БОЙКОТ

В понедельник утром мать заставила её принести воды для стирки, и Ирина опоздала в гимназию.

Запыхавшись от быстрого бега, она вошла в класс. Девочки уже пришли с молитвы. Они столпились около доски и оживлённо разговаривали.

Среди них виднелся пышный бант Буруновой, торчала косичка Патэ-Федотовой.

Ирина успела услышать только:

— Ни одного слова, девочки. Как будто мы с ней…

— Чшшш!..

Увидев Ирину, все сразу замолчали, и начали расходиться по местам.

— Здравствуйте, девочки! Звонок был? — спросила Ирина.

Ей никто не ответил. Она обвела глазами класс. Но все уже были заняты своим: деловито перелистывали учебники, раскладывали тетради, чистили промокашками перья.

Мики и Зойки в классе не было. Ирина села.

«Что же это значит? — думала она. — Почему они все… такие?»

Мика и Зоя вернулись с большими мокрыми губками, повесили их около доски и уселись.

— Здравствуй, Иринка! Почему опоздала? — громко спросила Мика и как-то вызывающе посмотрела в сторону Буруновой.

— А мы тебя искали-искали тогда. Куда ты девалась? — сказала Зойка.

Ирина облегчённо вздохнула и зашептала:

— Слушай, Мика, что случилось?

— Потом! — торопливо и также шёпотом ответила Мика.

В класс вошёл Иван Павлович Кислов, или, как его называли гимназистки, «Точная наука». Тощий, сутулый, с сивой бородкой клинышком, Иван Павлович наводил страх на тех, кто не ладил с математикой. Он не кричал, не хмурился. Когда ученица отвечала плохо, он улыбался, показывал чёрные зубы, потирал ладони и говорил:

— Да! Не великолепно-с! Вам бы, барышня, огурчики солёные пересчитывать, а не точной наукой заниматься. И ручки от рассола помягче бы стали, и до ста скорее научились бы считать!..

Точная наука положил на стол стопку тетрадей со свисающими разноцветными ленточками. На ленточках держались промокашки, украшенные картинками. Чем любимее был преподаватель, тем ярче наклеивалась картинка. Ленточка выбиралась «со значением». В тетрадях, которые принёс Точная наука, больше всего было ленточек жёлтого цвета. Жёлтое, на языке цветов, значило измену, ненависть.

Математик сел, потёр ладони и улыбнулся.

— Ну, значит, плохо! Наверно, колов да пар наставил! — шёпотом сказала Зойка. — Сейчас начнёт солёными огурцами кормить… Идол!..

Она схватила карандаш, быстро начертила небольшой круг, от него — палочки в разные стороны. Получилось солнце с лучами, как рисуют маленькие дети. Это было излюбленное девочками гаданье о том, какую поставят отметку.

— Хлеб, соль, вода, беда! Хлеб, соль, вода, беда!.. — лихорадочно шептала Зойка, быстро зачёркивая палочки.

— Хлеб, соль, вода, беда! Беда! Значит, двойка. Ой!

Если на последнюю палочку приходилось слово «хлеб», нужно было ждать пятёрку, «соль» — знаменовало четвёрку, а «вода» — спасительную тройку.

— Да, не великолепно-с! — начал Точная наука. — Из всего класса только у десяти правильно решена задача. А остальные… — он безнадёжно махнул рукой и добавил:

— Вам бы, барышни…

— … солёные огурчики считать! — пропищала Верка Телятникова.

— Что-о?

— Эт-то кто сказал? — обомлела только что вошедшая Сова.

Молчание.

— Я спрашиваю, кто это сказал?

Сова вытянула морщинистую шею и обвела класс круглыми глазами. На неё смотрели кроткие, спокойные лица.

— Лидия Георгиевна! Не волнуйтесь! Не великолепно это. Барышня изволили правильно выразиться. Так сказать, предвосхитили мою мысль… Вы очень обрадовали бы вашего учителя, госпожа Телятникова, если бы и в решении задач были столь же догадливы. Да! Получите вашу тетрадочку!

Телятникова встала совсем пунцовая.

В это время на крышку Ирининой парты упала записка.

«Лотоцкая! — было в ней. — Вы нам больше не подруга. Мы знаем о вас всё. Вы — незаконнорожденная дочь кухарки да ещё еврейка. И ваша мать не венчалась в церкви; мы это хорошо знаем. Значит, ваша мать была падшей девушкой, а таких в приличном обществе не принимают. Мы больше незнакомы и мы не разговариваем с вами. А если Огнева и Заикина будут с вами дружить, то они тоже получат презрение всего класса».

Дальше разными почерками были написаны фамилии:

«Насонова, Бурунова, Маковкина, Федотова, Кропачёва, Битте и вообще весь класс».

Ирина так долго читала записку, что Мика тихонько дёрнула её за платье и указала глазами на Точную науку. Точная наука уже несколько минут с интересом наблюдал за Ириной:

— Прочитали, барышня, письмецо? Невеликолепно-с! Да! лучше бы слушали и вникали…

Ирина растерянно поднялась с места. Математик подошёл и взял с парты записку:

— Посмотрим, посмотрим, чем увлекается госпожа Лотоцкая! Должно быть, приятное письмецо!..

Точная наука поднёс записку к глазам:

— Гм… Да! Это, знаете, меня не касается. Ничего общего с точной наукой… Классной наставнице вашей… это по её департаменту. Да!

Он передал записку Сове. Она давно уже вытягивала к бумажке шею. Теперь она её прочитала, аккуратно сложила и опустила в чёрную вязаную сумочку.

— Девицы! — начала она строго. — Сколько раз я просила вас не писать никаких записок во время урока. Надеюсь, вы не заставите меня принять более серьёзные меры? Лотоцкая, сядьте!

В перемену Сова взяла сумочку и ушла в учительскую. В классе сразу поднялся шум.

— Почему она учит закон божий? — волновалась Патэ-Федотова. — Вероятно, батюшка не знает. Она всех обманула.

— Какое безобразие! Какой позор! — возмущалась Насонова.

— Незаконнорожденная!

— Безнравственно!

— А ты тоже не будешь венчаться, как твоя мать? — подскочила маленькая Телятникова к Ирине.

Та подняла голову и посмотрела в её голубые с мелкими жёлтыми пятнышками глаза. Телятникова неожиданно смутилась, замолчала и отошла к своей парте.

Шум в классе продолжался.

— Как вам не стыдно! Перестаньте! — кричала Мика, но на неё даже внимания не обращали.

— Лотоцкая! Ты на самом деле Ирина? Может быть, тебя зовут Хая, или Сара, или Броха?

— Мой отец — русский! — тихо проговорила Ирина.

— У тебя нет отца! Ты — незаконнорожденная!

— Да о чём вы спорите? — недовольно сказала Колобова. — Ну, еврейка, вам-то что? У нас была ведь еврейка. Подняли шум, мешаете…

— А что она незаконнорожденная, это тоже, по-твоему, пустяки? — жёстко спросила Бурунова. — Может быть, ты тоже хочешь идти против класса?

— С какой стати? Я не изменница, а только вот шум…

— Стыдно! Стыдно! Стыдно! — Мика вскочила на парту. — Накинулись! Кричите! Чем Лотоцкая хуже вас? Да она и крещёная, и отец у неё русский! А что мать была прислугой — разве она виновата? Ведь они бедны! Стыдно вам! Это всё Бурунова! Ты боишься, что Лотоцкая тебе подставит ножку, будет первой ученицей!.. Стыдись, Бурунова! И нам грозить нечего… Мы всё равно будем дружить с Лотоцкой! И я и Зойка! Вот!

— Вы не имеете права идти против всего класса!

— А мы пойдём! — крикнула Зойка.

— А мы не будем с вами разговаривать!

— И не надо! И не надо! Мы просить не будем! Только вам стыдно! Что? Бурунова скажет, то и делаете!!!

— Нисколько не стыдно! Раз она еврейка!

— Разве у нас нет евреек? В нашем классе не было? А в прошлом году? Лия Мошкович?

— Она ведь не кухаркина дочь! Её папа зубной врач!

— Фи! Какое неприличие! — проговорила Бурунова. — Сами решили не разговаривать, а сами подняли крик!

Бурунова пожала плечами, отвернулась и достала, из парты завтрак.

Но гимназистки не унимались:

— Кто её отец — неизвестно.

— А видели, как от неё отскочил Дима? Ха-ха-ха!

— Стыдно! Позор — говорить такие вещи! — кричала Мика. От волнения и гнева её серые глаза стали совсем тёмными.

Ирина сидела молча и только вздрагивала при каждом выкрике, как от удара.

И следующий урок Ирина, неподвижная, сидела на своём месте. Она не замечала, что делалось в классе, не слышала слов близорукой и глуховатой, поминутно кашляющей учительницы географии.

* * *

Ирине никогда не приходило в голову стыдиться, что её мать — еврейка. Она почти не помнила её, а приёмная мать тоже никогда не скрывала своего еврейского происхождения. Даже слегка гордилась им.

Ирина просто не задумывалась над тем, кто она — еврейка или русская. Она носила русское имя, учила закон божий, ходила в церковь. Но, оказывается, этого мало. Нужно было иметь русских родителей. Были же в классе немки, латышки, была француженка, и — ничего. С ними дружили, их любили, а её… Она незаконнорожденная… Это — правда. Мать Ирины не венчалась в церкви. Но она не была падшей, нет! Она была честная, хорошая… только очень бедная, поэтому и прислугой служила.

Откуда они узнали? Кто мог рассказать? Сама Ирина никогда никому об этом не говорила.

Откуда же они всё-таки узнали?

Ирина вдруг вспомнила первый приход в гимназию, разговор матери с Совой… Неужели это она, Сова?..

После второго урока девочек неожиданно распустили. По расписанию на третьем уроке должно было быть рукоделие. Но учительница заболела, и Сова обрадовалась свободному часу.

Обрадовались и девочки. С шумом сбегая по лестнице, они торопились разойтись по домам, словно боялись, что Сова могла раздумать и вернуть их. Ирине не хотелось идти домой раньше обычного. «Троица» отправилась к адмиральскому памятнику на берегу. Но с моря дул холодный ветер, у памятника было неуютно. Мраморный обелиск не защищал от ветра. Девочки забрались в беседку, в дальнем уголке сада. Здесь было лучше. Сюда не проникал ветер, никто не мог их увидеть.

И тут Мика и Зойка рассказали Ирине о том, чего она ещё не знала.

Оказывается, ещё за день до бала Патэ-Федотова пришла раньше всех и каждую девочку встречала новостью:

— Ой, что я знаю про Лотоцкую! Она — еврейка, крещёная, а её мать служила в кухарках… И Лотоцкая незаконнорожденная… её отец и мать в церкви не венчались! Ей-богу, девочки, правда! Я знаю!

Бурунова, когда услышала новость, торжествующе засмеялась и проговорила громко:

— Вот так первая ученица! Незаконнорожденная дочь кухарки да ещё еврейки.

— А потом Бурунова стала шептаться со своей «свитой», — рассказывала Мика, — и начала говорить, что нужно перестать с тобой разговаривать…

— Но мы даже и внимания не обратили, — уверяла Зоя. — Федотова вечно что-нибудь выдумывает!..

— Она сказала правду! — хмуро ответила Ирина. — Ты не знаешь. Это — правда.

— Ну и что ж!

— А то, что и вам не надо дружить со мной, вот что.

— Почему? Ты что, с ума сошла, Ирина? — удивились девочки.

— Потому что я… что обо мне говорят. Раз это правда…

— Значит, ты дружишь со мной потому, что мой папа доктор? А с Зойкой потому, что у её мамы модная мастерская? Да? Так?

— Совсем нет, что ты выдумала!

— А из-за чего? Из-за чего? — не отставала Мика.

— Не люблю вас — из-за того! — усмехнулась Ирина.

— Ну вот, видишь! Мы тоже тебя страшно не любим!

— А почему вы ничего мне не сказали, раз знали? И на бал утянули…

— Честное слово, ты не сердись, Иринка, мы просто не хотели тебя огорчать. Думали, ничего не будет, пошепчутся и перестанут. А они…

— Почему так, девочки, ну, пусть я еврейка — что тут плохого? — волнуясь, допытывалась Ирина.

— Не знаю, — помотала головой Зойка.

— А я, девочки, знаю! — задумчиво сказала Мика.

— Ну?

— Бедная ты — потому.

— Так ведь я не виновата!

— Конечно, нет, а только папа говорит, всегда так бывает… За что винить, я не понимаю…

— Я тоже! — поддержала подругу Зоя.

— Папа правильно говорит, — продолжала Мика, — у нас в прошлом году была еврейка в классе… она уехала, её отец — зубной врач. У них дача очень красивая была. И никто ничего не говорил. Бурунова даже к ним в гости ездила. А с тобой… Ух, дряни! — разразилась вдруг Мика и стукнула кулаком по скамейке. — Нарочно, на зло буду с тобой дружить! Зойка, мы ведь, ты и я, будем дружить с Ириной? Да? Давай поклянёмся, что будем дружить с ней всю жизнь!

— А как же иначе, — ответила Зойка. — Конечно, всю жизнь!..