Пельмени

Пельмени

В первые же дни моей работы мы с директором завода Власовым стали выезжать на другие заводы области — в Кыштым, Касли, Миас, Златоуст.

Кроме размещения на этих заводах ряда наших заказов, Власов преследовал и другую цель — он хотел ознакомить меня с краем и заставить полюбить его. Ему почему-то казалось, что я не собираюсь в Челябинске долго задерживаться.

Во время одной из таких поездок наш спутник — старый уралец предложил завернуть в небольшую деревушку недалеко от Каслей в гости к своим знакомым.

— Да как же это без предупреждения-то? — стали было мы с Власовым отнекиваться.

— Ничего, это очень хорошие люди. Рады будут.

Когда наш «фордик» остановился у крыльца, из дома вышел высокий широкоплечий мужчина лет сорока пяти.

— Вот ко времени приехали, — обрадовался он. — У нас пельмени, а едоков мало. Заходите, заходите — гостями будете.

В просторной комнате, куда ввёл нас радушный хозяин, сидели трое таких же крепких, под стать ему, мужиков. Когда они, здороваясь, протягивали руки, вся моя кисть исчезала в их широких ладонях.

Нас представили хозяевам:

— Вот это директор завода из Челябинска — мой друг и приятель, а это профессор. В наших краях впервые. Объехал все страны, а теперь вот и к нам завернул.

Из кухни вышла хозяйка, дородная женщина. Она вытерла о фартук правую руку, поздоровалась и, смущённо улыбаясь, сказала с типичным уральским говором:

— Вы меня, однако, извините, я на кухне ещё не управилась.

А весёлый широкоплечий хозяин, хлопнув её по плечу, выпалил:

— Смотрите, какие у нас бабы — задом избу перегородить можно, таких во Франции не найдёте. А?

Женщина зарделась и, сбрасывая с плеча руку мужа, пробурчала:

— Охальник, хоть бы чужих-то постеснялся.

— А где чужие-то? Профессор-то? Да он наш. Разве бы чужой к нам поехал, в такую глушь? Ну, садитесь, в ногах правды нет.

Все сели за большой, покрытый белой скатертью стол. Появилась водка, и хозяин поставил перед каждым по чайному гранёному стакану.

— У нас другой посуды нет, — сказал он, обращаясь ко мне. — В других странах, мне рассказывали, из рюмочек пьют. А мы здесь все люди простые, открытые. Какая душа, такая и посуда.

— Чего это ты о душе-то заговорил? Не выпил ещё, а о душе вспомнил, — сказал один из гостей.

Хозяин засмеялся:

— Надо хозяйке помочь, что ли? — и направился па кухню.

Из кухни послышался женский гневный голос:

— Иди, ну что ты под ногами путаешься, сейчас принесу.

И вот наконец в дверях появились оба, он с огромным блюдом дымящихся пельменей.

Первому хозяйка стала класть мне.

— Хватит, хватит. Да разве я съем столько?

— Я вас неволить не буду, но полсотни-то все же положу. Могу не все сразу, а то, гляди, остынут. Наши-то сотни по две-три зараз, однако, кушают. Ну, а вы уж сами определяйте, но меньше-то полсотни нельзя.

Стали пить.

— За ваше здоровье, — сказал хозяин.

Выпить сразу двести граммов водки я не смог и, отпив третью часть стакана, поставил перед собой. Все остальные выпили до дна.

— За здоровье-то когда пьют, в стакане зла не оставляют, до дна надо пить. В другой раз можно и не допивать, а сейчас допить надо.

Пельмени быстро исчезали. Хозяйка принесла второе блюдо, затем третье.

Лица у всех были красные, но никто не пьянел.

— Ты что заскучал? — обратился хозяин к одному из гостей. — Тарелки чистоту любят. Может, остыли, так мы тебе горяченьких добавим.

— Ох, не могу больше, Антипыч. На первом-то я уже, однако, сижу, а последний у меня за зубами лежит.

— А ты хлебни, он и соскользнёт. Давай стакан, я тебе налью.

— Нет, хватит.

Видать, к этому гостю хозяин питал особое уважение.

— Николай Кузьмич, — объяснил он нам, — у нас на все руки мастер. Из чугуна черта отлить может. А как он рисует и ещё из дерева вырезает. Ну вот, кажись, коряга — и виду в ней никакого, а он раз, два, три — здесь срежет, тут ковырнёт и смотришь — львиная голова, да такая натуральная — того гляди зарычит. Большой он у нас художник. Раньше был человек религиозный, а потом вот разошёлся с богом-то.

— Чего же вы с ним не поделили, Николай Кузьмич?

— Случай такой произошёл. С попом во мнениях разошлись. Часовню строили у нас в селе. Ну, а я художеством-то сызмальства занимался. Вот и попросил меня отец Иннокентий изобразить на дверях часовни ад. «Да ты, сын мой, пострашнее ад-то нарисуй. Чтобы знали грешники, какие муки им уготованы, если грешить будут, о церкви и молитвах забудут». Вот я и изобразил этот самый ад. Нарисовал котлы со смолой, черти в топки уголь подбрасывают. Смола кипит, пенится, брызги во все стороны летят. А впереди поставил черта с вилами. Воткнул он эти самые вилы в огузок толстого грешника и пытается его поднять и в котёл бросить. Над грешником-то я особенно постарался. Такие муки на его лице изобразил, что не только грешить, а есть-пить забудешь. Все как будто бы хорошо получилось.

Но кто-то вдруг усмотрел в этом грешнике нашего деревенского купца Ивана Климовича. Может быть, действительно я очень уж его похожим на купца сделал. Не знаю, может быть. Но вины в этом своей я не признавал. В одном только я действительно виню себя. Сбоку картины я славянскими буквами вывел:

Черт втыкает копие

Прямо Ване в ж ие.

Все громко рассмеялись, а хозяин сказал:

— А складно это у тебя, Коля, вышло. Вот за это теперь и выпить надо. Ну, и что же дальше?

— А дальше, как говорится, в лес, больше дров… Местный гармонист усмотрел эту надпись, добавил к этим словам ещё свои, и такая получилась похабщина, что ни мне, ни купцу прохода не стало. Меня поздравляют, а над ним смеются. За спиной, конечно, — так-то, в глаза, боялись.

Поп меня проклял при всем честном народе, приказал замазать надпись, ну а мне оставаться в селе больше нельзя было. Вот так и стал я мастером по чугунному литью. Хорошо, что так все обернулось, а то бы, наверно, в богомазы вышел.

За столом все смеялись, и один за другим начали вспоминать другие истории.

Вышли из избы уже поздно. На душе было как-то радостно. Здесь были простые, весёлые люди, повидавшие виды на своём веку. Этот народ заражал жаждой жизни, оптимизмом.

Ночевали в Каслях. Ночью разразилась гроза и пошёл сильный дождь. Когда утром мы выезжали из города, дороги не было видно. По еле заметным признакам шофёр всё-таки находил колею, и мы добрались до вымощенного булыжниками шоссе Свердловск-Челябинск.