Челябинск

Челябинск

Короче говоря, я оказался в Челябинске в лагере прямо через большой овраг — напротив бывшего аэродрома (районе Бакала). Где еще в 33–34 годах самолет «Сталь-3», принадлежавшего Магнитострою делал посадку, летая в Москву или Свердловск. Это место было хорошо видно, т. к. лагерь не имел забора, а был огражден просто колючей проволокой. Вспомнил один из таких полетов, когда мне пришлось держать карту в руках и информировать пилота о правильности курса, по вновь прокладываемой трассе от Магнитки до Челябинска, а в Челябинске на этом аэродроме в маленькой деревянной избушке с матерчатым флюгером на штоке, рассматривали карту, а потом летели дальше на Свердловск. Самолет возвращался обратно в Магнитку, а я летел до Москвы на самолете марки К-5.

Путь до Москвы длился ровно сутки через Арзамас и Казань. Самолетом выигрывалось почти двое суток. Магнитострой того времени имел также свой вагон — международного класса, стоимость билета была 80 рублей.

В этом лагере палаток не было. Были каменные бараки, в которых располагались двухэтажные четырехместные нары. Я расположился наверху и был одиночкой. Получил старенькую, но чистую матрасную наволочку, набил ее соломой, которая была завезена, очевидно, в ожидании этапа, и старенькое суконное одеяло. Это уже что-то — не голые нары. Повели в баню, выдали чистое белье, что было особенно ценно — баня с парной. Я не получал такое удовольствие аж с Билютая.

Утром меня прикрепили к какой-то бригаде электриков-монтажников, которую опекал вольнонаемный мастер-электрик. Бригада состояла из 11 человек. Половина бытовиков. Конвой повел нас на место работы, находившееся не так далеко от лагеря. Это были две комнаты. Одна большая, вторая — маленькая, в которой размещался один письменный стол и простой стол, и несколько стульев. В большой комнате длинный деревянный стол, по обе его стороны скамейки. Вокруг стола располагалась бригада, изготавливавшая электромонтажные узлы и заготовки из проводов. Мастер их относил по мере готовности на объект для монтажа, производившегося вольнонаемными рабочими и немцами Поволжья. Какие это были объекты — нам не известно.

В мою обязанность входило нормировать выполненную работу бригадой и, кроме того, нормировать наряд выписываемый мастером кому-то на объекте. Хотя я и не являлся электриком, но быстро сориентировался в ЕНИРах — и дело пошло полным ходом. Занял я для своей работы письменный стол.

Конвоир, сопровождавший нас знал хорошо всех, кроме меня и допускал некоторые послабления — иногда отпускал кого-нибудь в недалеко расположенную столовую за хлебом. Карточки у многих бригадников были. В комнате, где я сидел, была небольшая плита, на которой всегда грелась в чайнике вода. В связи с тем, что место работы находилось недалеко от лагеря, обедать ходили в лагерь также как и в 1938 г. на Приисковой.

Однажды конвоир не вышел на работу и нарядчик хотел нас присоединить к одной из бригад, работающей на общих работах. Все запротестовали, в том числе и я. Нарядчик объявил нас отказчиками и после развода, повел к начальнику лагеря.

Начальник в это время разбирался с другими отказчиками, которых было не менее двадцати человек. Когда очередь дошла до нас, то бригадир предложил мне идти в кабинет начальника вместе с ним. Каково было мое удивление, когда я увидел за столом капитана Бородкина, бывшего начальника лагеря в Жигулех. Он посмотрел на меня и вскрикнул: Как? Вы Конаржевский здесь и вы отказчик? Как это так? Вы тот, который гремел в Самарлаге своими рекордами и вдруг отказчик!

Я объяснил ему, почему бригада не вышла на работу. Он немного подумал и сказал: «Хотя сам факт нехороший, ну ладно, будем считать этот день выходным.

Там на Волге он несколько раз на вечерних проверках упоминал мою фамилию как заключенного, показавшего образцы работы и меня не забыл до сих пор. Но этот день не прошел без другой неприятности. Примерно после обеда предложили всем, кто находился в лагере, выстроиться на площади недалеко от вахты.

Появился Бородкин, с ним какое-то начальство — человек пять и один из них вышел вперед. Кто-то крикнул „внимание“. Наступила тишина. „Так вот слушайте, что я вам скажу“, — так начал этот начальник. Только что расстреляли злостного отказчика, он лежит там в проходной вахты. Так будет с каждым кто пойдет по его пути. Наши люди гибнут во имя Родины, защищая ее от фашистского зверя, а тут вместо того, чтобы искупить свою вину перед народом, находятся мерзавцы, которые отказываются своей работой помогать фронту, устанавливают свои воровские порядки. А теперь одной шеренгой в затылок друг друга марш через вахту».

Гуськом начали выходить за ворота и сразу же заворачивать в проходную вахты. Там на полу лицом вверх лежал отказчик с пулевой раной на лбу. Зрелище было не из приятных.

Что это произвол или необходимость? Чувство жалости к этому мертвецу у меня не было. Мертвец лежал на вахте весь оставшийся день и мимо него прошел весь лагерь при возвращении с работы.

Вечером залез я на свои нары, думал пораньше заснуть, но в голову приходили всякие мрачные мысли, отгонявшие сон. Думал о Юре, Фее, как они там живут, неужели голодают и моя, относительно сытая жизнь, казалось мне каким-то укором к тому, что совершается там, в Ленинграде.

На другой день началась опять обычная работа нормировщика. Но наступил конец и этой спокойной работе. В январе вызвали меня и объявили, что я с завтрашнего дня выхожу работать в качестве десятника на строительную площадку коксовых батарей будущего металлургического комбината, буду туда ездить с бригадой строителей на автомашине.

Утром туман, мороз под 25°, а ехать надо, никуда не денешься. Подъехали на площадку, уже рассвело. Оцепление общее. Зашел в штаб, получил указания, как и что. Какой-то дядька, узнав, что я буду десятником, тут же представил геодезиста, который должен работать со мной. Выдал необходимые чертежи и предложил начинать разбивку фундамента коксовой батареи.

Опять новая работа. Пришлось поднимать весь запас знаний, чтобы не напортить, не допустить ошибок. Вся бригада расчищала площадку от снега. Нашлись где-то куски деревьев, досок, отходы и запылал костер. Вернувшись вечером в лагерь я застал оживление около своих четырехместных нарах, увидел новых заключенных почтенного возраста, собравшихся у одной их свободных нар против моей. Их было четыре человека. Подошел к ним. Познакомились.

Они прибыли этапом из Норильска по спецнаряду, где работали, оказывается в техническом отделе под начальством В. Н. Сапрыкина, которого А. П. Завенягин, назначенный начальником строительства, перевел из Беломорска в Норильск, а затем, когда в 1941 г. Абрам Павлович стал зам. наркома внутренних дел СССР, он перевел Василия Андреевича в Москву, который теперь как будто курирует строительство объектов черной металлургии и то, что эти четыре «зека» оказались в Челябинске, очевидно, это дело его рук.

Однажды прибежал из штаба на площадку рассыльный. «Конаржевский, тебя требуют немедленно в штаб». Открываю дверь в кабинет начальника строительства коксовых батарей и вижу: у противоположной стены стоят три НКВД-шишки, все со шпалами в петлицах, а ко мне спиной на стуле сидит какой-то довольно большой по фигуре человек в дохе. Один из военных говорит: «Заключенный Конаржевский явился». Человек в дохе поворачивается ко мне и я узнаю сразу Василия Андреевича Сапрыкина. Я опешил. «Ну, здравствуй Анатолий Игнатьевич! Можешь мне ничего не рассказывать, я знаю все о тебе. Здесь зашел разговор о коксовых батареях. Я поинтересовался кто же сейчас начинает работать, кто из технического персонала? И мне назвали твою фамилию. Вот я и решил посмотреть на тебя, как ты выглядишь». Спросил о жене, о Юре, где они, что я знаю о них.

Лагерное начальство решило, очевидно, не мешать нашему разговору и отошли в сторону. В. А. мне и говорит: «Я сам был в таком положении, а вот Абрам Павлович меня вытянул в Москву. Просто какая-то превратность судьбы — ни больше, ни меньше».

Затем обратился к присутствовавшему лагерному начальству: «Прошу сделать так, чтобы этот человек имел нормальные, сносные условия, он нам будет очень нужен. Надеюсь на Вас», — и протянул мне руку на прощанье.

Василий Андреевич Сапрыкин был в 1933–35 годах главным инженером строительства Магнитогорского комбината, являлся членом бюро инженерно-технической секции и, когда открылся Дом и. т. р., то был первым председателем его правления, с 1934 г. им стал я.

Вечером, лежа на нарах, перебирал в памяти события этого дня и незабываемые прошлые дни и годы работы на Магнитке. Такие минуты, как-то скрадывали горькую действительность и хотелось превращать их в часы. А в это время внизу, напротив, на нижних нарах, происходила одна из типичных лагерных «представлений».

Двое воров тихонько сели на нары с разных сторон спящего, тяжелым сном одного из прибывшей четверки норильцев. Их еще не успели раздеть. У спящего на ногах — добротные ботинки на шнурках. Оба вора одновременно тихонько, осторожно начали развязывать шнурки. Я сначала не понял, что они там делают, но когда догадался и хотел прикрикнуть на них, они как по команде, оба вскочили и одновременно сдернули башмаки и быстро убежали.

Норилец, конечно, проснулся. Был ошеломлен — на ногах не было ботинок. «Вот черт! — вскрикнул он, — в чем я завтра пойду на работу?». Искать ботинки было бесполезно. Он пошел и заявил об этом дежурному по лагерю. Утром ему выдали бахилы вместо ботинок.

Но и с этим лагерем неожиданно пришлось расстаться. В конце февраля вновь этап. Опять повторение прежних этапных процедур. Собаки, конвой, шаг вправо или влево считается побегом, стреляем без предупреждения. Стук деревянных колотушек по дну и боков вагона и неизвестность — куда, почему, зачем?

Едем почти двое суток. Больше стоим, где — неизвестно. На третий день утром заглянув в окошечко увидел несметное количество дымящих труб. Оказалось — прибыли в Магнитогорск. Вот это да! Я в Магнитке, но в качестве преступника, врага народа — контрреволюционера!