Напрасно их считают людьми

Напрасно их считают людьми

Хозяин моей квартиры оказался мерзавцем. До прихода Гитлера к власти он состоял в компартии, затем отрёкся от неё, а свою дочь направил в гитлеровский союз молодых девушек — Hitlerm?dchen. На меня он написал какой-то донос.

Уже в начале марта, когда вечером я сидел дома и читал, раздался стук в дверь. Не ожидая ничего плохого, я сказал:

— Herein[74].

Дверь стала медленно раскрываться, и вдруг я увидел вначале вытянутую руку, держащую револьвер, а затем фигуру грузного штурмовика. За ним в комнату вошло ещё шесть человек.

— Оружие есть?

У меня в руках был карандаш, и я сказал:

— Вот моё оружие.

— Я вас серьёзно спрашиваю — есть у вас оружие?

— Кроме вот этого, у меня нет никакого другого.

— Мы хотим проверить, чем вы занимаетесь, — сказал один из вошедших в комнату, видимо старший. Все почему-то стали рассматривать потолки и стены комнат. Потом один из штурмовиков сказал:

— Нам заявили, что у вас на потолках и стенах нарисованы советский герб: серп и молот.

— Но вы видите, ведь этого нет! — ответил я.

Штурмовики открывали ящики стола, шкафы, прошли к кроватям, поднимали подушки, заглядывали под кровати, зачем-то отодвинули диван.

На мой протест, кто дал им право производить у меня обыск, я услышал надменный ответ:

— Во время революции права не получают, а берут.

«Какой цинизм, — подумал я. — Неужели этот молодчик действительно считает этот разгул реакции революционным процессом? Ведь их вождь зовёт назад — к средневековью. Они уничтожают всё наследие культуры, сажают в тюрьмы и отправляют в лагери всех прогрессивных людей, они воспевают самое низменное».

Через час штурмовики от меня ушли, и я слышал, как они производили обыск также и у моего соседа.

На следующий день я узнал, что дом был окружён отрядом в составе 67 человек, часть из них и производила обыск у меня.

Вполне естественно, что после обыска спать не хотелось, и я стал расхаживать по комнате.

Опять стук в дверь, и в комнату вошёл сосед.

— Они у меня произвели обыск.

— У меня также.

— Да, но между нами всё-таки есть разница? Вы иностранец, а я бывший офицер кайзеровской армии. У меня два железных креста. Я их получил под Верденом. На Западном фронте было не так легко — у меня семь ранений. Когда они вошли ко мне, я им это сказал. Но только вдумайтесь в то, что они мне ответили: «Вы еврей, и ваши кресты не имеют теперь никакого значения».

Он остановился и закашлялся.

— Я никогда раньше не думал о том, кто я по рождению — для меня Германия была родиной. Они отняли её у меня.

Он снова стал сильно кашлять, задыхаясь и вытирая платком рот и глаза. Потом стал тяжело дышать и, наконец, несколько успокоившись, твёрдо произнёс:

— Когда вы будете бить эту нечисть, я буду с вами. Я не коммунист и никогда, видимо, коммунистом не буду. У меня другие идеалы. У них нет идеалов, это не люди. Напрасно их некоторые считают людьми. — Затем, извинившись, сосед ушёл к себе.

Кто он? Я его несколько раз встречал в коридоре и на лестничной клетке. В доме он занимал одну комнату. Иногда я видел его с миловидной голубоглазой белокурой девушкой. Хозяин мне сказал как-то, что это его невеста.

— Он просил меня порекомендовать ему небольшую квартиру, — сказал мне хозяин, — где-нибудь поблизости. Из этого района он не хочет уходить.

Я встретился со своим соседом вторично через месяц после налёта штурмовиков. За это время он, как мне показалось, и похудел и постарел.

— Ну, у меня все здесь закончено. Уезжаю. Вы знаете, я думал жениться, но Ингеборн заявила, что она не может выйти замуж за еврея. Кольцо вернула мне.

— Куда же вы направляетесь?

— Пока во Францию, а там видно будет.

— Желаю вам успехов.

Он внимательно и долго смотрел мне в лицо, а затем произнёс:

— Помните, в борьбе с ними я буду на вашей стороне.

Больше я никогда его не встречал.

Этим обыском было положено начало. После него наступила пора репрессий в отношении членов советской колонии. Начались обыски, аресты, конфискации. Меня задерживали на улицах, снимали с поездов, трамваев, производили налёты на мою квартиру. В общем, в течение 1933 года в полиции, жандармском управлении и штабах штурмовых отрядов мне пришлось побывать семнадцать раз. Обыски производились на квартирах практикантов. Работать становилось все труднее.

А на заводе стали появляться новые заказы, явно военного назначения. В некоторые цеха, где раньше работали советские практиканты, доступ нам закрыли.

По отдельным акциям полиции и штурмовиков Наркомат иностранных дел Советского Союза заявлял протесты, но в Эссене им не придавалось никакого значения.