XIII

XIII

Стасову открыла дверь Софья Ивановна.

– А маэстро наш дома? – спросил он.

– Пишет, – сказала она шепотом. – Может, у меня пока посидите, Владимир Васильевич? Работает с самого утра.

– Гм-гм… Конечно, оно хорошо, что пишет, да только дела есть поважнее. Пройду к нему, авось бог помилует.

– Он сердитый, когда работает, – предупредила Софья Ивановна.

По мере того как слава жильца росла, хозяйка со все большей ревностностью охраняла его покой. Народу ходило к нему теперь много, мешали часто, и Софья Ивановна старалась не допускать посетителей в неурочное время или без крайней надобности. Стасова она, впрочем, знала давно и питала к нему живейшее расположение.

– Не хотите, Владимир Васильевич, со мной посидеть?

– Да надобно самого видеть. Ну, авось не съест! – И Стасов решительно направился в комнату. – Милий, – начал он, распахивая дверь, – я не стал бы вас отрывать, если бы не особые обстоятельства…

Софья Ивановна увидела лицо жильца и, не любя, когда при ней ссорятся, отошла: пускай объясняются с глазу на глаз.

Балакирев неохотно оторвал глаза от бумаги:

– Я работаю, Бах.

Вид у него был неприязненный. Не смутившись этим, Стасов уселся поудобнее, вытянул ноги и приготовился к серьезному разговору.

– Что вы, кстати, сочиняете-то?

Автор накрыл листы рукой. Он хмуро посмотрел на часть, оставшуюся незакрытой. Он ужасно не любил, когда его отрывали в такую минуту.

Не получив ответа, Стасов продолжал:

– Дела, Милий, срочные, и надо нам крепонько все обдумать. Дело заключается в том, что гог и магог петербургского музыкального мира Антон Григорьевич Рубинштейн от всех своих званий и мест отказался и покидает нас.

Он думал поразить этой новостью Милия, но тот, делая вид, что новость нисколько его не удивляет, заметил только:

– Об этом разговоры были… А что произошло? Почему вдруг решил?

– Видно, поклонники доконали. Он думал, что будет править партией Елены Павловны как вздумается, а они тоже коготки свои выпустили. Рубинштейн нужен им как прикрытие. Он артист, а они чиновники. Они его и против нас натравливали, а он человек простодушный. Фаминцын, Заремба и иже с ними твердили, что русской музыки нет, он же нет-нет, а новое русское сочинение в программы свои включал. Он хотел консерватории придать блеск и размах, а они его в узде держат господа покровители. И вдруг артист в нем восстал: надоело подчиняться тупицам. Короче говоря, Рубинштейн написал заявление и одним махом сложил с себя все звания и всю ответственность.

Балакирев сидел по-прежнему хмурый.

– К нам какое же это имеет касательство? Не пойму.

– Вы, Милий, сегодня от бирючества своего недогадливы. В консерватории на его место Заремба назначен. А дирижировать в Русском музыкальном обществе кто будет?

– Не знаю. Это их дело.

– Я сказал бы, Милий, что дирижировать должны вы.

– Я? – Балакирев поморщился: он был чувствителен ко всему, что касалось его престижа. – Не надо превращать это в шутку, Бах.

– Вот вы какой! Месяцами не пишете, а как время горячее подойдет – уткнулись в ноты и не видите ничего. Так вот: вам известно, что Дмитрий, мой брат, входит в Русское музыкальное общество – он в дирекции. Директор, как вам известно, Кологривов: мужчина неглупый, с понятием. Он за вас. Дмитрий, само собой, тоже. А председатель петербургского отделения кто?

Балакирев отчужденно пожал плечами, стараясь по-прежнему казаться безучастным.

– Александр Сергеевич Даргомыжский, к вашему сведению, – произнес Стасов раздельно.

Тут его друг не выдержал:

– Вот это новость! Нет, вы все-таки, Бахинька, молодец!

– Проняло наконец? Не зря я, стало быть, помешал? Софья Ивановна стережет вас так, что с трудом пробрался, а прибраться, как видите, было нужно.

Встав из-за стола, Балакирев начал ходить из угла в угол. Потом лег в волнении. Потом снова встал.

– Ну, а я что же могу сказать? Это же не от меня зависит.

– Ежели к вам обратятся, надо ответить согласием, вот и вся ваша роль. Остальное буду делать я, ваш слуга покорный.

– А Бесплатная школа как же?

– Что же, надо подумать. Как с нею быть, по-вашему?

– Ни при каких обстоятельствах ее не оставлю.

– Но и Русское музыкальное общество упускать нельзя. Представляете, какой там размах и какое направление можно всему придать, если дело попадет в верные руки?

Оба замолчали. Один нервно ходил, другой сидел вытянув ноги.

– Милий, а если одно лицо объединит то и другое?

Мысль эта показалась вначале странной. Столько времени враждовали, столько каверз делало Русское музыкальное общество, чтобы подорвать влияние школы, так переманивало к себе оттуда людей, назначало дешевые цены, чтобы привлечь публику, распространяло самые вздорные слухи – и вдруг соперничество прекратится!

Бесплатная школа была мила сердцу обоих. Столько энергии они отдавали ей, ничего не получая взамен, кроме бескорыстного удовлетворения, так ужимались, выкраивали из ничего, каждую копейку считали! А тут деньги, возможности, связи со всем миром…

– Я бы Берлиоза сюда пригласил, – размечтался Балакирев.

– Это будет в ваших возможностях, Милий.

– Эх, правда, какую деятельность можно развернуть!..

Балакирев уже без сожаления посматривал на листы начатой новой вещи. Жажда деятельности, кипевшая в нем, могла, казалось, получить новое применение. Хмурый, необузданный, мнительный, уверенный в неблагосклонности судьбы, он подумал, не стала ли судьба вдруг по отношению к нему мягче.

– Так как? – спросил Стасов. – Согласие ваше есть?

Возвращаясь из мира мечтаний на грешную землю, Балакирев произнес недоверчиво:

– Одни лишь проекты. К чему себя понапрасну искушать?

– А Кологривов? А Даргомыжский? А Дмитрий?

Когда Стасов вышел от него, его перехватила в коридоре Софья Ивановна:

– Не очень сердитый был? Я смотрю, Владимир Васильевич, вы что-то долго у него просидели.

– Нет, ничего: не сердился, – ответил он снисходительно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.