Челябинск

Челябинск

На второй день я поехал с Богдановым-младшим осматривать будущее помещение мастерских, а на третий — вместе с ним — на свалку авиалома и привезли в колонию целую трехтонную машину искалеченных моторов. Началась работа.

До сих пор у нас с женой сохранилась ложка производства этой мастерской. Моя жизнь стала какой-то странной, двойной. С одной стороны — арестант, враг народа, а с другой — человек, ведущий деловые разговоры с ответственными руководителями города, не подозревающими о том, что имеют дело с заключенным. Так было с директором Кировского завода Зальцманом и его заместителем, которые вначале и не подозревали, что я зек, а тем более «враг народа». Мне пришлось с ними обговаривать об организации в колонии цеха сидений для выпускаемой заводом техники, с ежедневным выпуском 70–80 комплектов стоимостью каждый в 1000 рублей. Завод давал необходимое оборудование, организовать такой цех пришлось уже не в 4-ой ИТК, а в 3-й ИТК, где начальником стал Л. Д. Теуш. А пока занимался главным образом ложками. Это стало массовым производством. Принцип мастерской был тот же — она являлась своеобразным профилакторием. Опыт этот был использован всеми колониями Челябинска, только в меньших мастерских.

Когда дежурил по колонии Богданов, то мы подолгу вечерами играли в шахматы. Конечно, я проигрывал из пяти партий 3–4. Он считал, что у меня хороший третий или неважный второй разряд. Сам он имел звание кандидата в мастера. Нач-к колонии, ст. лейт. /фамилии не помню/, совершенно не вмешивались в наши дела.

Раз в неделю вместе с Богдановым мы завозили в мастерские алюминиевый лом. Мне приходилось решать вопросы обеспечения др. материалами. Работа шла вовсю в две смены.

Как-то я шел по ул. Кирова и навстречу мне попадается Иван Кузьмич Павлов, тот Павлов, который меня в Магнитке в 1931 г. представлял в горкоме на прием в кандидаты партии, будучи секретарем парторганизации «Востоксантехстроя». Мы стали большими друзьями до самого отъезда моего из Магнитки в 1936 году. Я решил его не заметить и пройти мимо, отвернув в другую сторону голову. Но, буквально, через минуту за моей спиной я услышал возглас: «Анатолий, постой! Постой же, пожалуйста!».

Деваться было некуда. Он меня обнял, мы поцеловались. Я спохватился, кругом народ, центральная улица и говорю ему: — «Знаешь что Ваня, давай я уйду немедленно, ты, наверно, не знаешь, что я заключенный и враг народа, вдруг кто-нибудь увидит нас вместе, тебе сразу будут неприятности». «Ну знаешь что Анатолий, этого я не ожидал. Наплевать мне на разговоры и то, что ты заключенный, я знал еще с 1939 года, когда был в Ленинграде, то заходил к Фае и она мне рассказала всю твою историю. Сейчас же пойдем ко мне домой, я живу здесь, рядом, через два дома. Если ты не пойдешь, то обидишь меня и Тоня будет рада твоему приходу. Время обедать, поэтому я из обкома хожу обедать домой. Обком тоже рядом».

Так я попал к нему на обед. Тоня, его жена, кинулась мне на шею: «Вот это гость, так неожиданно. Дорогой Толик, как я рада, что ты жив!». Вот такая сердечная встреча была оказана мне в этой семье. Ивана Кузьмича в 1937 году, когда он был секретарем парткома мартеновского цеха, перевели в Челябинск секретарем парткома ЧТЗ, а в 1940 г. избрали секретарем тракторо-заводского райкома партии, откуда он ушел на фронт, оставив месячную дочурку. Вернулся с фронта раненным, негодным к продолжению военной службы. Его назначили зав. военным сектором Челябинского обкома партии. Вот почему, как оказалось, он знал почти всех работников УИТЛК. Впоследствии Ивана Кузьмича выбрали зам. председателя Челябинского городского Совета народных депутатов.

Я не переносил, мне были противны люди, просившие конфиденциального разговора со мной, сводившего к намекам об осторожности в разговорах с тем или иным заключенным и даже вольнонаемным и кончавшиеся просьбой устроить их оставления еще на месяц в мастерских.

В их действиях было не доброжелательство, а стремление к облегчению своего положения, сохранить свою жизнь, здоровье любым способом. Это чувство было присуще всем, кто находился за колючей проволокой, но оно проявилось по разному — подленько и красиво, благородно или с достоинством. Ведь в свое время от многих тяжелейших условий, нахождение в тесном соседстве с самыми заядлыми ворами-рецидивистами меня избавило умение хорошо рассказывать литературные произведения, что гарантировало от нападения и издевательства с их стороны.

В Магнитогорской колонии разгула такого рода не было. Режим и порядок поведения поддерживался строго. Отказчиков было очень мало, они появились в дни прибытия в колонию нового этапа. Обычно отказчиков направляли в мастерскую и на мою долю доставалась их обработка и использование.

В конце 43-го года правобережный участок был переведен на центральный левый берег реки Урал. Там мастерские продолжили свою работу. Я встретил День Победы, работая в зоне. Мы, зеки, мало знали что делается на белом свете, газет не было, следить за событиями на фронте возможности не было. Проснувшись 9 мая, я услышал какие-то радостные крики, крики «Ура!». Выбежал на плац и увидел весело-возбужденную толпу зэков и среди них охранников. Это был конец войны. Наша Победа. Душа ликовала. Я полез целоваться со своими помощником и звеньевыми, а когда собрались все в зоне мастерских, то поздравил с Днем Победы. У многих сразу возник вопрос: «А будет ли амнистия? Кого она коснется? Когда будет объявлена?» Но я почему-то с горечью в сердце подумал: «Если и будет, то не для меня, а главным образом для тех, кто действительно совершил какое-то преступление». Парадокс, но факт. Люди безвинные, как оказалось на самом деле, амнистии не подлежали.

В мастерских, по предложению механика Вильчика Иосифа (раньше работавшего бригадиром), начали выпускать ложки из дюраллюминия. Получались хорошие красивые ложки. Все шло нормально. Но совершенно неожиданно нас передислоцируют в Челябинское ИТК-4. Предложено в двухдневный срок все упаковать, приготовить к отправке в Челябинск. Меня и Немцева оставили еще на два дня для приведения всех дел в порядок и составления материального отчета, а остальных отправили в спецвагоне.

Через три дня в сопровождении одного из дежурных вахтеров, нас, пассажирским поездом Магнитогорск-Москва, доставили в Челябинск в ИТК-4. Она находилось в конце ул. Ленина, совсем рядом с лесопарком.

К моему появлению в ИТК-4 Иосиф Вильчук уже установил трансмиссию с шлифовальными кругами для обработки ложек, оборудовал печку для расплавки алюминиевого лома, создал запас литейного песка и успел даже получить все необходимое для кокильного литья. Дело было за самим ломом.

Я и Митя Немцев, после краткого разговора с начальником учетно-распределительной части колонии, в сопровождении бытовика были отправлены устраиваться на свое новое местожительство, оказавшееся небольшой комнатой, в которой находились две двухярусные металлические кровати с сетками, из которых одна была застелена хорошими больничными одеялами, с белыми свежими простынями. На нашей кровати, на каждом месте лежали аккуратно сложенные такие же постельные принадлежности. Другая кровать была занята Вильчиком и Елькиным. В комнате был небольшой стол и четыре стула. Это было уже хорошо.

Устроившись, мы отправились в барак отведенный под мастерские. Недалеко от входа увидели целую группу начальства, из которых я знал только одного — начальника производственно-планового отдела Челябинского облуитлк — Николая Александровича Богданова, который раза два приезжал в Магнитогорскую ИТК и интересовался работой мастерских. Он оживленно о чем-то разговаривал с человеком в штатском уже в возрасте и с молодым человеком в очках и полувоенной форме, несколько в стороне от них стоял ст. лейтенант и, как я понял, мало интересовавшийся содержанием их разговора. Н. А. Богданов, увидев меня, предложил подойти к ним. Все они поздоровались со мной довольно приветливо. Штатским, почти пожилым человеком, был начальник технического отдела управления, а молодой — начальником ППЧ колонии — сыном Н. А. Богданова, тоже Богданов, ст. лейтенант — начальником ИТК-4. Никак не могу вспомнить фамилию и имя отчество пожилого, несмотря на то, что он должен был бы мне запомнится больше многих других, т. к. после кратких общих вопросов именно он вдруг заявил, что с завтрашнего дня я получаю пропуск на свободный выход из колонии в любое время и мне устанавливается персональный оклад, что моя задача — организовать производство в широких масштабах, используя одно здание в Челябинске, которое надо будет приспособить к этому. Завтра вы поедете со мной его смотреть, но это не снимает с Вас ответственности за состояние дел здесь, в этих мастерских. Вы будете помощником у начальника ППЧ Богданова — младшего.

Находясь в ИТК № 4, пришлось пережить очень болезненный для меня инцидент, оставшийся до сих пор в моей памяти и на моей совести, а дело заключалось в следующем: проходивший на Дальний Восток эшелон с заключенными, главным образом из только что освобожденных прибалтийских стран и Белоруссии, остановился в Челябинске для санитарной обработки. Часть заключенных была доставлена в нашу колонию, в их числе оказался старик — профессор математики и физики Рижского политехнического института. Его осудили на 10 лет за сотрудничество с оккупантами, выразившееся в согласии продолжать преподавание в институте (как говорил он).

Узнав от кого-то о том, что я имею возможность попросить начальника ППЧ колонии Богданова о его оставлении в Челябинске в ИТК-4 работать в мастерских, он обратился ко мне, умолял, просил со слезами на глазах помочь ему, говорил, что он сможет принести мастерским пользу, будем выполнять какую угодно работу, лишь бы не попасть в этот вагон, где полно «мерзких людей».

Он оправдывал свою работу в институте в период оккупации тем, что ему надо было кормить семью, только в этом он виноват. Когда он упал передо мной на колени, умоляя спасти его, помочь ему, мне было до глубины души его жаль но, вставало «но», вызывавшее серьезное колебание. Что-то второе говорило во мне «не обещай», «не делай этого». На тебя и так уже некоторые смотрят косо за рекомендацию людей с пятьдесят восьмой статьей, этого человека ты не знаешь совсем, как ты можешь просить за него? А тут подошел еще Вильчик, отозвал в сторону и говорит: «Зачем этот профессор нам нужен? Только будут одни неприятные разговоры и почва для кляуз. Я бы не стал хлопотать за него и тебе не советую». И я отказал старику.

На другой день эту группу увели на станцию, а на следующий день профессора привезли в колонию мертвым. Как выяснилось, эшелон еще стоял на запасных путях, ночью уркачи решили снять с него пальто, очень хорошее, почти новое, он стал сопротивляться и они его задушили. Мне было очень тяжело, я считал себя косвенным виновником его гибели.

Недолго пришлось задержаться в ИТК-4. В один из осенних дней 1944 года предложили всем ее обитателям собрать свои вещи и приготовиться к перебазировки в ИТК-3 и ИТК-1 в связи с передачей территории ИТК-4 под лагерь военнопленных. Приехали из тех колоний уполномоченные для отбора людей. Начальником ИТК-3, находившегося недалеко от ЧТЗ, в это время был назначен Теуш Л. Д., его представитель Нашивочников, начальник мастерских ИТК-3, выпускавших валенки и шивших для Челябугля телогрейки и матрацы, имел с собой заранее составленный список на тех заключенных, которые должны были попасть к нему, кроме того, он попросил меня пересказать, кого следовало бы еще добавить из толковых людей в этот список. Пришлось расстаться с моим помощником Элькиным, к которому у меня не было большой симпатии из-за частого посещения им оперуполномоченных, и как я узнал, позже, информировавшим их о моем поведении и разговорах.

К концу дня две колонны были сформированы и пешком тронулись в путь. Одна в ИТК-3, другая — в ИТК-1. Значит опять все сначала. Я стал техническим руководителем проммастерских ИТК-3. Пропуск, право на свободный выход из зоны и персональный оклад остались при мне. Разместился в небольшой комнатушке в одном из помещений промзоны, с Нашивочниковым установились с самого начала доверительные отношения. Он занимался главным образом вопросами обеспечения мастерских, я — их развитием и технической стороной.

К действующим в ИТК-3 пимокатному цеху, массового пошива, выполнявшего заказы Челябугля и индивидуального пошива, в котором работал парижский портной, толковый молодой парень, были организованы в очень короткий строк новые цеха — столярный — по выпуску мебели, изготовления бидонов для Челябмолоко, сидений — для тракторного завода, деталей и узлов вентиляционных и отопительных систем для Челябинского монтажного управления «Промвентиляция». Нашивочников договорился с руководством Челябмолоко, что оно будет бесплатно раз в неделю, забирая готовые бидоны, привозить пахту и сыворотку, что явилось хорошим дополнительным питанием для работающих в мастерских. Мне теперь приходилось иметь дело со многими начальниками и руководителями производства на воле. Теуш предложил мне в срочном порядке вставить недостающие передние зубы, вызвал стоматолога Мавлянова и дал ему срок две недели. Протез был выполнен и держался до 1958 года. Зубы выпали благодаря перенесенной цинги еще на Дальнем Востоке. За повседневной работой по совершенствованию производства и сознанием того, что я делаю полезное дело для нашего государства, забывалось на целые часы то, что я заключенный, но жизнь все же часто напоминала об этом, находились люди подчеркивавшие мое бесправное положение, особенно это остро ощущалось тогда, когда я садился в легковую машину, присланную за мной, чтобы ехать на дачу начальника УИТЛК Чернякова, где его жена, настоящая «grand dama», напоминавшая собой классический тип помещицы, использовала меня как поломойку-уборщицу для выполнения всякого рода мелких ремонтов или садовника, и часто бывала недовольна моей работой. Отношение ее ко мне было как к заключенному, обязанному безоговорочно исполнять все ее распоряжения. Это была полная противоположность жене Теуша Марии Львовне. Теуш, будучи по натуре невозможным грубияном, одновременно сочетал в себе душевность и большую справедливость, и был честнейшим человеком. Если ему что-либо выполнялось, то обязательно требовал выписывать заказ и получал его лишь после оплаты.

Заведовала санчастью капитан медицинской службы (фамилии не помню), безжалостно относившаяся к заключенным, особенно политическим, придиралась к любой мелочи. Придиралась и ко мне — почему я хожу с прической, а не стриженый. Особенно почему-то ее приводили в ярость прогуливающиеся парочки. Она приходила буквально в ярость в такие минуты и, однажды, застав пару влюбленных, сидевших где-то в укромном месте, парня отправила в карцер, а женщину — в санчасть для определения, не имела ли она полового сношения. Утром ей Теуш устроил грандиозный скандал. Мы «зеки» знали, что и он не может ее терпеть.

Мне рассказывали, как будто на одном из партийных собраний, она выступила с заявлением о недопустимости со стороны Теуша того доверия, которое он оказывает мне, контрреволюционеру, не пора ли его призвать к порядку, а на мое место назначить вольнонаемного. Теуш, якобы, ответил на это так: «Конаржевскому воровать незачем. Это исключено и проверено, а поставить кого-либо из вольнонаемных на его место — жди неприятностей, т. к. там слишком много соблазнов». Действительно, у меня было чем соблазниться, тем более, что при выходе и возвращении в зону меня почему-то уже давно перестали обыскивать. Ни на какие сделки со своей совестью и с людьми, сулившими мне всякие блага, за казалось бы, небольшие уступки и услуги, я не шел, а такие случаи имели место.

Особое беспокойство вызывал цех массового пошива, выполнявший заказы Челябугля, который еженедельно завозил в зону десятки тюков с различной материей: Тюки принимались бригадиром цеха в запломбированном ОТК фабрики виде, поэтому метраж не проверялся. Приемка производилась с участием Нашивочника. Но Нашивочников, я и даже оперуполномоченные чувствовали, что имеет место утечка материи, но все меры, которые принимались для выявления потерь, в том числе и обыски в мастерской, ни к чему не приводили. Только два года после моего освобождения при случайной встрече с ранее освободившимся бригадиром цеха, выяснилось, по его собственному признанию мне, как срабатывал механизм хищения. Он был очень прост. Достаточно было натягивать материю при раскрое, к примеру матрасов, на каждый метр 0,5 сантиметра, то на две тысячи метров обработанного материала набегало 10 метров, очень дефицитной в то время, материи и, когда величина натяжки равнялась длине материи указанной в тюках — один тюк исчезал со склада, но количество изделий соответствовало официально отпущенному материалу. Вырученные деньги делились между агентом кладовщиком и бригадиром цеха, его «барыш» получал один из его родственников.

Последнее время, довольно часто, стал получать письма от Юры из госпиталя, сообщение о том, что он собирается жениться. От брата получил посылку с пятью метрами хорошего сукна, из которого мне потом сшили хорошее зимнее полупальто, гимнастерку и брюки галифе в наших мастерских индпошива, конечно с разрешения начальства. Когда я как-то в свободную минуту перечитывал письма брата, посланные из Будапешта, из Братиславы, где он кратко сообщал о своих фронтовых делах, о вступлении в города с передовыми нашими частями с целью экстренной нападки связи и пуска радиозаводов там, где они имелись, рассказал как он лежал в Ленинграде тяжело раненным, неспособным двигаться в госпитале и как ему приходилось переносить в таком состоянии бомбежки. Все это вызывало во мне горькие чувства, от сознания того, что я не был на фронте, а занимался ложками, мебелью и т. п. делами. Неожиданный вызов в штаб отвлек от этих мрачных мыслей. В кабинете Теуша находился полковник Рябцев — начальник политотдела УИТЛК — «Я вас вызвал в связи с тем, что уезжаю на восстановление Украины и хочу пожать вашу руку и сказать спасибо за вашу инициативу, которая сохранила жизнь многих людей виновных, а может и невиновных». Этими словами Рябцева я был в полном смысле слова огорошен. Он же продолжал: «Спасибо еще раз. Это все, что я хотел вам сказать. Идите». Я шел обратно в мастерские с сознанием того, что я, очевидно, действительно чего-нибудь да стою и мой труд не постыдный.

Вообще этот день был каким-то странным, совершенно невообразимым. Прошло часа четыре после встречи с полковником Рябцевым, как рассыльный опять вызывает меня в штаб. На этот раз к Теушу. «Сегодня к 9 часам вечера принесешь мне домой рапортичку о работе мастерской за последние десять дней, да оденься получше». В 8 часов вечера я побрился, одел свой лучший костюм — черную спецовку, выглядевшую довольно прилично и направился к троллейбусу.

Была чудесная погода, тепло, безветренно и тишина. Спросил у кого-то, который час и решил сойти с троллейбуса и пройтись пешком. В моем распоряжении оставалось еще с полчаса. Городок НКВД находился в конце проспекта. Теуш жил на первом этаже. В 9 часов был у дверей. Позвонил. За дверью слышен громкий разговор, музыка. Открыла Мария Львовна. «Анатолий Игнатьевич, заходите». В это время из противоположной двери, выходящей из столовой в коридор, вышел Теуш. «А, это ты! Проходи!» «Гражданин начальник, я принес вам рапортичку, — и протянул ее ему». Он рассмеялся, посмотрел на меня и сказал: «Знаешь что? Подотри себе этой бумажкой задницу, на черта она мне нужна. Ведь я тебя, если хочешь знать, вовсе не за этим звал, а затем, чтобы тебя угостить и чокнуться с тобой. Конечно, ты сам понимаешь туда, и он показал на дверь в столовую, я тебя не поведу, там много начальства, а вот на кухню пойдем, — и он усадил меня за стол». Я был ошеломлен этим неособенно вежливым в жизни человеком, в какой-то степени скептиком, почти грубияном и, вдруг — совсем другое лицо. Кухня имела, наверное, не менее 15 м, такая она была просторная.

Он достал два бокала, налил в них вина, подал один мне и чокнулся со мной, пожелав хорошего будущего. «Марья Львовна, угости его как следует, а я пойду к гостям, а то неудобно оставлять одних». Угощение было наславу. И когда я с удовольствием уплетал великолепный холодец, неожиданно открылась в кухню дверь и вошел, сделав удивленные глаза, увидев меня, начальник УИТЛК полковник Черняков.

«Как, и вы здесь?!» Я, конечно, вскочил и доложил, что принес рапорт о работе мастерских. Тут появился Теуш и, улыбаясь, бросил следующую фразу, которая мне очень хорошо запомнилась: «Ничего, ничего перетерпишь. Ничего страшного нет!». Черняков после этого сразу ушел из кухни. Дело в том, что Черняков меня хорошо знал, не один раз я бывал у него на даче с мелкими делами.

Впоследствии, после освобождения, с Теушем у меня завязались хорошие дружественные отношения. Леонид Давидович в какой-то степени повлиял на то, что я стал сантехником, никогда не думая об этой специальности. Как-то, встретившись с ним в Уфе на совещании управляющих трестов «Главсантехмонтаж», я задал ему вопрос: «Скажи Леня, как это ты мог меня пригласить к себе домой и угощать, зная, что это может кончится для тебя скандалом?» «Эх! Анатолий, разве я не понимал, кто ты такой, что ты из себя представляешь! Ведь я же все-таки юрист, а с Черняковым у меня были хорошие взаимоотношения».

«То, что я не стеснялся открыто высказывать свое доброжелательное отношение к тебе, так никто, в том числе и оперуполномоченные, не отрицали твоей большой полезной работы. Они великолепно знали о твоих истинных взглядах и тебе прощали кое-какие грешки водившиеся за тобой, в частности, твою связь с Раей, твоей будущей женой. Шило в мешке не утаишь, особенно при твоем положении, когда за тобой следила не одна пара глаз, что было связано еще и с тем, что ты имел возможность распоряжаться большими материальными ценностями. Сам понимаешь, что только один цех сидений ежедневно давал продукции на 80 тыс. руб. Ты имел прямое отношение к самым соблазнительным дефицитным товарам — коже, материям, шерсти, спирту, мебели и др. Ты мог бы, пользуясь правом свободного выхода из зоны колонии, в любое время, составить к освобождению солидный капитал. Но ты это не делал. Перед тем, как дать тебе условную „свободу“, руководство УИЛТК тщательно взвешивало все „за“ и „против“, т. к. это был исключительный случай. Было и много завистников, в том числе и среди твоих помощников. Доверие к тебе со стороны руководства вызывало и среди некоторых вольнонаемных работников ИТК раздражение и недовольство».

В 1951 году Теуша демобилизовали в связи с его национальностью. В это время было вакантное место нач-ка «Монтажуправления», где я был глав, инженером. Я позвонил в Свердловск и порекомендовал его как великолепного организатора-администратора. Со мной согласились, но когда дело дошло до национальности, то прямо заявили — не пойдет. Но наши пути все же скрестились.

В Челябинске организовался трест «Южуралсантехмонтаж», куда Теуша обком партии направил зам. управляющим, а Злотоустовское управление вошло в этот трест. Мне всегда Леонид Давидович представляется таким, каким он был в день посещения мастерских колонии зам. Берия генерал-полковником Чернышевым. Идет Теуш рядом с ним со своей великолепной офицерской выправкой, со своим независимым видом, лицом истинного артиста, волевым, бросающимся сразу же всем в глаза и говорит мне: «Конаржевский, ну показывай все, что есть, будь хозяином». И я показывал.