II. КОЗАЧЕСТВО[8]
II. КОЗАЧЕСТВО[8]
В то время Поднепровье представляло собой бескрайную степь, так поэтически воспетую Гоголем в «Тарасе Бульбе». «Тогда весь юг, все то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Ничего в природе не могло быть лучше. Вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов: сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки, желтый дрок выскакивал вверх своей пирамидальной верхушкою, белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности, занесенный бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще… Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!»
Однако эта благоуханная степь была полна опасностей. Главной из них были крымские татары, опиравшиеся на могущественную турецкую империю.
В 1482 году хан Менгли-Гирей разорил дотла Киев и вывел из Киевщины и Волыни сто тысяч пленников. Менгли-Гирей отодвинул литовско-русское государство от Черного моря и построил на его берегу ряд укрепленных городов (Очаков и другие). В дальнейшем набеги стали все учащаться. Чуть ли не каждый год нападали татары на русские земли. Было три главных шляха их зловещего продвижения: Черный шлях — от Киева и Черкес в глубь Волыни, Кучменский — от Черного моря на Балту и далее в глубь страны, и Волосский — по правому берегу Днестра. По первому шляху двигались преимущественно крымские — «перекопские» — татары, по двум другим — ногайские татары[9].
При каждом набеге татары уводили чуть не поголовно всех не успевших укрыться женщин и детей. Мальчиков обращали в магометанство и, когда они подрастали, формировали из них в Турции отборные полки янычаров. Женщин продавали в гаремы. Мужчин превращали в галерных гребцов или продавали в другие страны. Впрочем, мужчин татары редко уводили в плен — с ними было много хлопот, приходилось зорко стеречь их, и в большинстве случаев татары попросту их истребляли. Зато женщин, особенно молодых, уводили поголовно: через Перекоп — «ворота слез» украинского народа — в Крым, оттуда в Константинополь и другие города.
Фронт походной татарской колонны составлял 1000 шагов: 100 всадников с двумя запасными (заводными) лошадьми. В глубину колонна насчитывала 1000 всадников.
Приближаясь к объекту набега, татары разделялись на 10 отрядов, двигавшихся на некотором расстоянии один от другого. Перед каждым отрядом, за четыре версты, ехали разведчики.
Сторожевые козаки, заметив сравнительно небольшой отряд татар, не подымали особенной тревоги, а между тем все эти отряды вдруг соединялись.
В бою татары старались «выгадать солнце», чтобы оно било в глаза противнику, и охватить противника с фланга. При этом охватывали они всегда левый фланг — для удобства пускания стрел.
Литовские правители, растрачивавшие силы в войнах с Московией, не сумели организовать твердый отпор татарским хищникам. И в Московском государстве, несмотря на длительный горький опыт, оборона была недостаточна. Даже в 1646 году татары смогли произвести опустошительный набег, разорив Путивль, Курск и много других городов. Но все же Московское государство, с крепкой централизованной властью, с крупными людскими резервами и опытной ратью, многократно громившей татарские полчиша, было опасным противником для степных разбойников. Иное дело — Южная Русь, входившая в состав Литвы. Киевщина, Брацлавщина, Волынь, Подолье лежали перед татарами беззащитные, и татары свирепо разбойничали в них.
Дозорные, редкой цепью растянувшиеся вдоль степных дорог, даже не пытались препятствовать набегам, а только предупреждали население. Люди спешили тогда укрыться в замках крупных шляхтичей, а если таких поблизости не имелось, то просто в лесах и топях; имущество и скот бросали на произвол судьбы. Однако большей частью дозорные опережали татар всего на каких-нибудь полчаса, и люди не успевали попрятаться. По свидетельству Лясоты (посла германского императора Рудольфа II), каждый крестьянин, идя в поле, брал на плечо ружье и припоясывал тесак — на случай татарского набега.
С 1416 по 1469 год на Украину было совершено семь набегов, считая только крупные; с 1516 по 1593 год — восемь. Особенно тяжело приходилось, конечно, жителям степных окраин, граничивших с татарскими становищами и почти лишенных замков и гарнизонов. Татары рассматривали эту территорию как неистощимый источник «яссыря» — пленных; нередко тот или другой татарский князек заключал договор на поставку в Кафу[10] где была сосредоточена торговля пленными, определенного количества людей, причем ни он сам, ни купцы не сомневались в возможности набрать этот яссырь в русских землях. Только во время набега в 1575 году татары увели в плен 35 тысяч человек.
Невольно встает вопрос: почему же продолжали жить в этой страшной степи люди; кто шел туда навстречу аркану и кривой татарской сабле?
Объяснение можно найти в условиях жизни, которые создались для русского населения, подпавшего под власть польских панов. Чем хуже становилось положение русского народа, чем крепче сжимались клещи панщины, тем чаще спрашивали себя притесняемые люди, куда бы уйти от бесконечных поборов, подневольного труда и унизительных плетей. Выход был один — на юг, в степь, где бродят татарские орды, но где нет помещиков и старост. Лучше рисковать жизнью, зато пользоваться свободой и дарами щедрой природы.
Спасавшиеся от крепостного ярма крестьяне, а также теснимые королевскими старостами мещане в городах были, таким образом, основным элементом, из которого формировалось население степной Украины. Кроме них, жили в степи и мелкие русские дворяне, не желавшие принимать католичества, и беглые из Московского государства, и разноплеменные русские и польские искатели приключений, которых привлекала напряженная, полная тревог жизнь в девственной степи.
Все они начинают обосновываться здесь, вспахивают землю, организуют промыслы, — словом, колонизируют благодатную и совершенно не освоенную еще степь[11]
Вплоть до XVI века жители селились вокруг укрепленных городков и отсюда выходили на полевые работы. Такими городками являлись Черкасы, Канев, Житомир, Киев, Брацлав, Чернигов и другие. Колонизация происходила в непрерывной борьбе с кочевниками. Каждый пахарь, каждый торговец — одновременно и воин. Шляхтичам-помещикам, привыкшим к удобствам и комфорту, делать тут было нечего. Но в глазах неимущего люда, нашедшего тут привольную жизнь и тучную землю, все невзгоды искупались.
В отважных людях здесь не было недостатка, и татарам все дороже обходились их набеги. Новые поселенцы вели с татарами отчаянную партизанскую войну, усваивали их военные приемы, вырабатывали собственные методы защиты. По мере развития этой ожесточенной борьбы колонисты стали переходить от обороны к нападению: они начали, в свою очередь, совершать «лупление татарских чабанов», то есть предпринимали набеги на татарские стада, на близлежащие татарские улусы, подкарауливали возвращавшиеся с добычей отряды татар и т. д. В этих наездах находила себе выход ненависть к татарам.
Постепенно татарские набеги делаются реже из-за возросшего риска; одновременно растут наступательные тенденции в среде степных поселенцев. Часть из них, особенно те, кого не связывали семейные узы, вошла во вкус степной войны. Это было почетное занятие, обеспечивавшее уважение со стороны односельчан и всяческие льготы со стороны властей, которые, не будучи в состоянии своими силами отражать набеги, поощряли партизанскую активность населения.
В результате среди расселившихся в пограничной Украине выделяются люди, для которых военное дело становится профессией. Так образовалось козачество.
Сперва это были случайно собиравшиеся ватаги удальцов, пересекавшие степь и нападавшие на татарские кочевья. Боевой задор, стремление испытать свои силы манили в степь. Там в перерывах между битвами можно было заняться звероловством или рыболовством, даже торговлей, поскольку там лежал путь из Турции в Московию и Польшу. На зиму бездомные наездники стягивались в города или именья, привозя с собой добычу. Иногда и летом они располагались в каком-нибудь панском именье. Но и в этом случае они находились в несколько особом положении. Занимались они ремеслом, пчеловодством или временно поступали на работу, но жили в неустроенном жилище, не обзаводясь хозяйством. По словам кобзарской думы, хата козака «соломой не покрыта, приспою[12] не обсыпана, на дворе дров ни полена». Горемычная жена козака «всю зиму босая ходит, горшком воду носит, детей поит из половника». Недаром обычно говорилось: «козак-сиромаха». На Украине сиромахой называли голодного скитальца-волка. Этот термин как бы указывал на тяжкие лишения, которые приходится терпеть в безлюдном, полном опасностей «диком поле».
Лишь только доходил до козаков призывный клич, они бросали свои занятия, собирались группами и с помощью односельчан снаряжались в поход. Жители знали, что когда наездник вернется из похода, — если только не сгинет он в степи и не склюют там его труп черные вороны, — он привезет с собой богатую добычу и будет швырять деньги налево и направо, пока снова не останется без полушки. Памятуя пословицу: «Не на то козах пье, що е, а на то, що буде», корчмари бесплатно поили собирающихся в лихой наезд.
Таковы были люди, прозванные козаками. Слово «козак» — восточного происхождения. В половецком словаре 1303 года[13] оно было равнозначаще стражнику, караульщику. Турки именовали козаком вспомогательного воина-наездника. Татары этим словом характеризовали независимого, неоседлого человека, склонного к бродяжничеству и грабежу. Как сообщает историк Д. И. Иловайский, в Орде козаками называли низший класс войска (сословие благородных называлось уланами).
Вероятно, именно от татар, с которыми так часто приходилось соприкасаться русскому народу, было заимствовано это слово. В Московской Руси казаками звали «наемных рабочих, батрачивших по крестьянским дворам, людей без определенных занятий и постоянного местожительства» (В. О. Ключевский). Как говорит тот же автор, когда какой-нибудь обедневший боярский сын уходил в степь в поисках добычи, про него говорили, что он «сшел в казаки». По свидетельству Н. И. Костомарова, «на нижней Волге козаками (1582) назывались вольные работники на судах — то, что после на Волге назывались бурлаки».
На юге Руси в условиях беспрерывной войны с кочевниками это понятие получило яркую окраску. Летописец Грабянко указывает: «Козаками нарицахуся, си есть свободное воинство, яко без найму, своею волею на татар хождаху».
Выше были охарактеризованы причины, обусловившие образование днепровского козачества. Посмотрим, как протекало историческое развитие этого своеобразного сословия.
Первое прямое упоминание о козаках относится к концу XV века, точнее к 1492 году, когда великий князь литовский Александр вступил в переписку с Крымским ханом по Поводу нападения козаков на крымский корабль на Днепре. В 1503 году хан Менгли-Гирей снова жалуется, что на днепровском перевозе напали на его отряд «киевские и черкасские козаки»; в 1504 году он же пишет, что «злыи люди козаки на перевозе лихое дело учинили: купцов и послов разогнали и скарбы и товары их побрали». В дальнейшем эти жалобы на мелкие нападения почти прекратились: татары поняли, что перед ними не случайная шайка, а крупная сила, применяющая их же методы борьбы. В 1510 году хан обсуждал уже проект о возведении новой Очаковской крепости в устье Буга, о постройке напротив нее сильного укрепления, господствующего над степью, и о преграждении Днепра цепями — все это в интересах борьбы с козаками.
Летописец Гваньини[14] рассказывает, что в 1516 году Менгли-Гирей совершил набег на украинское пограничье. Вслед затем «несколько сот воинов, под предводительством Хмельницкого старосты Предислава Ляндскоронского, пошли в козаки под Белград, заняли турецкие и татарские стада и погнали домой… С того то времени начались у нас козаки, которые потом, что далее, то все больше успевая в военном ремесле, отплачивали татарам тем самым, что наши терпели от татар».
Хотя козачество было плоть от плоти украинского народа, а степное пограничье заселялось, как сказано, преимущественно теми, кто так или иначе пострадал от панов, на первых порах козаки еще не обращали своего оружия против польской шляхты, так как гнет польских помещиков в Восточной Украине еще не давал себя сильно знать. Они ограничивались войнами с татарами и поддерживавшими их турками. В это время во главе украинской вольницы нередко становился кто-либо из шляхтичей. Таков был хмельницкий староста Предислав Ляндскоронский, таков был и снискавший громкую известность староста черкасский и каневский Остап Дашкович. Начав службу в Литве, он затем перешел на сторону Москвы, но через пять лет вернулся в Литву и обосновался на Украине. В течение ряда лет он вел успешные войны против татар, иногда, впрочем, перемежая их походами на московские земли. Дашкович предлагал сейму организовать защиту Днепра посредством постоянной стражи из двух тысяч человек, разъезжавших по реке, он же предлагал устроить за днепровскими порогами рыцарскую школу. Умер Дашкович в 1535 году.
С его смертью военная активность козаков не уменьшилась. Они перенесли свою деятельность на побережье Черного моря, вплоть до малоазиатских берегов его. Это были типичные партизанские действия, перенесенные с суши на море. Численному превосходству и военной технике неприятеля противостояли отчаянная удаль, ловкость и безграничная отвага козаков.
И все-таки никаких организационных форм козачество в это время еще не имело. Это были попрежнему ватаги удальцов, уходивших «козаковать» в степь или даже на море, поступавших под начальство смелого предводителя, но мало связанных между собою, кроме времени похода.
Значительным толчком в этом отношении явилась деятельность Дмитрия Вишневецкого, прозванного козаками Байдой.
Один из крупных представителей православного литовско-русского дворянства, имевший большие поместья в южной Волыни, князь Дмитрий Вишневецкий отправился, подобно Дашковичу, в пограничье. Здесь он сделался черкасским и каневским старостой и, сконцентрировав вокруг себя отряды козаковавших, повел энергичную борьбу с турками и татарами. Ему удалось реализовать замысел Дашковича: в начале 1550 года он выстроил на острове Хортице, ниже (южнее) днепровских порогов, крепость, явившуюся средоточием разбросанных дотоле козаков и послужившую впоследствии исходным пунктом для создания Запорожской Сечи.
Сам Вишневецкий еще много лет воевал с татарами, ездил в Москву к Ивану Грозному, воевал по его поручению на Дону и на Кавказе, а в конце концов был изменнически схвачен одним молдавским боярином и отослан в Царьград.
Турки всячески уговаривали своего пленника принять магометанство и поступить в их армию. Не добившись этого, они предали его мучительной казни.
Козацкие бандуристы долго еще пели песни о любимом предводителе Байде. В этих песнях рассказывалось, что турки сбросили непоколебимого Байду-Вишневецкого с башни на железные крючья, он зацепился ребром за один крюк и в таком положении провисел три дня. Несмотря на страшные муки, Байда продолжал издеваться над врагами, так что те, выведенные из терпения, застрелили его, а после этого разрезали на кусочки и съели его сердце, чтобы проникнуться его храбростью и мужеством.
Дмитрий Вишневецкий оставил заметный след в развитии козачества. Он открыл перед козаками новые, более широкие горизонты, указал путь к организации и узаконению их партизанской борьбы. Наконец, походы под его предводительством окончательно побудили козаков устроить свой боевой центр — Запорожскую Сечь.