Челябинск
Челябинск
Как же все здесь изменилось за последние четыре года! Центральная улица застроена большими красивыми домами. Впереди видны трубы районной электростанции — ЧГРЭС. Тогда она казалась очень крупной — 170 тысяч киловатт. Таких станций по стране насчитывалось всего несколько. За ней видны корпуса ферросплавного, абразивного и электродного заводов, а на другом берегу реки Миас дымит труба цинкового завода.
Ещё четыре года назад здесь были пустыри — окраина небольшого города. Теперь эти места обрели индустриальный облик.
Когда я появился в мае 1935 года в Челябинске, никто не хотел верить, что я приехал по собственному желанию. Как-то, проходя по цеху, я услышал разговор двух молодых инженеров. Они не догадывались, что я все слышу. До меня долетели слова:
— Ну, этот «иностранец» больше двух месяцев в нашей дыре не усидит.
Позже я узнал, что оба они из Ленинграда и им жизнь в Челябинске была в тягость. Их тянуло назад, «на берега Невы». А мне в Челябинске нравилось, но я это скрывал, опасаясь, что будут думать, что я кривлю душой.
Мне не приходилось раньше длительное время работать на металлургических заводах. Я бывал на практике на Сормовском заводе, работал на заводе «Красный автоген» в Ленинграде, был также на других заводах. Но я бывал на этих заводах недолго и не в качестве должностного лица, а в роли практиканта, а это не одно и то же.
В Челябинск же я приехал техническим директором завода. На мне лежала ответственность за всю технологию производства. Мои указания должны быть законом, но вместе с тем я видел и сознавал, что в этой сложной области производства много тёмных мест и нехоженых троп. Производства ферросплавов в нашей стране ещё не существовало. Первым специалистам, закончившим теоретические курсы по металлургии, негде было получить производственную практику. Итак, мне предстояло руководить первым, только что построенным заводом.
Инженеры у нас подобрались только молодые, недавно прибывшие из Москвы, Свердловска, Ленинграда. Старых специалистов в этой отрасли металлургии не было вообще.
Директором завода был тоже молодой энергичный человек — Марк Александрович Власов. Ему было тридцать два года — на два года моложе меня. Главный механик Гидгарц — тоже из молодых. Учился во Франции. Заместитель директора Маккавеев — коренной уралец, мой ровесник. Сменные инженеры — в возрасте не старше тридцати лет.
Кое-кого из них я знал. В своё время читал им лекции по производству ферросплавов. Теперь они имели передо мной неоспоримое преимущество — владели опытом производства. Удастся ли мне установить с ними контакт и создать те условия взаимопонимания, которые необходимы для нормальной работы?
Директор завода принял меня хорошо и всячески старался создать наиболее благоприятные условия для работы. Но здесь я никак не мог отделаться от чувства, что нахожусь в каком-то новом для меня мире. Он, этот мир, волновал меня, и я все время находился в состоянии напряжения и подъёма.
Сильно сказались и четыре года пребывания за границей. Я видел не только отставание нашей техники от европейской, но с большой радостью замечал, что наши люди — казалось бы, такие же заводские работники, как и на Западе, — поглощены совершенно другими интересами, живут иной, полнокровной и творческой жизнью.
Вот он, мастер Карнаухов, нет, он ещё не мастер, мастером и лауреатом Государственной премии он стал позже — он просто плавильщик на печи по производству ферровольфрама. Он живёт этим производством, все его мысли направлены на то, чтобы поднять производительность печи, снизить потери дорогого сырья — концентрата вольфрамовой руды. Концентрат поступает в Челябинск из Англии. В деревянных ящиках. В каждом ящике по два тяжёлых мешочка из китайской соломки — на ящиках английские надписи, на мешочках — китайские.
Добыча вольфрамового концентрата в Китае — монополия английской компании. За этот концентрат мы платим английской фирме сибирским маслом и кубанской пшеницей. Карнаухов это знает, и он бережёт каждую щепоть дорогого сырья.
Но неужели у нас, в Советском Союзе, нет вольфрамовых руд? Не может этого быть! Безусловно есть и даже здесь, в Челябинской области — между Челябинском и Троицком. Оно даже описано в одном из журналов. Правда, это месторождение комплексное, как и многие из уральских рудных месторождений. Вместе с вольфрамом в руде содержится медь. Медь нужно выделить из руды, её присутствие в вольфраме недопустимо, это усложняет производство.
А вот в одной уральской школе я видел образцы таких же вольфрамовых минералов, какие мы ввозили из-за границы. Их нашли школьники и принесли в уголок природы. Но по путям школьников ещё не проследовали геологи. Они придут туда позже. Пока же эти месторождения не исследованы.
Добычи отечественных вольфрамовых руд у нас в то время по существу ещё не было. Мы, как робинзоны, все должны были начинать с азов. Мы не знали, как извлечь из руды нужный нам вольфрам, как получить из горной породы, содержащей ничтожное количество этого природного минерала, концентрат, а затем из концентрата — металл.
В лаборатории электрометаллургии Московской горной академии над этими проблемами трудился в то время молодой инженер Боголюбов. Теперь, когда я пишу эти строки, он солидный учёный — доктор технических наук, тогда же был просто Володя. На первой Всесоюзной конференции по ферросплавам в 1932 году Боголюбов сделал доклад о производстве ферровольфрама. Он говорил о том, что в Советском Союзе вольфрамовые руды открыты в Забайкалье и на Урале, но пока разведанных запасов недостаточно для удовлетворения нужд металлургической промышленности.
В резолюции конференции отмечено, что, ввиду недостаточности сырьевой базы, следует форсировать геологоразведочные работы по вольфрамовым месторождениями вместе с тем вести научно-исследовательскую работу по изысканию новых недефицитных материалов, могущих заменить вольфрам.
А вольфрам нужен. Вольфрам — это нити электроламп, режущие части ряда инструментов, это необходимая добавка ко многим специальным сталям, в том числе сталям оборонного назначения.
Вот и приходится покупать и ферровольфрам, и вольфрамовый концентрат за границей.
Карнаухов не только понимает это, но и принимает близко к сердцу. Он озабочен несовершенством процесса плавки и делится своими соображениями, как улучшить производство ферровольфрама, изменить конструкцию печи и печного инструмента. Он никогда ни на что не жаловался и ничего не просил лично для себя. Казалось, у него нет жизни, не связанной с производством.
… Но она, конечно, была и у Карнаухова, и у других. «Люди ходили друг к другу в гости, и в заводском посёлке можно было слышать весёлые песни, несущиеся из открытых окон домов.
В те годы здесь было построено немало больших кирпичных домов, и жилищного кризиса на заводе не ощущалось. Орджоникидзе поощрял строительство жилых домов, в особенности в новых промышленных районах, а Власов следил, чтобы были использованы все возможности для жилищного строительства. На заводе в резерве постоянно находилось несколько свободных квартир. «Будут квартиры, можно будет привлекать для работы на заводе нужных производству людей», — говорил директор.
Первые два месяца я прожил на квартире для приезжих. На большинстве заводов тогда имелись такие квартиры. Гостиниц в городе не хватало, да, кроме того, из города до завода и добираться было трудно. В то время легковых машин было очень мало, и я, например, первое время ездил на завод на пролётке. При заводе был конный двор, на котором держали более ста шестидесяти лошадей. Они работали на строительстве и перевозили большинство заводских грузов.
На современном производстве давно уже нет лошадей. Из нашего лексикона исчезли и распространённые некогда слова и понятия, например грабарь и грабарка. Молодёжь этих слов уже и не знает совсем. А они в те годы были в большом ходу на всех заводах и особенно на строительстве. Грабарь возил на небольшой подводе-грабарке землю с места производства строительных работ. Теперь все это делается при помощи механизмов. Тогда — тридцать лёг назад — применение мускульной силы было основной формой использования энергии.
Я в связи с этим вспомнил лекции профессора Таубе — барона Таубе, как мы, студенты, его звали. Профессор Таубе в действительности был бароном. Он долго жил на Урале в Екатеринбурге, нынешнем Свердловске. О нем ходили слухи как о лице, хорошо знающем горно-металлургическую промышленность Урала.
В Московской горной академии Таубе читал курс лекций по организации металлургического производства.
На экзаменах по своему курсу он обычно задавал три-четыре вопроса.
Одним из них был следующий:
— Допустим, что вы работаете на Урале и занимаете на заводе пост директора завода и вам позвонили, что на заводе пожар. Какое первое распоряжение вы даёте?
На этот вопрос студенты иногда отвечали — вызываю машину и еду на место пожара.
— Вы, молодой человек, не знаете уральских условий. Следует вызывать не машину, а лошадь, на машине вы никуда не сможете проехать — там бездорожье.
Все это теперь совершенно не так, но в начале тридцатых годов хороших дорог на Урале действительно было мало, и на заводах держали лошадей.
Челябинск в тридцатых годах находился в процессе интенсивного роста. Здесь создавалось одновременно много новых для нашей страны производств. Строились заводы — тракторный, цинковый, завод абразивных материалов и другие. Планировалось дальнейшее строительство.
В город съезжались со всех концов страны специалисты — инженеры, техники, мастера и квалифицированные рабочие. Здесь, в Челябинске, позже был построен трубный завод. Это металлурги Челябинского трубного уже в шестидесятых годах на отказ некоторых правительств Европы продавать Советскому Союзу трубы большого диаметра с достоинством заявили: «Не хотите и не надо — мы сами все сделаем». И сделали.
Южный Урал — богатый край, богатый и природными ресурсами, и людьми. Я часто вспоминал здесь один разговор с инженером на заводе Рохлинга в Фольклингене.
— Когда студенты сдавали экзамены по геологии рудных месторождений, — рассказывал инженер, — и не могли ответить профессору, где находятся месторождения того или иного полезного минерала, они обычно говорили: месторождение этого минерала находится на Урале. Они знали, что не ошибутся.
Дело дошло до того, что профессор на экзаменах изменил форму вопроса. Он стал спрашивать: «Кроме Урала, где ещё находятся аналогичные месторождения?»
Да, здесь, на Южном Урале, было все.
А геологические разведки открывали все новые сокровища. И не только минералы. Огромные лесные массивы с могучими соснами, богатые чернозёмы. Здесь, на этих почвах вызревали обильные урожаи хлебов.
А сколько здесь дичи! У самого Челябинска на озёрах гнездились утки всех видов, леса и степи кишели белыми и серыми куропатками, а в сторону Магнитогорска в изобилии встречались дикие козы и дрофы. На рынках Челябинска было много мяса и дичи. Здесь все были охотниками. Даже рыболовством не так увлекались, хотя в реках Урала немало рыбы.
Охота и поиски золота — две страсти, которые отнимали у многих все свободное время. Каждый рабочий на заводе был или охотником, или старателем. Иногда рано утром и я выходил на берег озера с мелкокалиберной винтовкой и стрелял куликов. Здесь их было великое множество, но кулик не считался в этих местах дичью.
— Кулик — это баловство, — говорили мне уральцы.
Вот только с овощами было неладно. Их здесь не выращивали. Как-то мы вместе с директором завода направились из Челябинска в Кыштым и решили зайти в столовую пообедать. Вообще я не приверженец вегетарианской пищи, но на этот раз, не известно почему, на вопрос официанта: «Что будете кушать?» — в свою очередь спросил:
— А у вас есть что-нибудь вегетарианское?
— У нас ничего, кроме пельменей, вегетарианского нет.
«Даже пельмени относят на Урале к вегетарианской кухне», — подумал я.
… В этих местах зародилась русская металлургия. Впервые, насколько об этом можно судить по опубликованным исследованиям, в доменных печах ферромарганец выплавили французы на заводе Терре-Нуар вблизи Лиона. Это было в 1861 году. А уже через год уральские металлурги начали доменную плавку ферромарганца.
На западе от Челябинска — в Златоусте Аносов производил знаменитую на весь мир булатную сталь для клинков.
Касли. Какое тонкое художественное литьё возникло здесь! Я помню, как когда-то в Мюнхене в музее истории техники я слышал восхищённый рассказ экскурсовода:
— А вот это изделие знаменитых каслинских заводов.
Только один завод в мире изготовляет эти шедевры. Вы, может быть, думаете, это покрашенная бронза? Нет, нет, нет. Это чугун. Да, да, чугун! Кто бы мог предполагать, что из чугуна можно отлить такие изумительные вещи? Но там, на этом единственном в мире заводе, отливают из чугуна вот эти тонкие художественные изделия, — и я увидел в руках экскурсовода русскую тройку, отлитую в Каслях.
Когда я побывал там, то был поражён пониманием красоты и изящества, которое проявлялось повсюду. Резные наличники окон были подобны тонкому кружеву, обычная водосточная труба здесь была необычной — она заканчивалась носом утки или головой ящерицы, а верх самой тривиальной печной трубы был украшен раструбом чудесной лилии. Здесь понимали искусство и умели ценить его. Но край туго раскрывал свои богатства…
Так как я приехал на завод один, без семьи, мне было значительно удобнее жить на квартире для приезжих. Моим соседом оказался шведский инженер Стиг, о котором я уже упоминал. Он не знал русского языка и имел возможность говорить только с двумя заводскими инженерами, знавшими немного немецкий. Поэтому он был несказанно рад, когда узнал, что рядом с ним поселился человек, не только знающий немецкий язык, но и побывавший в Швеции. У нас сразу установились хорошие отношения.
В свободное от работы время Стиг ездил по уральским сёлам и делал зарисовки резных оконных наличников.
— Вы не представляете, каким богатством вы владеете. Ведь вы же обладаете уникальной коллекцией этого вида народного творчества.
Жизнь везде складывается из одних и тех же элементов — работы, отдыха, встреч с людьми, обсуждения с ними текущих событий и мелочей жизни. У нас было много разных забот и мало времени для отдыха и развлечений. Да к развлечениям и не тянуло, все были поглощены делами завода.
На заводе уже образовался хороший дружный коллектив.
Мы часто встречались, то выезжая вместе на охоту, то у кого-нибудь на даче. Дачный посёлок завода состоял из деревянных изб, разобранных где-то в близлежащих сёлах и перевезённых в берёзовую рощу на берег озера Смолино.
Когда я прибыл на завод, мне сразу же предложили приобрести охотничье ружьё и резиновые сапоги.
— Здесь без этого нельзя, — уверял меня начальник отдела снабжения завода Воронов, — что же вы в свободное время делать будете?
На берегу озера Смолино я также получил дачу-избу. Дачный посёлок был окружён высоким глухим забором, а у ворот стоял небольшой домик для сторожа. Сторож Макар каждое утро открывал ворота и выпускал машины и мотоциклы с заводскими инженерами, едущими на завод, а вечером вновь открывал их для возвращающихся с завода.
Делать ему целый день было абсолютно нечего, и он занимался тем, что сидел с женой и вздыхал о трудностях жизни.
— Да вы бы хоть огород, что ли, устроили, картошку, капусту, морковь посадили, — сказал я как-то ему.
— Да разве у пас здесь что-нибудь расти будет? Никто у нас этим делом никогда не занимался. Не растёт. Холодно.
— А вы пробовали?
— И пробовать-то нечего — не уродится, весь и сказ. Да и что в них проку-то — в огурцах или капусте. Трава, она и есть трава, как её ни называй.
Однако первые же огороды, организованные в дачном посёлке, принесли их владельцам богатые урожаи. А когда к одному из инженеров завода — Стрельцову — приехал с Украины отец, то здесь появились и арбузы. Осмотревшись, старик Стрельцов спросил:
— Как же вы здесь без кавунов живёте?
И посадил арбузы. Они у него прекрасно вызревали. А во время войны на коллективных огородах появились и картофель, и капуста.