам-Гирея полякам удалось добиться у Хмельницкого кое-каких уступок. В окончательном виде Зборовский договор, подписанный 8 августа 1649 года, сводился к следующему: 1. Король восстанавливает все стародавние козацкие вольности; 2. Реестр устанавливается в 40 тысяч; 3. Гетману предоставляется право вписывать в реестр козаков и крестьян из Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств; 4. В этих местностях все должности и чины должны замещаться только православными дворянами, иезуитам в этих воеводствах воспрещается проживать, воспрещается также размещать в них на постой жолнеров; 5. Православные церкви возвращаются населению, киевскому митрополиту предоставляется место в сенате; 6. Козакам разрешается выкуривать вино для собственных нужд, однако без права продажи, всем участникам восстания объявляется полная и совершенная амнистия; 7. Хмельницкому присваивается звание гетмана, он подчиняется только королю; 8. За Хмельницким укрепляется владение Чигиринским староством.

Несмотря на умеренность условий договора, паны негодовали. Как! Платить жалованье 40 тысячам человек! Не получать от них податей! Ни магнаты, ни мелкопоместные шляхтичи не могли примириться с этим. Они предпочитали новую войну и начали тотчас подготовляться к ней.

Так был воспринят Зборовский мир в Польше. Что касается Украины, то на первый взгляд здесь должны были встретить его с удовлетворением. Это далеко превосходило прежние планы Хмельницкого, — которые он развивал в первый период восстания. Но в действительности острие Зборовского договора было обращено против украинского народа.

Прежде всего границы козацкой Украины определялись только тремя воеводствами. За бортом остались, не говоря уже о Галичине, Волынь и Подолия — области, активно участвовавшие в движении, поставлявшие в народную армию десятки тысяч бойцов и постоянно подкреплявшие ее.

Что еще важнее, Зборовский мир никак не разрешил основной проблемы, с каждым днем приобретавшей все большее значение, — проблемы социальной.

Увеличив численность козаков, Зборовский мир оставил широкие массы в полном подчинении у панов. Не попавшие в реестр должны были возвратиться в старое звание, «хлопское» или мещанское; польские помещики могли вернуться и вступить в свои права. В основе предусмотренного этим миром социального устройства страны лежал старый тезис панов, усиленно протаскиваемый Киселем в Переяславе: «Козак пусть будет козаком, хлоп — хлопом».

Сословный строй остался незыблемым: все должности должны были замещаться дворянами (только православной веры).

Разграничительная линия между подневольным крестьянством и увеличившимся в численности, получившим большие права козачеством приняла еще более резкие очертания.

Таким образом, основной вопрос — противоречие между интересами двух общественных классов Украины: польских панов и украинских крестьян — не был разрешен Зборовским договором. «Из-под панской власти, — писал один исследователь, — высвобождалось только 40 тысяч человек. Вместе с женами, детьми, слугами и т. д. они могли составить много-много 300 тысяч. Что же значили эти 300 тысяч перед всей той массой народа, которая принимала участие в междоусобной войне? Сотни тысяч, миллионы должны были возвратиться под власть панов и снова отбывать панщину! Но если эта панщина была тяжела и подчас невыносима до восстания, то как народ мог снести ее теперь!.. Тем более, что паны, так много потерявшие, вовсе не намерены были предать забвению прошлое. За что же, оказывается, боролись эти сотни тысяч, эти победители, силой бумажного договора превращенные в побежденных? За булаву Богдану Хмельницкому? За 40 тысяч реестровых козаков? За воеводства русичам[121] — Киселям и подобным? Нет, народ боролся за то, чтобы на Украине не было «ляха-пана» и не было «унии». Но Зборовский договор не разрешил радикально и окончательно ни одного из этих вопросов. Ясное дело — народ отвергнет бумажный договор и будет продолжать борьбу».

Народные массы, с таким единодушием откликнувшиеся на призывный клич Богдана, испытали теперь глубокое разочарование. Правда, и в последующих войнах эти массы принимают участие, но уже без былого подъема, скорее под влиянием обстоятельств, под влиянием вражды к возобновившим притеснения панам, иногда даже по прямому принуждению Богдана. Часто вместо того, чтобы проливать кровь за ускользающие результаты движения, «посполитство» предпочитает переселяться на новые места: массы народа эмигрируют на восток, за московскую границу, в так называемую Слободскую Украину[122] (Харьковщина и близлежащие к ней районы), избавляясь таким путем от польского режима.

Зборовский мир означал перелом в развитии дотоле победоносного восстания.

Почему же Хмельницкий согласился подписать Зборовский договор? Разве не понимал он, что за кажущейся выгодностью этого договора таится грозная опасность для всего движения?

Прежде всего Хмельницкий был вынужден к этому создавшейся политической и военной обстановкой. Отказ от подписания столь выгодного на первый взгляд договора легко мог повлечь войну против объединенных сил поляков и татар, которые, получив дань, всячески готовы были услужить полякам. Результаты этой войны трудно было предсказать, тем более, что за спиною татар стояла Турция, а за спиною поляков — Ватикан, который мог побудить католическую Австрию оказать помощь Польше. Как всегда, Хмельницкий поступил по велению трезвого политического расчета.

Во-вторых, нельзя все же упускать из виду, что положение широких масс значительно изменилось к лучшему. Правда, они остались под властью панов, но это были уже не прежние всемогущие, презирающие их, считающие себя вне всякого контроля владельцы. Прежние паны были сметены длящимся уже два года восстанием; по образному выражению Богдана, они были «скасованы козацкой саблей». И теперь, вернувшись в свое разоренное поместье, шляхтич, опираясь на приведенных с собою жолнеров, «чинил кривду» крестьянам. Однако и он сам и жолнеры боялись натянуть слишком туго тетиву — еще свежи были воспоминания о событиях последних лет.

Что касается козацкой Украины (Киевщины, Брацлавщины и Черниговщины), то здесь установилась новое социальное устройство. «Скасованное» шляхетское сословие еще не начало возрождаться. Остались только две общественные группы: «товариство», то есть козаки, и «посполитство» — крестьяне, мещане. На первых порах между этими группами не было значительных правовых отличий. Козаки несли военную службу, посполиты служили государству податями и повинностями, платя их без особого для себя труда то работой, то натурой (хлебом, медом, овсом). С исчезновением из общественной жизни землевладельца-помещика хозяином своей земли стал земледелец-крестьянин, и он расположился там с такими удобствами, о которых прежде не мог и помыслить[123].

И все-таки оба указанных обстоятельства не могут достаточно, убедительно объяснить Зборовский мир. Объяснение можно найти только в характере развития классовой борьбы, которая, в сущности, и определяла события 1648–1654 годов. Приходится констатировать, что перелом, произошедший в сознании Хмельницкого в конце 1648 — начале 1649 года, не был настолько глубок, чтобы радикально изменить его представления о государственном строе. Озарившая, подобно метеору, его сознание мысль о том, что нельзя поступаться интересами черни, что к ней тянутся корни всего движения, эта мысль отступила на второй план перед привычными воззрениями, обусловленными классовой сущностью политической деятельности Богдана и господствовавшими в его время идеями.

На Украине в первой половине XVII столетия создалось положение, когда, пользуясь выражением Ленина, различные интересы различных классов «сходятся на известных определенных, ограниченных общих задачах»[124]. Борьба против польского владычества являлась в то время общенародной борьбой: она была в интересах всех классов, всех слоев украинского населения.

Однако по мере развития победоносной борьбы Хмельницкого положение меняется. Как указывает Ленин в той же статье, «с прогрессом революции изменяется соотношение классов в революции»[125], вовлекаются все более широкие массы, более точно обрисовывается классовая физиономия различных партий, неясные и смутные политические и экономические требования заменяются конкретными различными требованиями различных классов.

Классовые интересы украинского крестьянства состояли в полном уничтожении крепостного строя и, как необходимой предпосылке этого, в совершенном уничтожении польского владычества. Но классовый интерес козацкой старш?ны и украинской (православной) шляхты заключался в усилении их политической и экономической роли в стране. Для этого не нужно было свергать весь социальный порядок, достаточно было частично сломать польские порядки. Осуществить эту ломку возможно было с помощью бурного натиска широких народных масс.

Поэтому старш?на, украинская шляхта, городской патрициат и высшее духовенство, в значительной мере также реестровые козаки и городское ремесленное и торговое мещанство, на первых порах всячески старавшиеся поднять и воодушевить народ, вскоре начали колебаться, пытались ограничить движение и умалить плоды побед. В противоположность крестьянству эти сословия не считали невозможным достигнуть компромисса с панской Польшей, и это сказалось на их позиции.

Эти же причины в полной мере определяли политическую линию Богдана Хмельницкого.

И тем не менее было бы глубокой ошибкой недооценивать историческую роль Богдана. Диалектика эпохи, в которой жил Хмельницкий, была такова, что, борясь за идеалы национальной независимости, он тем самым боролся и за народное дело в собственном смысле слова. Выше было сказано, что первой жизненной задачей своей он поставил уничтожение власти польских панов на Украине; но таково же было страстное стремление народных масс Украины, и — каждый удар, который наносил Хмельницкий польской шляхте, находил горячий отзвук в сердцах украинского народа.

Для правильной оценки исторического положения и исторической роли Богдана нужно вспомнить условия, в которых ему суждено было действовать.

Богдан Хмельницкий, как сын своего времени и своего класса, не представлял себе отчетливо другого общественного устройства, чем то, в котором он вырос, которое одно только было ему хорошо знакомо. Он стремился к такому порядку вещей, в котором, отделавшись от польской и ополяченной шляхты, избавившись от религиозного гнета, можно было бьи создать из козачества — в первую очередь из старш?ны — новое, свое «шляхетство».

Поэтому и не нужно превратно толковать истинную социальную программу Хмельницкого, не нужно прикрашивать и лакировать ее. Если понять историческую обусловленность этой программы, она не умалит огромной роли Хмельницкого как талантливого вождя героической борьбы украинского народа за свою национальную независимость.

Хмельницкий подал сигнал к восстанию и руководил им с несравненным искусством. Подобно тому как князья Александр Невский и Дмитрий Донской или купец Минин Сухорук, не порывая со своим классом, возглавляли национальную борьбу своего народа и стали дороги широчайшим народным массам, так и Хмельницкий навсегда останется в народной памяти, как человек, больше, чем кто-либо другой, в истории прошлого способствовавший свержению польского ига на Украине и воссоединению ее с Россией.

***

Остается сказать несколько слов о событиях, последовавших за подписанием Зборовского договора и завершивших войну.

На другой день после подписания договора состоялась личная встреча Хмельницкого с Яном-Казимиром. Козаки не очень доверяли рыцарскому слову шляхтичей и потому, отпуская своего предводителя в польский стан, взяли заложником пана Любомирского.

11 августа враждебные армии разошлись. Особый гонец сообщил уцелевшим защитникам Збаража о заключении мира и в связи с этим об окончании осады. Еле живые вышли поляки из крепости. Они были так слабы, что, по выражению летописи, дуновение ветра сваливало их с ног.

Король наградил начальствовавших в Збараже Фирлея и Вишневецкого: первый получил воеводство, второй — Перемышльское староство и обширные поместья около Хороля, на левом берегу Днепра.

Богдан Хмельницкий в сопровождении старш?ны отправился из Зборова в Киево-Печерскую лавру, повелев совершать по всей стране молебствия в честь освобождения от польского ига. Из Киева он выехал к себе, в Чигирин.

Однако зборовская эпопея этим не кончилась. Наступил ее последний, страшный акт. Татары, повернувшие обратно в Крым, распустили десятки загонов и безжалостно разоряли все лежавшие в орбите их продвижения области. «Посполитое рушенье» могло бы предотвратить их хищническое буйство, но шляхтичи торопились вернуться в свои усадьбы. Кроме того, существовало тайное согласие короля и доблестных магнатов на разорение беззащитных западно-украинских земель. Татары широко использовали столь удобную для них ситуацию. Были разорены города Бельз, Сокол, Грубешов, Полонное, Тучин, Колки и много других. По свидетельству одной польской летописи, только в местечке Ляховцах татары набрали до 15 тысяч яссыря.

Нередко татары нападали и на своих недавних союзников. Не один козак, сражавшийся вместе с ними на подступах к Збаражу, придя домой, нашел свой очаг разрушенным.

Такова была цена победы. Люди, которые шли с косами на фальконеты ради того, чтобы навсегда избавиться от панских плетей, заранее жертвовали всем для достижения этой цели, для осуществления своей мечты.