Где же Гейне?

Где же Гейне?

Старинный патриархальный город Вецлар с узкими улочками и островерхими крышами жил тихой размеренной жизнью и хранил запахи и колорит прошлых эпох.

Здесь когда-то жил Гёте, и его домик был превращён в музей. К музею Гёте вела такая узенькая улочка, что двоим на ней нельзя было разойтись — один должен был становиться спиной к стене и пропускать встречного.

В центральной части города находились небольшая площадь и на пей «Kosaken Brunnen» («Казачий колодец»).

— Откуда это название? — спросил я как-то Гамельчека.

— Во время войны с Наполеоном сюда, в Вецлар, преследуя наполеоновскую армию, заходили русские казаки и водой из этого колодца поили своих коней.

А недалеко от гостиницы «Дейчлянд» был небольшой скверик, в котором на каменном пьедестале стоял белый гипсовый бюст Гейне. Я иногда заходил сюда и неизменно останавливался у памятника, садился на находившуюся рядом скамеечку и читал газеты.

Прошёл 1932 год и наступил 1933-й. К власти пришёл Гитлер. Грязные волны поднявшей голову реакции докатились и до тихого Вецлара. Когда весной 1933 года я приехал в город и, как всегда, остановился в гостинице «Дейчлянд», то почувствовал по каким-то еле уловимым признакам те изменения, которые произошли и здесь. Хозяева гостиницы знали меня и всегда радушно встречали. Знаки внимания и заботы я видел во всем. Мне всегда отводили наиболее спокойную комнату. На столе появлялась вазочка с домашним печеньем, а утром в щель между дверью и полом мне подсовывали местную газету.

На этот раз я почувствовал какую-то тревогу в голосе хозяина и увидел беспокойные огоньки в его тоскливых глазах. Казалось, они, эти глаза, говорили: зачем вы сюда приехали? Ну, разве вы не видите, что здесь происходит!

Когда я собирался спуститься на первый этаж и пообедать (время было обеденное), ко мне в номер зашёл хозяин и сказал:

— Может быть, вам лучше пообедать в номере?

— Зачем же я буду обедать в номере? Спущусь в ресторан.

Хозяин, волнуясь и запинаясь, сообщил мне, что в ресторане находится большая группа штурмовиков. Они горланят песни и так шумят, что там трудно будет кушать.

— Если не хотите обедать в номере, я вам могу накрыть в отдельной комнате, примыкающей к ресторану, у меня есть такая. Но лучше все же в ресторан не ходите, — умоляюще произнёс он.

Весь вечер снизу доносились страшный гогот и песни. А на следующий день рано утром я прошёл в скверик к памятнику Гейне. Я с юношеских лет полюбил этого замечательного поэта и много раз перечитывал его произведения как в переводах, так и в оригинале. Приезжая в Вецлар, я всегда проходил к памятнику. Для меня стало потребностью побывать с Гейне.

Обычно ещё издали я различал белоснежный бюст поэта. Но на этот раз я его не видел.

Где же Гейне?

Когда я подошёл ближе, то убедился, что на пьедестале бюста не было — он лежал в осколках рядом на тропинке. Мне больно было смотреть на эти осколки. Казалось, что здесь лежит не гипсовый бюст, а разбитая голова самого поэта. Я наклонился и стал собирать с тропинки кусочки гипса и складывать их к подножию памятника.

Я совершенно не думал в тот момент, что меня могут обвинить во вмешательстве во внутренние дела страны. В голове была только одна мысль — нельзя допустить, чтобы осколки разбитого Гейне топтали чьи-то сапоги.

Я не заметил, как ко мне подошёл старик немец. Од остановился, опираясь на сучковатую палку, потом нагнулся и также стал собирать кусочки гипса, складывая их туда же, куда складывал я. Старику трудно было нагибаться и, опираясь на свою палку, он чуть было не упал. Когда все осколки были подобраны, мы почти одновременно стряхнули пыль с ладоней рук, и наши глаза встретились. В глазах старика отражались теплота и грусть. Он хотел что-то сказать, но только пожевал губами. Глаза его увлажнились, и по щеке быстро пробежала крупная одинокая слеза.

Он повернулся и пошёл обратно, прихрамывая. Я продолжал стоять у пьедестала, на котором ещё вчера был бюст Гейне. В ушах звенели прочитанные когда-то строфы:

Andere Zeiten, andere V?gel.

Andere V?gel, andere Lieder.

Sie gefielen mir vielleicht,

Wenn ich andere Ohren h?tte[64].

По всей видимости, разбитый бюст — работа вчерашних разгулявшихся штурмовиков. Куда приведёт этот процесс уничтожения старой немецкой культуры? Смогут ли эти стервятники заглушить голос Гейне? Заставить забыть его, сделать неведомым для грядущих поколений?

Позже, проезжая как-то на пароходе по Рейну, я услышал слова песни, когда пароход проходил мимо скалы Лореляй:

Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,

Das ich so traurig bin…[65]

Я спросил стоящего рядом со мной немца:

— Что это за песню поют?

— Лореляй, — ответил он.

— А кто сочинил её? — вновь задал я вопрос.

— Это народная песня, — и мой собеседник потупил глаза.

«Ну, вот уже и началось растаскивание Гейне, — подумал я. — То, что нельзя заставить забыть, будут отбирать у него и приписывать другим».