РЕШЕНИЕ ПЕДАГОГИЧЕСКОГО СОВЕТА

Долго ожидать решения педагогического совета не пришлось. На следующее же утро перед молитвой Сова, торжественная, встала за учительский стол и объявила:

— Вчера вечером состоялось заседание педагогического совета. За уход с уроков каждой из вас, за исключением Буруновой, будет снижена отметка за поведение. Четвёрка до конца учебного года! Кроме того, до конца же учебного года вы лишаетесь права получать разрешение ходить в театры и иллюзионы…

— Только-то! — шепнула Мика Ирине.

— Но это ещё не всё, — продолжала Сова. — Заикина, Огнева и Телятникова до конца учебного года будут ежедневно оставаться в классе после уроков на час. Что же касается Лотоцкой, то…

Сова перевела взгляд на побелевшее и сейчас же снова вспыхнувшее лицо Ирины и, утратив всякую торжественность в голосе, почти ласково закончила:

— Вы можете собрать ваши книги и уйти домой. Вы — ис-клю-че-ны без права поступления в другую гимназию.

Класс застыл. Молчали девочки, поражённые неожиданностью, молчала Сова, глядя, как Ирина, точно слепая, ищет чего-то руками в воздухе около себя. Молчала Мика, не спуская с Ирины широко раскрытых, испуганных глаз.

За дверями раздался звонок. Класс продолжал стоять.

— На молитву! Становитесь в пары! — спокойно, как будто ничего не произошло, сказала Сова. Девочки тихо, без шума выходили из-за парт.

— Зойка! Идём сейчас же к Ольге Генриховне! — звенящим голосом вдруг крикнула Мика, и не успела Сова разобрать, в чём дело, остановить, — Мика и Зойка выбежали из класса и бегом помчались по коридору. За ними, с мокрым от слёз лицом, побежала Катя Русанова.

Девочки встали в пары, вышли. В классе осталась одна Ирина, всё ещё неподвижно стоявшая за раскрытой партой.

— Что же вы, Лотоцкая! — подошла к ней Сова.

Ирина оглянулась, непонимающими глазами посмотрела на Сову.

— Вы ведь слышали, что я вам сказала? Вы исключены. Берите книги и идите. Скажите вашей матери… Впрочем, я побываю сама у ваших родителей. Поторопитесь, пожалуйста, я должна идти в зал.

Ирина стала собирать книги. Кое-как стянула ремни. Вышла из-за парты, медленно пошла к дверям. Из слабо стянутых ремней выпала ручка, со стуком упала. Ирина не подняла её. Остановилась у порога, постояла и вышла, тихонько притворив за собой двери.

* * *

Было странно выходить из гимназии одной, без девочек, без Мики и Зои.

Было необычно возвращаться в такой час домой. Ирина побрела по улице. Утром прошёл дождь. Тротуары уже высохли, но кое-где в выбоинах осталась вода. Ноги Ирины ступали в лужицы, вода разбрызгивалась, холодные капли попадали на чулки. Ирина ничего не замечала, не чувствовала. Шла.

Кончилась улица. Далеко позади остались последние дома. Вот и скалистый берег. Она поднялась на край высокого обрыва. Села на большой, нагретый солнцем камень. Стянула с головы белую шапочку. Заглянула вниз. Там оловянным блеском отливало море. И вокруг было только море, тихая, зеленовато-серая вода.

«Упасть… нет — страшно! Хорошо бы сесть в лодку и уплыть вон туда… далеко! Там какая-то тёмная полоска. Наверное, остров. И никто бы не знал, где она… Что же она скажет дома? Как скажет? И с к л ю ч и л и! Ее исключили. Значит, больше в гимназию нельзя. И Мика, в Зойка, и все девочки будут учиться, а она… Куда они исчезли? Даже не попрощались. Понятно — она исключённая. Зачем она им? Всё будет у них попрежнему… уроки, шалости. Станет приходить Геннадий Петрович, рассказывать… а её не будет. Геннадий Петрович… Как же это она забыла о нём?! Ведь это он помог ей примириться с классом! Он… Надо к нему, обязательно!.. Сейчас же! Но его уже нет в гимназии! Как же быть? Он, наверно, дома. Ну, всё равно, она пойдёт к нему домой. Это еще лучше. Надо идти. Он скажет, научит… Сейчас она придёт к нему и… он такой хороший!..»

Ирина соскочила с камня и побежала, забыв надеть шапочку. Скорей! Скорей! Сейчас Геннадий Петрович скажет такие слова, что ей сразу станет легко и спокойно. Скорей!

Вот и дом… нет, вот тот, с парадным. Вот и дощечка «Геннадий Петрович Груздовский».

Ирина вбежала на крыльцо, торопливо надавила пуговку звонка. Стало страшно. Что она скажет? Послышались шаги, и дверь открылась. Выглянула девушка:

— Вам кого?

— Ге… Геннадия Петровича… я…

— Вы из гимназии? Пройдите. Папа сейчас выйдет. Вот сюда.

Ирина прошла в переднюю, потом в небольшую комнату с двумя высокими книжными шкафами. Остановилась на середине комнаты.

Вошёл Геннадий Петрович с довольным лицом хорошо пообедавшего человека. При виде Ирины довольное выражение внезапно исчезло.

Ирина стояла молча, с побледневшим лицом, кусая губы. Она не могла выговорить ни слова. Учитель, обняв её плечи, повёл в глубину комнаты, к дивану и посадил рядом с собой. Но сейчас же вскочил, торопливо вышел из комнаты и вернулся с коробкой конфет.

— Берите, — сказал он просто и ласково, придвигая к ней конфеты.

— Геннадий Петрович, — шёпотом проговорила Ирина, — как же мне быть?..

— Как быть? — тихо, в раздумьи повторил он и, склонив голову, забарабанил пальцами по валику дивана.

Затем встал, беспокойно прошёлся по комнате. Ирина украдкой взглянула на него. У него было такое растерянное, страдающее лицо, что она сразу, без слов, поняла: Геннадий Петрович не поможет ей, он ничем не может помочь ей.

И, действительно, что мог он сделать для Лотоцкой? Накануне на заседании педагогического совета он вместе с Авениром Петровичем, учителем естественной истории, решительно встал на защиту Лотоцкой.

Тогда Ольга Генриховна очень прозрачно дала им понять, что если они будут ещё защищать таких особ, как Лотоцкая, то лучше им поискать другое учебное заведение, где можно безнаказанно нарушать установленные правила.

И защита смолкла.

Ирину вдруг охватило равнодушие: «И пусть. Не надо. Ничего не надо… Теперь всё равно…»

— Я пойду, Геннадий Петрович! — сказала она, вставая с дивана.

Он молча проводил её.

* * *

Опять Ирина на улице, и опять страх, беспокойство, отчаяние охватили её с новой силой.

Она представляла себе лицо матери, то, что ожидает её дома…

Сова, верно, уже побывала… сказала всё. Что же теперь? Как? Мама будет бить… до тех пор, пока с ней не начнётся припадок. Схватится за сердце — упадёт. А папа посмотрит сердито, скажет: «довела?» И достанет лекарство из комода… Как же теперь будет? Из дому выгонят. Куда идти? Что же делать! Что делать?

Она вернулась домой позднее обычного. Посмотрела на мать и поняла, что та ещё ничего не знает. Прошла в свою комнату и положила на полочку книги.

«Всё равно Сова явится сегодня же… Может быть, завтра. А вдруг сейчас?..» — подумала, холодея, Ирина и пошла к матери. Отца дома не было.

— Мамочка, у меня голова болит очень. Я выпью порошок и лягу… Можно?

— Добегалась! Говорила, рано пальто снимать, вот и простудилась опять! Своим умом хочешь жить… — ворчала мать. — Иди, ложись!

Ирина подошла к комоду, выдвинула ящик, перебрала несколько флакончиков и коробочек, вытащила из дальнего уголка бутылку с тёмнокоричневой жидкостью. Открыла пробку, понюхала и сморщилась.

Потом налила в стаканчик этой жидкости, добавила немного воды и сразу выпила всё. Разлился терпкий запах…

В своей комнатке Ирина вырвала из общей тетради листок, написала:

«Мама и папочка! Меня исключили из гимназии. Простите меня.

Ваша Ирина».

Она положила записку на полочку на свои книги, затянутые в ремни. Потрогала ремешок… «Новые ещё совсем… останутся…» Потом передвинула записку поближе к краю. С полочки что-то упало. Ирина нагнулась, подняла небольшой альбом для стихов. Перелистала…

Ирина закрыла альбом, положила его на полочку… «И это останется, и всё… только я…»

Ей нестерпимо захотелось спать. Не раздеваясь, она легла на кровать, и сейчас же ей стало казаться, что стены её тёмной комнатки уплывают, а на их место встают другие — высокие и холодные… А она точно опускалась вниз, в глубокую яму.

Внезапно острая боль уколола руку. Рука сейчас же стала расплываться, терять форму и закрыла собой всю Ирину. В яме вдруг стало светлее и выше, но было страшно пошевелиться: всё кругом качалось. Похоже было, что Ирина лежит на большой волне и стремительно катится куда-то. И кругом шумели тоже волны. Сквозь шум слышались голоса. Один гневный, возбуждённый, другой — ровный, скрипучий. Чей это голос? Он казался таким знакомым. Слышала же она, слышала этот голое! И тот, второй, тоже!.. Голоса стали громче. Тот, убеждающий, сделался сердитым. И вдруг Ирина узнала его: Сова!