9.5 Дела кадровые. Дела дивизионные. Командир дивизии полковник Н. И. Дементьев
9.5
Дела кадровые. Дела дивизионные. Командир дивизии полковник Н. И. Дементьев
В конце октября в 337-ю стрелковую дивизию прибыло несколько человек командного состава, на пополнение убыли. Я обратился к комдиву с тем, чтобы получить от него указания на распределение прибывших по должностям. И получил указание весьма неожиданное и единственное в своём роде за всю службу начальником штаба дивизии.
— Давай Рогов, договоримся так. Я лично беседую и распределяю прибывших командиров на замещение должностей от командира батальона и выше. Все остальные, в том числе и все штабные командиры, распределяются и перемещаются с твоего ведома.
— А начальники штабов полков?
— И начальники штабов полков, и начальники отделений штаба дивизии.
— А если у вас будут другие соображения?
— Когда будет надо, я подскажу. Не за тридевять земель мы будем находиться друг от друга. И многие другие вопросы решай сам, не бойся ущемить мои права. Учись самостоятельности, пригодиться в будущем.
В дальнейшем Николай Иванович твёрдо придерживался этого правила. И вообще, вся наша совместная служба строилась на полном доверии.
Вскоре я познакомился с заместителем командира дивизии по тылу, интендантом 2-го ранга, заменившем на этом посту полковника Михеева, ветерана 228-й. Интендант был «прожжённым» хозяйственником, снабженцем какого-то треста, и привык делать дела по принципу «не подмажешь — не поедешь». Этот товарищ был искренне уверен, а этому его научила многолетняя практика, что все нужные люди клюют на приманку, и только надо знать на какую. В первый же приезд к комдиву, интендант зашёл ко мне познакомиться и решить несколько вопросов.
— Товарищ, начальник штаба, — обратился ко мне замкомдива по тылу, после ознакомительных разговоров: — Командир дивизии сказал мне, что по вопросу подбора командира автороты мне нужно поговорить с вами. Прошу вас, подберите подходящего. А чтобы не скрипело…
Интендант 2 ранга поставил на стол бутылку коньяка и положил пачку сигарет «Казбек».
Я не удержался и рассмеялся. Нашёл чем уговаривать! Я и сейчас, через 25 лет после войны, не понимаю вкуса коньяка, как и водки. Но уж лучше водка! И никогда «не облизываюсь» в предвкушении выпивки.
— Это вы мне ставите такую гадость? — спросил я интенданта.
Интендант понял мои слова по-своему.
— Знаете, сейчас трудно достать «КВ» или, хотя бы, «пять звёздочек». Как-нибудь после.
На завтра я высказал своё мнение об интенданте комдиву. Тот рассердился и резко ответил:
— Не люблю, когда наговаривают друг на друга. Я сам в состоянии составить своё мнение о человеке без подсказки. Даже если это делает и комиссар! Не советую заводить больше таких разговоров.
Нельзя сказать, что полковник был прав на сто процентов. Но то, что он доверялся собственным мнениям-наблюдениям, без шептунов, делало ему честь. А вот о последующем моём командире я этого сказать не мог.
Вскоре послал я замкомдиву по тылу нового командира автороты, вместо лейтенанта Холодова, ветерана 228-й стрелковой дивизии.
А в 616-й отдельный сапёрный батальон совсем молоденького лейтенанта, недавнего школьника, проучившегося один год в училище, тоже на должность командира роты. Личный состав сапёрного батальона тогда был подготовлен не ахти как, и командирам приходилось учить солдат в ходе выполнения заданий.
Кому, кому, а сапёрам досталось в минувшую войну! По крайне мере, наравне с пехотинцами, вынесшими на своих плечах самую тяжкую ношу войны. Раньше, то есть до Великой Отечественной войны, на сапёров смотрели как на нестроевые или небоевые части:
— Сапёры? А-а, это те, которые дороги и мосты делают?
Конечно, сапёры делали не только дороги и мосты. Они сооружали переправы и руководили переправой войск. Они строили сложные оборонительные сооружения, осуществляли маскировку войск, выполняли роль инструкторов во время выполнения фортификационных работ пехотой и другими родами войск. И, всё-таки, сапёры были больше строителями. В прежние времена в наступление впереди шёл пехотинец, иногда — кавалерист. При отступлении, позади всех шёл опять же пехотинец, прикрывая отход остальных. В боях же 1941–45 годов зачастую впереди шёл сапёр, разминируя вражеские минные поля, и позади всех шёл сапёр, прикрывая инженерными сооружениями отход войск. И в разведке сапёр был необходимейшим человеком, который делал проходы в минных полях, своих и вражеских, и закрывал их после выполнения разведчиками своей задачи.
И потери сапёры несли наравне с другими родами войск, а иногда и больше, чем другие. И ох, каким мужеством должен был обладать сапёр!
И вот послал я в сапёрный батальон юного лейтенанта командовать ротой. Но комбат Колониченко А. Ф. решил по иному.
— Товарищ майор! — обратился он ко мне: — Не может Морковин командовать ротой. Знания он в училище получил, но здесь фронт. И здесь нужно ещё умение руководить людьми, надо суметь применить знания на практике в боевых условиях, когда в тебя стреляют.
— Он трус? — спросил я.
— Этого я ещё не знаю. Но он угробиться сам и угробит мне сапёров. Роте нужно выполнять сложные боевые задачи, а его впору водить за ручку. Красная девица, да и только! Ротой пусть продолжит командовать старшина, а когда надо будет выполнить особо важное задание, с ротой пойдёт начальник штаба батальона.
— А Морковина куда? На взвод?
— Это ж безразлично, на роту или на взвод. Да и роты у нас чуть больше взвода. Командовать он всё равно не сможет. Им помыкать будут, есть такие среди сапёров, которые заставят землянку подметать, в очередь! Пусть пока поработает помощником начальника штаба, с бумажками он справиться, схемы минных полей надо вычерчивать, десятилетку окончил!
— Я не возражаю, если так, — согласился я.
А через полгода, Морковин, уже старший лейтенант, стал начальником штаба сапёрного батальона. И это событие совершилось помимо меня. Я знал, что Морковин временно исполняет обязанности начштаба и подписывает документы, не указывая «за начштаба», это не было принято на фронте. А вот когда его утвердили в этой должности я и не заметил, дивизией то стал командовать новый комдив! А в сентябре уже капитан Морковин временно стал командовать батальоном и при форсировании Днепра, его, неизвестно по чьему представлению, возвели в Герои Советского Союза, как командира батальона! Всё это меньше, чем за год!
Выходит, капитан Колониченко, ставший майором, слукавил? Он, бывший директор школы, знал Морковина до войны, и сделал так, что Морковин стал командиром сапёрного батальона минуя опасные должности командира взвода и командира роты?
Ну, а если Морковину присвоили звание Героя, как комбату, то тут ничего не поделаешь, и внеочередное звание майора ему, по существующим фронтовым правилам, было положено. А через короткое время был ранен при бомбёжке, эвакуирован в госпиталь. Оттуда в Военно-Инженерную академию. Теперь он — генерал-лейтенант!
Когда, через 26 лет, после войны я, в одном из писем, напомнил Колониченко о метаморфозах, происшедших с Морковиным, он больше не ответил мне. Почему? Колониченко в это время был первым секретарём Таймырского окружкома КПСС.
Так что, не так уж не правы те, кто говорит, что человека делают обстоятельства, что случай — его Величество! И Героями Советского Союза становятся не всегда те, кто действительно заслужил.
Командир дивизии полковник Дементьев почти всё время находился на НП и оттуда руководил боем. С ним прибыли: командующий артиллерии полковник Дзевульский, помначоперотделения лейтенант Яштылов, старший лейтенант Зайцев, дивинженер Ханювченко и адъютант комдива лейтенант Попов.
Ночью на НП оставались или комдив, или полковник Дзевульский, но нередко бывало так, что там оставались все мною перечисленные, или оставался только один из штабных командиров. Телефонистки и охрана находились там круглосуточно, как и наблюдатели-разведчики разведроты и разведчики взвода управления командующего артиллерии.
Изредка на НП ночевал и я. Впервые это было в последнюю ночь октября. Легли мы тогда поздно, вдоволь насмеявшись над причудами Николая Ивановича. Но в эту ночь так и не удалось поспать спокойно.
В 2 часа ночи неожиданно прогремели не то выстрелы орудий, не то разрывы снарядов. Комдив, всегда спавший вполглаза, страдавший «старческой» бессонницей, по определению полковника Дзевульского, вскочил с нар и застрочил:
— Немцы, да? Немцы, да? Артподготовка, артподготовка, да?
— Чего вы вскочили, Николай Иванович? Пусть стреляют, ночь на дворе! Сами не спите и другим не даёте! — пробурчал Дзевульский.
— Надо выйти на НП и посмотреть! Посмотреть надо! — продолжал комдив.
Полковник Дзевульский переборщил, проявив бестактность:
— Я перед сном помочился, а вы, если приспичило сходите! 3-й дивизион стреляет по совхозу № 14. Ведёт плановый огонь.
И начарт начал укладываться.
Комдив вспылил:
— Товарищ полковник! Товарищ полковник, извольте слушать меня!
Александр Октавианович стал нехотя подниматься, продолжая бурчать себе под нос. Под его тяжёлым телом скрипели нары.
— Осторожнее, Сандр Сандрыч! Не развалите нары, — пошутил я.
Вышли из землянки. Стрелял действительно 3-й дивизион 899 артполка. Возвратились, начарт позвонил командиру дивизиона Андрееву и, когда тот ответил, молча передал трубку комдиву. Обескураженный Николай Иванович крикнул ординарцу:
— Налей-ка там, что есть!
«Что есть» оказалось стаканом коньяка. Полковник опрокинул содержимое стакана в рот, стал укладываться. Потом проговорил:
— Заверни мне, Рогов.
Комдив почти никогда не делал папиросу из махорки сам. Просил об этом кого-либо из окружающих. Такая просьба комдива считалась между штабными знаком его особого расположения. Завернуть надо было огромную «козью ножку». Для таких «козьих ножек» специально выдаваемая, очень грубая, кстати, бумага, вырезанная косынкой из отходов газетной бумаги, была мала. Поэтому отрывался кусок газеты «за тонкое число», как говорили шутники. Когда имелись папиросы, и не надо было их заворачивать, Николай Иванович просил раскурить ему папиросу. Вообще-то он почти не выпускал цигарку изо рта, прикуривая одну папиросу от другой.
Начальник артиллерии не удержался и, как бы между прочим, заметил:
— Да, старость, не радость. И сам не сплю, и другому не даю.
Я тоже решил подпустить шпильку:
— Куда это вы, Сандр Сандрыч, послали полковника? Что-то не понял.
Дементьев, под Дружный смех отшутился:
— А вас хлебом не корми, только дай над стариком посмеяться.
В другой раз, когда я снова остался ночевать на НП, мне довелось быть свидетелем ещё одной странности комдива. Ночью он вдруг встал и вышел из землянки.
Полковник Дзевульский спросил:
— Кто это вышел?
— Комдив, — ответил я.
— Он оделся?
— Что-то набросил на себя.
— Попов, а Попов? Комдива проспал. Ушёл только что!
Лейтенант Попов вскочил и начал торопливо собираться, сердито сопя и жалуясь:
— Замучил он меня! В ночь-полночь вскочит и пошёл. И всё молча. Трудно ему окликнуть меня?!
— Куда он, по твоему пошёл?
— Оборону проверять.
— Оборону? Подожди, я с вами.
Попов знал примерный маршрут полковника, и мы вскоре его догнали. Полковник продолжал шагать, как-будто не заметил нас.
— И часто он так? — поинтересовался я.
— Почти каждый раз, когда ночует на НП. Мы вдвоём с ординарцем следим, и всё равно он ухитряется уйти один.
— Нечего обсуждать командира дивизии за его спиной! — подал голос Николай Иванович с притворно-сердитой интонацией, хотя явно был доволен тем, что и я здесь.
— А вы, товарищ полковник, в другой раз не слышите, а сейчас услышали? — совсем по-адъютански попенял Попов.
Полковник и в самом деле был глуховатым и по этой причине часто переспрашивал собеседника. Теперь, когда мне за шестьдесят, и я оказался в таком положении, и мне говорят домашние:
— Не притворяешься ли ты? То слышишь шёпот, то не слышишь громкий разговор.
Да, когда нет посторонних шумов, я отлично слышу, но когда шум, не разбираю отдельных слов, хотя сами звуки слышу отлично.
Из-за своей глуховатости, для разговора по телефону комдив был вынужден прибегать к помощи кого-либо из присутствующих, чаще всего лейтенанта Яштылова.
Как-то раз позвонил на НП командующий армией Коротеев. Дементьев засуетился и приказал Яштылову:
— Яштылов, бери трубку!
Яштылов взял трубку и проговорил:
— Дементьев слушает!
Слова генерала Коротеева хорошо были слышны сидящим в землянке.
— Ну как немцы сегодня, Дементьев? — спросил командарм.
Яштылов повторил слова командующего, как бы переспрашивая.
— Как противник? Докладываю… — и стал повторять то, что ему говорил комдив.
В конце разговора генерал сказал:
— Голос у тебя стал увереннее, Дементьев! С чего бы это?
Командир дивизии начал обход обороны с правого фланга, с северных скатов высоты 390.9. Он подходил к каждому окопу, пулемёту, пушке, ПТВ (противотанковому ружью), расположенным на переднем крае. У почти каждого окопа, орудия, пулемёта, он присаживался и заводил неспешный разговор, спрашивая так, как спрашивают у тех, с кем часто встречаются:
— Ну как дела, Ванька? Письмо получил?
— Получил, товарищ полковник. Всё хорошо, — отвечал Ванька (Митька)…
В другом месте другой разговор, другие вопросы.
— Закуривайте моего. У начальства махорочка повкуснее, говорят!
Когда все закурят, обратится к кому-нибудь знакомому:
— Что пишет твоя о сыне. Вырос, небось? Слова стал говорить?
Или начнёт служебным вопросом:
— Сделали запасную позицию? Давай посмотрим.
И так далее. Везде у комдива знакомые. Везде у него имелась точка для продолжения того разговора, который вели в прежний его приезд. У одних окопов комдив угощал своим табачком. У других — угощался самосадом, имевшимся у кого-либо из солдат. В иных местах сокрушался, узнав о ранении знакомого солдата или сержанта и обещал заехать в медсанбат проведать раненного. Когда было нужно, то давал указания. Но нигде не ругался, не упрекал, не распекал. Иной командир, пройдя по боевым порядкам, всё поднимет на «дыбы». Там передвинет, там изменит, сделает массу указаний, распечёт ни одного командира. Чтобы чувствовали! Чтобы не успокаивались! Чтобы не благодушествовали! И не дай бог с такими служить, кои упиваются своей властью, стараются показать, что они знают больше… самих себя! Считающих, что только они работают, а остальные только и мечтают, чтобы увильнуть от добросовестного выполнения своих обязанностей.