Глава 6 Бои в Кубанской области. Командир дивизии «Дроздов»
Глава 6
Бои в Кубанской области. Командир дивизии «Дроздов»
2-й Кубанский поход Добровольческой армии, оказавшийся на сей раз победным, начался 9 июня 1918 года. 3-я бригада полковника Дроздовского, развернутая в 3-ю дивизию, составила одну из двух ударных колонн Добровольческой армии. На Дону из сил дроздовцев оставался только Офицерский конный полк, которому предписывалось на первое время прикрывать армейские тылы.
Дивизия наступала вдоль железнодорожной линии Батайск-Торговая, от станицы к станице. Больших боев в первые дни не было, если не считать многих жарких стычек с отрядами противника и мелкими бандами под собирательным названием «зеленые», не имевшими определенной «политической окраски». Часто эти «зеленые» воевали против всего ради того, что кругом воевали все.
На рассвете 12 июня «дрозды», после ночного марш-броска, вышли западнее крупной железнодорожной станции Торговая. О том, чтобы взять ее с ходу, не было и речи. Дроздовский-генштабист начал методичное наступление, применяя тактику большой войны. Предстояло под огнем красных перейти вброд реку Средний Егорлык.
Дроздовский медлил с решающей атакой, ожидая подхода 2-й дивизии генерала Боровского, который, взяв верх в бою на рассвете у Крученой Балки, дал небольшой отдых своим частям.
Один из добровольцев, вспоминая в мемуарах о поведении в бою за Торговую дивизионного командира, писал:
«…Он пошел во весь рост по цепи моей роты. По нему загоготали пулеметы красных. Люди, почерневшие от земли, с лицами, залитыми грязью и потом, поднимали из цепи головы и молча провожали Дроздовского глазами. Потом стали кричать. Дроздовского просили уйти. Он шел, как будто не слыша…
Я подошел к нему и сказал, что рота просит его уйти из огня…
— Так что же вы хотите? — Дроздовский обернул ко мне тонкое лицо.
Он был бледен. По впалой щеке струился пот…
Без пенсне его глаза стали строгими и огромными.
— Что же вы хотите? — повторил он жестоко. — Чтобы я показал себя перед офицерской ротой трусом? Пусть все пулеметы бьют. Я отсюда не уйду…»
Атака Торговой началась около двух часов дня с подходом Корниловского ударного полка. Вместе с корниловцами, в своем большинстве георгиевскими кавалерами из нижних чинов, поднялись офицерские роты «дроздов», в рядах которых были Михаил Гордеевич и заметно прихрамывавший от старой раны командир полка полковник Жебрак-Русанович.
Атаку поддерживали своим огнем артиллеристы орудия, которым командовал подполковник Протасевич, выдвинутого на прямую наводку и стрелявшего картечью с дистанции всего в сто пятьдесят шагов. Его расчет в том открытом бою был почти весь переранен, а орудийный щит изрешечен пулями винтовок и пулеметных очередей.
Деникин и Дроздовский, на чьих глазах свой подвиг совершил орудийный расчет одной из дивизионных батарей, не раз потом скажут:
— Вести пушечный огонь учитесь у подполковника Протасевича Виктора Алексеевича. В бою у Торговой он стрелял с открытой позиции на сто пятьдесят шагов. Его расчет под пулеметным огнем довел дело до конца и из боя не вышел. Подвиг был примерный…
Протасевич среди пушкарей Добровольческой армии с начала 2-го Кубанского похода стал личностью почти легендарной. Выпускник Псковского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища, закончивший Великую войну командиром батареи, белым добровольцем стал летом 1918 года. Тогда он вступил в Дроздовскую артиллерийскую бригаду рядовым, последовательно став командиром орудия, батареи и дивизиона.
За отличия в боях в Северной Таврии полковник Протасевич был награжден орденом Святого Николая. В эмиграции жил в Болгарии и Франции, работал в РОВСе. Скончался в Доме русских военных инвалидов в Монморанси под Парижем и был похоронен на Дроздовском участке русского кладбища в Сент-Женевьев-де-Буа..
Железнодорожная станция, селение были взяты с удара, но до рукопашного боя дело не дошло. Когда дроздовцы и корниловцы ворвались на окраину Торговой, со станции на всех парах уходили последние, переполненные людьми эшелоны. Трофеями белых стали три пушки, много пулеметов, большие интендантские склады и сотни пленных, в силу разных причин не успевших отступить.
Когда Деникин перенес свой штаб в здание железнодорожного вокзала, на станции уже командовал Дроздовский. Он отдавал распоряжение за распоряжением:
— Поручик Ольшанский, установите ваш пулемет на дрезину. Вы назначаетесь старшим ее команды. Людей подберите сами…
— Господин полковник, пулемет установлен, команда на дрезине.
— Вам приказ: не медля гнаться за уходящими от Торговой эшелонами красных. Преследовать их и обстреливать, сколько будет возможно. Но не увлекаться… Полковник Лесли, из платформ и взятого паровоза устроить броневой поезд. Отдаю вам для него одно трофейное орудие. Расчет возьмите моим приказом в легкой батарее. Пулеметы — из трофеев. Назначаетесь командиром бронепоезда.
— Есть. Моя задача, Михаил Гордеевич?
— Пока устроить броневой поезд и выдвинуться от Торговой в сторону станции Шаблиевская…
Дроздовский вспомнил опыт с устройством блиндированного поезда на станции Акимовка, когда его бригада шла на Дон. Подобный был создан и на станции Торговая: на открытые платформы уложили мешки с песком, установили пулеметы, орудие. Подобную защиту установили и в паровозной будке.
Так у Добровольческой армии в Гражданской войне появился «первый бронепоезд», построенный не в железнодорожных мастерских, а руками офицеров-«дроздов». Поскольку начало 1918 года прошло в «эшелонном» противостоянии сторон, появление у белых первого своего бронепоезда трудно было недооценить.
Следует заметить, что в тех событиях, будь то Кубань или Донбасс, Урал или далекое Приморье, успех в «эшелонной» войне зачастую решался не качеством и толщиной брони, а мощью артиллерийского и пулеметного вооружения бронепоезда Или, как его называем не реже, блиндированного поезда Победы обычно добивались бесстрашием их экипажей и умением владеть штатным оружием, грамотной тактикой ведения боев на железнодорожных ветках.
Взятие Торговой 12 июня стало первой большой победой белого оружия в ходе 2-го Кубанского похода Командующий Добровольческой армией Деникин в своем приказе писал: «Поздравляю 3-ю дивизию полковника Дроздовского…»
Деникин лично наблюдал ход боя за Торговую, от исхода которого зависело многое. Прежде всего продолжение наступления на Екатеринодар и «самочувствие», дух белых добровольцев. Антон Иванович Деникин в своих белоэмигрантских мемуарах писал о тех событиях в таких словах:
«На рассвете 12-го ведут бой колонны. Побывал в штабе Боровского, в цепях Кутепова, ворвавшихся в село Кручено-балковское, и с большим удовлетворением убедился, что дух, закаленный в 1-м походе, живет и в начальниках, и в добровольцах…
Дроздовский, сделав ночной переход, с рассветом развернулся с запада против Торговой и вел методическое наступление, применяя тактику большой войны…
Прошло более пяти лет с того дня, когда я увидел дроздовцев в бою, но я помню живо каждую деталь. Их хмурого, нервного, озабоченного начальника дивизии (Дроздовского. — А. Ш.)… Суетливо, как наседка, собиравшего своих офицеров и бродившего, прихрамывая (старая рана), под огнем по открытому полю Жебрака… Перераненных артиллеристов, продолжавших огонь из орудия с изрешеченным пулями щитом..
И бросившуюся на глазах командующего через речку вброд роту во главе со своим командиром штабс-капитаном Туркулом — со смехом, шутками и криками „ура“…
Около двух часов дня начал подходить Корниловский полк (Кутепова. — А. Ш.), и дроздовцы вместе с ним двинулись в атаку, имея в своих рядах Дроздовского и Жебрака…»
Тот же мемуарист Деникин в «Очерках Русской Смуты» назвал победные события 12 июня 1918 года «стратегическим успехом» Белой армии, который позволил отрезать Центральную Россию от житниц Кубани и северокавказской нефти.
Деникин был здесь в чем-то прав. Только историки по сей день не сходятся в том, было ли взятие степного железнодорожного узла действительно «стратегическим успехом» белых в Гражданской войне на российском Юге. Ведь подобные успехи обычно меняют лицо, ход и исход войны…
…После Торговой для 3-й дивизии последовали нелегкие бои за казачьи станицы Великокняжескую, Николаевскую, Песчаноокопскую. Добровольческая армия изменила свой «маршрут» и теперь наступала на столицу Кубанской области город Екатеринодар.
Командование красными войсками в лице Сорокина и Калнина сразу поняло всю опасность для них такого поворота событий. К Белой Глине были стянуты значительные силы (39-я советская дивизия), чтобы остановить наступление деникинской армии, не дать ей продвинуться в глубь Кубанской области. Железнодорожная станция стояла на линии Царицын — Тихорецкая — Екатеринодар.
3-я дивизия споткнулась о Белую Глину, понеся здесь жестокие потери в людях. Вернее, потери понес ее единственный тогда пехотный полк — 2-й Офицерский стрелковый, который и атаковал здесь противника. Перед атакой Белой Глины Дроздовский имел разговор с полковым командиром Жебраком-Русановичем:
— Михаил Антонович, получен приказ командующего армией завтра взять Белую Глину. Взять и удержать за собой.
— Михаил Гордеевич, задача понятна Белую Глину мы возьмем.
— Но по согласованным показаниям пленных, там у красных большие силы, а пулеметов более чем достаточно.
— Тогда надо брать Белую Глину не завтра, а сегодня.
— Каким образом?
— Ночной атакой. Как мы брали Ростов.
— Однако ночью красные могут изменить диспозицию своих отрядов, в чем мы можем убедиться только с рассветом.
— Возможно, Михаил Гордеевич. Но атака в световой день нам будет стоить многих жизней. В ночной атаке таковых может и не оказаться.
— Значит, Михаил Антонович, вы все же настроены штурмовать станцию ночью? Без артиллерийской поддержки?
— Да, именно так, Михаил Гордеевич. Если на то будет ваш приказ.
— Вот поэтому я и решил посоветоваться с вами. Ваш план на ночную атаку? Вызрел такой?
— Есть план.
— Тогда изложите его, Михаил Антонович.
— Подходы к Белой Глине нами разведаны визуально. Надо наступать с той стороны, где степь всхолмена Это даст возможность полку незаметно подойти к их позиции.
— А если они выдвинут вперед боевое охранение?
— Вряд ли. Ведь мы его сегодня не заметили.
— Какими силами решили атаковать?
— В атаку поведу 2-й и 3-й батальоны. 1-й, он у меня самый обстрелянный, оставлю в резерве, на случай удара в штыки.
— Тогда, Михаил Антонович, Бог вам в помощь…
…Ночной бой за Белую Глину закипел во втором часу ночи.
Опасения Дроздовского оправдались: противник «выкинул» перед позицией так называемую пулеметную батарею. Или, иначе говоря, расположил в удобном месте пулеметную засаду, о которой белые не прознали.
Полковник Жебрак-Русанович лично повел в атаку два батальона стрелков. Рядом с ним шел весь его небольшой полковой штаб — девять офицеров. Внезапности ночной атаки не получилось, и виной тому стала пулеметная батарея красных, «выброшенная» вперед линии наспех отрытых в степи окопов. Засада вовремя заметила приближение молчаливых цепей белогвардейцев к Белой Глине: часовые в ночи здесь не дремали.
По воле судьбы именно полковой штаб вместе с Жебраком-Русановичем вышел прямо на засаду, которая удачно расположилась на небольшом взгорке. Несколько пулеметов по команде открыли в ночи огонь, что называется, в упор. Цепь «дроздов» залегла, а полк остался без единого штабного офицера. В ночи с пулевого залпа пулеметной батареи и начался огневой бой, который продолжался до самого утра. Белым, залегшим в голой степи, приходилось беречь патроны.
«Ночь кипела от огня». Туркул в своих мемуарах писал о том, как его 2-й Офицерский стрелковый полк брал Белую Глину, так:
«…На рассвете поднялся в атаку наш 1-й батальон. Едва светало, еще ходил туман. Командир пулеметного взвода 2-й роты поручик Мелентий Димитраш заметил в утренней мгле цепи большевиков. Я тоже видел их тени и перебежку в тумане. Красные собирались нас атаковать.
Димитраш — он почему-то был без фуражки, я помню, как ветер трепал его рыжеватые волосы, помню, как сухо светились его зеленоватые рысьи глаза, — вышел с пулеметом перед нашей цепью. Он сам сел за пулемет и открыл огонь. Через несколько мгновений цепи красных залегли. Димитраш с его отчаянным, дерзким хладнокровием был удивительным стрелком-пулеметчиком. Он срезал цепи красных.
Корниловцы уже наступали во фланг Белой Глине. Мы тоже пошли вперед. 30-я советская дрогнула. Мы ворвались в Белую Глину, захватили несколько тысяч пленных, груды пулеметов. Над серой толпой пленных, над всеми нами дрожал румяный утренний пар. Поднималась заря. Багряная, яркая.
Потери нашего полка были огромны. В ночной атаке 2-й и 3-й батальоны потеряли более четырехсот человек. Семьдесят человек было убито в атаке с Жебраком, многие, тяжело раненные, умирали в селе Торговом, куда их привезли. Редко кто был ранен одной пулей — у каждого три-четыре ужасные пулевые раны. Это были те, кто ночью наткнулся на пулеметную батарею красных.
Где только что промчался бой, на целине, заросшей жесткой травой, утром мы искали тело нашего командира полковника Жебрака. Мы нашли его среди тел девяти офицеров его верного штаба.
Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было разможжено прикладом Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Наш командир был, очевидно, тяжело ранен в атаке. Красные захватили его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запытали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и многих других наших бойцов…»
Когда полковнику доложили о гибели в ночной атаке командира 2-го Офицерского полка, он в ярости воскликнул:
— Сперва Войналович, теперь он! Как погиб Жебрак? Как?
— Похоже, что большевики его взяли в тяжелом состоянии в плен.
— Дальше!
— Его пытали, как многих наших раненых, которых скосило перед пулеметной батареей!
— Дальше!
— Большевики сожгли Михаила Антоновича заживо…
Война имеет свои законы, в том числе и обращение с военнопленными, в том числе и теми, кто попал в плен с тяжелыми ранениями. Белые начинали Гражданскую войну в «белых перчатках», сразу же столкнувшись с прозой «войны в отечественной Вандее». Разумеется, если судить такую войну, то судить ту и другую сторону. Иначе трудно восстановить историческую правду о побежденных и победителях.
Бой за Белую Глину нам известен лучше всего из белых мемуаров, поскольку в боевых донесениях «многие детали того дела были упущены». Один из дроздовцев, находясь уже в белой эмиграции, вспоминал;
«…Вся дивизия горела желанием отомстить за смерть замученного Жебрака, а кроме того, в этот день красные в первый раз стреляли разрывными пулями, и это тоже подбавило масла в огонь.
На мельницу (туда сводили пленных. — А. Ш.) пришел Дроздовский. Он был спокоен, но мрачен. На земле внутри мельницы валялись массы потерянных винтовочных патронов. Там были всякие: и обыкновенные, и разрывные, и бронебойные.
Дроздовский ходил между пленными, рассматривая их лица. Время от времени, когда чье-либо лицо ему особенно не нравилось, он поднимал с земли патрон и обращался к кому-нибудь из офицеров.
— Вот этого — этим, — говорил он, подавая патрон и указывая на красного.
Красный выводился вон, и его расстреливали. Когда это надоело, то оставшиеся были расстреляны оптом».
В последней строке мемуарист ошибается. Большая часть пленных красноармейцев в тот день расстреляна не была. Их ждала иная судьба: они из красных стали через день белыми, будучи записаны в Добровольческую армию рядовыми.
Полковник Жебрак-Русанович, «первопоходник», подаривший 1-й бригаде русских добровольцев с Румынского фронта боевой флотский Андреевский стяг, был похоронен в тот же день со всеми воинскими почестями. Вернее, с теми, что могли отдать своему полковому командиру его бойцы. Белый мемуарист рассказывает о том так:
«…B тот глухой предгрозовой день, когда полк принял маленький и спокойный, с ясными глазами Витковский, мы хоронили нашего командира. Грозные похороны, давящий день. Нам всем как будто не хватало дыхания. Над степью курился туман, блистало жаркое марево. Далеко грохотал гром.
В белых, наскоро сбитых гробах двигались перед строем полка наш командир и семьдесят его офицеров. Телеги скрипели. Над мокрыми лошадьми вился прозрачный пар. Оркестр туго и яростно бряцал „Коль славен“. Мы стояли на караул. В степи ворочался глухой гром.
Необычно суровым показался нам наш егерский марш, когда мы тронулись с похорон…»
Прибывший в Белую Глину со своим штабом командующий Добровольческой армией генерал-лейтенант Деникин имел разговор с командиром 3-й дивизии.
— Михаил Гордеевич, позволь мне от имени командования армии, от меня, Романовского, Кутепова, Казановича, Эрдели, Покровского принести наши соболезнования лично вам. Мы знаем, что полковник Жебрак шел с вами на Дон от самого Дуная.
— Не то слово, Антон Иванович. Он был лучшим командиром в бригаде и еще вчера в дивизии.
— Кого решили поставить на Офицерский полк, Михаил Гордеевич?
— Полковника Витковского Владимира Константиновича, командира стрелкового батальона.
— Справится ли он с такой должностью?
— Справится. Он «первопоходник». Репутация его безупречна. К тому же он фронтовой офицер лейб-гвардии Кексгольмского полка и георгиевский кавалер.
— Прекрасно. С моей стороны возражений нет. Готовьте приказ на Витковского…
Тот разговор между Деникиным и Дроздовским на том не закончился. Речь шла о том, как бралась с бою Белая Глина, о готовности 3-й дивизии наступать дальше. Все же Дроздовский в тот день произвел на Деникина тягостное впечатление, навеянное гибелью полковника Жебрака-Русановича и потерями его полка: «Он говорил о Жебраке, о замученных добровольцах, о том, что большевики убивают и мучают всех. Мертвенно-бледный, дрожащим голосом он вспоминал о „вчерашнем“ — весь во власти чувства гнева и печали…»
…На следующий день после взятия станции Песчаноокопская и ставропольского села Белая Глина и мученической смерти Жебрака-Русановича командир 3-й дивизии впервые в Добровольческой армии подписал приказ о… сформировании чисто солдатского трехротного батальона из пленных красноармейцев.
Своим приказом, за которым последовали многие подобные в Вооруженных силах Юга России, Дроздовский словно хотел сказать, что проявленная им в Белой Глине ответная жестокость была неотвратимым возмездием. Но не политикой Белого движения в Отечестве.
История первой, чисто солдатской воинской части Добровольческой армии примечательна.
Нижними чинами отдельного Солдатского батальона стали военнопленные Командные должности в батальоне заняли офицеры 2-го Офицерского стрелкового полка. Несколько дней во главе батальона стоял полковник Витковский. Затем его сменил полковник Кельнер. После захвата Тихорецкой и сформирования из пленных же красноармейцев в станице Ново-Донецкой 4-й роты батальон был переименован в 1-й пехотный солдатский полк. Вскоре были созданы 5-я и 6-я роты.
К слову говоря, в ходе Гражданской войны из-за тяжелых ранений и гибели в боях сменилось немало его полковых командиров: Драгишевич-Никшич, Шаберт, Сипягин, Звягин, Ильин, Зеленин, Житкевич.
Небезынтересен такой факт. Два последних командира полка — полковники Е. И. Зеленин и Д. В. Житкевич — одновременно после Гражданской войны вернулись из белой эмиграции в Советскую Россию и одновременно же — 8 апреля 1931 года — были расстреляны, и останки их захоронены на Ваганьковском кладбище в Москве.
…В августе 1918 года в станицу Усть-Лабинскую из Ставрополя прибыл батальон (сто восемьдесят штыков), сформированный из солдат и офицеров 83-го пехотного Самурского полка Российской Императорской армии, который вел свою родословную с 1864 года. Этот полк, отличившийся в Кавказской войне, Хивинском и Ахал-Текинском походах, Первой мировой войне, имел немало наград, в том числе Георгиевское знамя.
Самурцев за их боевой путь можно без всяких на то натяжек считать гордостью русской армии. Основой полкового коллектива были призывники из степного Ставрополья, что еще больше крепило полковую спайку. Иначе говоря, пехотный Самурский полк был здоровой клеткой в армейском организме, пораженном раковой опухолью Февраля и Октября 1917 года.
Это был один из немногих примеров на грани Первой мировой и Гражданской войн, когда солдатский, полковой коллектив не распался под ударами революционной стихии митингов, братания с врагами, заседаний комитетов «без офицеров» и дезертирства Самурцы держали свою окопную позицию до последних для России дней Великой войны.
Полк не растаял на фронте, не бросил после митинга окопы и Георгиевское знамя самурцев, не стал по пути с фронта бандой мародеров. Он ушел с фронта только тогда, когда новая Россия официально вышла из войны ценой сепаратного Брест-Литовского мира и ликвидации старой армии. И вернулся в родные места, в Ставрополье, не растаяв по пути, сохранив оружие.
После Октября 1917 года и развала русской армии Самурский полк вернулся с фронта на место своей дислокации в город Ставрополь, где и был распущен по домам. Самурцы, отличавшиеся сплоченностью, во всех невзгодах сумели сохранить (спасти) Георгиевское полковое знамя и с ним влились в состав белой Добровольческой армии.
После слияния добровольческого Самурского батальона, которым командовал полковник Сипягин, с 1-м пехотным Солдатским полком в рядах 3-й дивизии Добровольческой армии появился Самурский пехотный полк, командиром которого стал Иван Иванович Сипягин, погибший в бою под станицей Ново-Павловской, заслуживший за доблесть в Великой войне Георгиевское оружие «За храбрость».
…Свое боевое крещение 1-й Солдатский батальон получил через пять дней после своего создания, при взятии узловой железнодорожной станции Тихорецкая с расположенной рядом одноименной казачьей станицей. Бой сложился на редкость упорный, поскольку овладение или удержание Тихорецкого узла давало сторонам огромные преимущества в последующей борьбе за Екатеринодар и всю Кубанскую область. Антон Туркул в мемуарах «Дроздовцы в огне» писал;
«Если бы ни вера в Дроздовского и в вождя Белого дела генерала Деникина, если бы ни понимание, что мы бьемся за человеческую Россию против всей бесчеловечной тьмы, мы распались бы в ту зловещую ночь под Белой Глиной и не встали бы никогда.
Но мы встали. И через пятеро суток, ожесточенные, шли в новый бой на станицу Тихорецкую, куда откатилась 39-я советская (дивизия). В голове шел 1-й Солдатский батальон, наш белый батальон, только что сформированный из захваченных красных. Среди них не было старых солдат, но одни заводские парни, чернорабочие, бывшие красногвардейцы.
Любопытно, что все они радовались плену и уверяли, что советчина со всей комиссарской сволочью им осточертела, что они поняли, где правда.
Вчерашние красноармейцы первые атаковали Тихорецкую. Атака была бурная, бесстрашная. Они точно красовались перед нами. В Тихорецкой 1-й Солдатский батальон опрокинул красных, переколол всех, кто сопротивлялся. Солдаты батальона сами расстреливали захваченных комиссаров.
Дроздовский поблагодарил их за блестящую атаку. Тогда же солдатский батальон был переименован в 1-й пехотный солдатский полк..».
Победной для белых оказалась атака солдатского батальона. Бывшие красноармейцы штурмующей цепью ворвались на станцию, опрокинули ее защитников и перекололи штыками сопротивляющихся. Пленных набралось немало: «выявленные» комиссары были самочинно расстреляны.
…Полковник Дроздовский прибыл на станцию Тихорецкая, когда на удаленных запасных путях еще шла утихающая перестрелка, Порой там рвались ручные гранаты. Спросил сразу полковника Витковского о главном для него:
— Кто взял станцию, Владимир Константинович?
— 1-й Солдатский батальон, Михаил Гордеевич.
— Какие молодцы!
— Шли в штыки, как наши ходили на германцев в четырнадцатом. Патроны берегли, как в офицерских ротах.
— Трофеи, пленных взяли?
— Сейчас подсчитывают, Михаил Гордеевич. Красные не все эшелоны успели угнать на Екатеринодар.
— Патронами разжились?
— Да. И ручные гранаты теперь у нас есть. Сотни две взяли на станции.
— Хорошо. Возьмите на учет. Распределить по-братски по всем батальонам. Раздать лучшим гранатометчикам.
— Будет исполнено.
— Пленных много?
— Хватает. Сборный пункт для них устроен в станционных мастерских. Только…
— Что только? Докладывайте, Владимир Константинович. Не тяните.
— Наши солдаты самочинно вычислили комиссаров…
— И самочинно пустили их в расход? Так, что ли?
— Так, Михаил Гордеевич.
— Что самочинно, это плохо. Но сегодня для солдатского батальона случай особый. Они боевое крещение проходили. И это наша плата за сожженного Жебрака.
— Значит, по такому случаю приказа не будет?
— Не будет. Пленных красноармейцев профильтровать, насильно мобилизованных поставить в наш строй.
— Есть пополнить солдатский батальон.
— Соберите его через час на станционной площади. Хочу сказать им слова благодарности за бой.
— Будет исполнено, Михаил Гордеевич.
— Да, Владимир Константинович. Солдатский батальон вам сегодня же сдать полковнику Сипягину Ивану Ивановичу, нашему самурцу.
— Извольте спросить почему?
— Вам заступать на место Жебрака Принимать Офицерский полк.
— Для меня это честь, Михаил Гордеевич.
— Вы ее заслужили. Мы же с вами первопоходники…
В Тихорецкую входили добровольческие части: казачья конница на усталых лошадях, пропыленные офицерские роты, орудийные расчеты с полупустыми зарядными ящиками, обозы… Суетились квартирмейстеры, ставя людей по частным домам на постой.
На привокзальной площади, усеянной стреляными гильзами, среди перевернутых повозок, еще не убранных трупов построился 1-й Солдатский батальон «дроздов». Часть солдат осталась на караулах. В строю оказалось около трех сотен штыков. Докладывал о готовности к смотру полковник Витковский.
Дроздовский отказался от обычной по такому случаю церемонии. Он прошел вдоль строя каждой роты, пристально всматриваясь в лица своих бойцов, которые только час назад взяли штурмом для Добровольческой армии станцию Тихорецкая в таком трудном для себя бою.
Обратил внимание, что в батальонном строю оказалось много раненых: в руку, голову. Спросил у полковника Витковского:
— Почему раненые не в лазарете, Владимир Константинович?
— Сами не пошли. Да и что там сегодня делать-то раненым, Михаил Гордеевич.
— Как что?
— Да там с вчерашнего дня ни бинтов, ни йода уже нет.
— А как же с ранеными?
— Нательные рубахи с начала боя на бинты рвать стали. Медсестры бинты устали перестирывать…
Дойдя до правофлангового солдата, Дроздовский молча развернулся и вышел на середину строя. Батальон замер, только кое-где колыхались штыки винтовок в руках смертельно уставших людей. Полковник обратился к ним со словами благодарности:
— Братцы! Вы сегодня были просто молодцами. Благодарю вас от имени командующего за Тихорецкую!
В ответ дружно и как-то совсем необычно для года 1918-го прозвучали слова из… старой Российской Императорской армии:
— Рады стараться, ваш бродь!..
— Солдаты! За содеянный вами сегодняшний подвиг вы награждаетесь Георгиевским знаменем!
— Ура-а-а!..
— Вам даруется знамя славного Самурского полка русской армии. А самурский батальон в ближайшие дни сливается с вами в единый Самурский пехотный полк.
— Ура-а-а!..
— Ваш будущий командир полка — полковник Сипягин Иван Иванович. Фронтовик, русский солдат. Такой же, как и вы…
…Овладение Тихорецким железнодорожным узлом позволяло Добровольческой армии во второй раз в 1918 году завязать бои за Екатеринодар. Но добровольцы были измотаны неравенством борьбы, и потому Деникин решил дать им отдых на несколько дней. К тому же следовало закрепиться на занятой территории, наладить новую власть и обеспечение войск продовольствием.
За эти дни в деникинском штабе опытные генштабисты разработали план операции по захвату столицы Кубанской области. Сил теперь имелось гораздо больше, чем вел за собой в Ледяном походе бывший Верховный главнокомандующий России генерал от инфантерии Лавр Корнилов.
И самое главное: местное казачество, задавленное поборами и «расстрельными» репрессиями, уже колыхнулось в сторону Белого дела. Добровольческому командованию на какое-то время не приходилось заниматься мобилизационными проблемами: казаки-кубанцы брались за оружие стихийно, поднимая восстания целыми станицами.
Опытный войной Деникин, бывший командующий Юго-Западным фронтом, понимал, что сил у него для марш-броска развернутым фронтом на Екатеринодар нет. И что противник сохраняет значительное превосходство в силах. Поэтому на совещании командного состава белой армии он сказал сразу вполне определенно:
— Двигаться на Екатеринодар мы можем только по одному направлению. Я считаю, что такой путь для нас сегодня единственный — вдоль Тихорецкой линии железной дороги.
— Антон Иванович, какие дивизии пойдут брать Екатеринодар?
— Первая Марковская дивизия, которую принял генерал Казанович, и дивизия полковника Дроздовского.
— А корниловцы?
— Второй дивизии генерала Боровского отводится самостоятельная боевая задача Сейчас она уточняется. Но в штурме Екатеринодара корниловцы и донские партизаны на этот раз участвовать не будут.
— Ваше место в предстоящей операции?
— Как командующий, я буду в дивизии Боровского.
— Тогда кто возглавит войска, идущие на Екатеринодар?
— Я предоставляю право командирам дивизий действовать самостоятельно. Но если потребует обстановка, старший по званию берет на себя общее командование до моего прибытия…
…3-я дивизия вместе с 1-й дивизией генерала Б.И. Казановича повела наступление вдоль линии железной дороги от Тихорецкой, сбивая по пути заслоны противника. Пленные показывали, что главные силы красных изготовились защищать столицу Кубанской области.
Полковник Дроздовский умело использовал полученную информацию. К вечеру 14 июля его дивизия, удачно сманеврировав, окружила и захватила железнодорожную станцию Динская, которая находилась всего в двадцати верстах от Екатеринодара Бой получился скоротечный. На станции Динская было взято шестьсот пленных и богатые трофеи, среди которых оказалось три артиллерийских орудия, в которых добровольцы испытывали большой недокомплект. Среди трофеев были возимые склады боеприпасов, различного снаряжения и реквизированного в соседних станицах провианта.
Динская была большой железнодорожной станцией, маленьким степным городком. Пехотные роты «дроздов» вступали в нее под свой «Дроздовский марш»:
Из Румынии походом
Шел Дроздовский славный полк,
Для спасения народа
Нес геройский трудный долг…
Однако противник не дремал. Группа красных войск, которой командовал бывший казачий есаул и военфельдшер Иван Лукич Сорокин, ответным ходом заняла железнодорожную станцию Кореневская. Теперь тридцать пять тысяч красноармейцев, обладавших многочисленной артиллерией, оказались в тылу центральной группировки Добровольческой армии.
Случилось это на следующий день после взятия белыми станции Двинская. Иными словами говоря, краском Сорокин умело нанесенным ударом прорвал неприятельский фронт, оказавшись у Деникина в ближнем тылу. Мемуарист-белоэмигрант вспоминал: «…Под Кореневской Сорокин со своей армией вышел к нам в тыл. Он едва не перерезал Добровольческую армию пополам».
Для добровольцев, наступавших на Екатеринодар, создалась критическая ситуация. Требовалось принять оперативное решение, а не ждать запоздалого указания командующего. Казанович и Дроздовский накоротке съехались, чтобы обсудить свои совместные действия в ближайшие часы.
— Михаил Гордеевич, по данным пленных, у фельдшера Сорокина войск двадцать пять тысяч. Об артиллерии уже не говорю.
— Борис Ильич, к вечеру сорокинцы могут нас окончательно отрезать от остальных сил армии. Надо закрыть прорыв.
— Значит, пойдем двумя дивизиями на Кореневскую. А что будем делать с Динской? Не отдавать же ее красным?
— Выставим на Динской надежный заслон, а сами немедля выступим на Кореневскую. Согласны?
— Согласен. Атакуем там Сорокина сегодня же с двух направлений…
Однако согласованных действий у белых под железнодорожной станцией Кореневская не получилось. 1 — я дивизия генерала Казановича поспешила, встретив на пути более слабое сопротивление, чем «дрозды». Казанович решил действовать по-суворовски, вводя свои батальоны разрозненно, по мере подхода их к станции.
Столь же разрозненными оказались и действия дроздовцев. Многократные атаки белых захлебывались под шквалом пулеметного и ружейного огня, под разрывами вражеских снарядов на ближних подступах к Кореневской. К тому же ее защитники имели видимое численное превосходство, что немало ободряло их.
В итоге к вечеру обе дивизии добровольцев — 1-я и 3-я — оказались смяты противником. Понеся большие потери в людях, расстреляв носимый запас патронов, они отошли от станции на исходные позиции уже в вечерних сумерках.
В составленном отчете в армейский штаб полковник Дроздовский писал со всей жестокой откровенностью о прошедшем бое:
«Отход пехоты, имевшей на своем пути болотистую речку, носил очень тяжелый характер…
…Были случаи самоубийства добровольцев, от изнеможения не имевших возможности (уйти) от противника и боявшихся попасть в его руки.
Оставленных на поле боя раненых и выбившихся из сил постигла страшная смерть…»
В боях за Кореневскую Дроздовский, пожалуй, с самого начала своего участия в Гражданской войне пережил серьезное нервное перенапряжение. Михаил Гордеевич не изменил своей «роли»: он постоянно находился в передовых цепях добровольцев, постоянно был под огнем. В те дни к нему пристреливался не один пулеметчик и не один стрелок красных.
Вряд ли герой Белого дела красовался своим бесстрашием перед уже повидавшими в жизни многое «дроздами». Их командир ходил вместе с ними в штыковые атаки, находясь в передовой цепи. Он шел с непокрытой головой, держа в руках фуражку, полную спелой черешни.
Подражал ли он так известному пушкинскому персонажу, внешне беспечно угощаясь ими? Было ли это полнейшим презрением к смерти, которую несла каждая пуля, каждый снарядный осколок, летящий в его сторону? Или это была бравада, удальство?
Внешне скрытое нечеловеческое перенапряжение, владевшее им все эти последние дни, вырвалось наружу только в ночь на 17 июля. Случилось это в ходе короткого совещания с генералом Казановичем Разговор у них на этот раз сложился сложный.
— Михаил Гордеевич, у меня к вам первейший вопрос ваша дивизия способна еще драться в таком же духе, как сегодня вечером?
— Борис Ильич, у меня уже сотни добровольцев, с которыми я шел из Румынии, из Ростова, легли на поле перед Кореневской. Мне больно все это видеть.
— У меня тоже огромные потери, Михаил Гордеевич. Что будем делать этой ночью, завтрашним днем?
— Я предлагаю ночью отступить в восточном направлении от Кореневской. Вот мое мнение, если вы хотели его услышать.
— Вы рисуете картину в очень мрачных тонах, Дроздовский.
— А как мне ее так не рисовать. Если мы ночью отступим, то спасем наших добровольцев от уничтожения.
— Отступить от станции перед сорокинцами мы не можем.
— Почему?
— В этом будет состоять срыв всей екатеринодарской операции.
— А как же жизни белых бойцов?
— На то они и добровольцы, Михаил Гордеевич, чтобы сражаться и умирать за Россию.
— Какой же может быть срыв операции, когда нами утрачена связь с главнокомандующим. Мы с вами даже не знаем по карте, где сейчас находится генерал Деникин.
— Верно, не знаем. Как и не знаем, отменил он поход на Краснодар или нет. Связь прервана с дивизией Боровского — это тоже факт.
— Я все же настаиваю от отходе от Кореневской. Людям нужен отдых. Хоть день-два.
— Сорокин нам его не даст. У него на сегодняшний день двадцать пять тысяч штыков и сабель.
— Тогда мы сядем в оборону, а он пускай ходит в атаки на нас.
— Нам ли садиться в оборону? Без патронов? Без снарядов в неприкосновенном запасе?
— Все равно мы должны выйти из боя, Борис Ильич.
— Тогда, Михаил Гордеевич, я воспользуюсь правом, которое представил мне главнокомандующий.
— Каким правом?
— Как старший по званию, я, в отсутствие генерала Деникина, беру на себя общее командование под Кореневской. Вот вам мой боевой приказ: продолжить штурм станции и выбить оттуда противника.
— Хорошо, я подчиняюсь вам. Когда прикажете вновь поднять батальоны в атаку?
— Завтра утром наши дивизии возобновляют натиск на Кореневскую. С восходом солнца. Остаток ночи — на отдых людям..
…Атаки белых 17 июля натолкнулись на необыкновенно жесткие контрудары красных. Когда дело доходило до рукопашных схваток, то ярость в них не знала предела.
Казалось, что и этот день пройдет в бесплодном штурме. Однако днем к Казановичу и Дроздовскому, к их истекающим кровью полкам и ротам, пришла радостная весть: неприятельская группировка у Кореневской подвергается ударам и со стороны Тихорецкой. Главнокомандующий Деникин, схватив суть происходящего, собрал для атаки оттуда все, что имелось у него под рукой.
Сорокин понял, что теперь не белые, а он может оказаться в мешке. Это бывший есаул-фронтовик осознал и без своих штабистов. Кольцо окружения начало смыкаться, и он приказал своим полкам и отрядам пробиваться из него любой ценой. Поэтому и шел бой 17 июля с таким ожесточением.
Днем к полковнику Дроздовскому прискакал посыльный от Витковского. Корнет, запыхавшийся от скачки, доложил:
— Командир полка сообщает: красные двумя волнами оставляют станцию. Одна уходит по полю, вторая вон по той балке.
— Молодец! Понял. Скачи обратно и передай Витковскому мой приказ: красных по балке не преследовать.
— Есть передать: в преследование не ходить.
Когда корнет ускакал, Дроздовский послал с новой вестью гонца к Казановичу. Сам же он приказал 2-му Офицерскому конному полку пойти вдогон тех отступающих, которые с обозами уходили от Кореневской в противоположную сторону по полю.
Тогда многие задавались вопросом: почему командир 3-й дивизии не начал преследование пехотой? Такой же вопрос задал ему при ближайшей встрече и сам Деникин.
— Почему? Антон Иванович, вы же знаете, что у Кореневской полегло более трети пехоты моей дивизии.
— Знаю, поэтому и не сужу вас, Михаил Гордеевич, строго за выигранное дело. А потом вас могли легко отрезать.
— Разумеется, отрезать. В тот день у Сорокина конницы было гораздо больше, чем у нас с генералом Казановичем.
— Верно. В Академии Генерального штаба у вас, полковник, были хорошие учителя. Но…
— Извините меня, Антон Иванович. Но уложить за Кореневской вторую треть своих стрелков я не мог…
…Опасения того, что красные могут вновь отрезать «дроздов» от остальной Добровольческой армии, оказались не напрасными. Это показали уже ближайшие события. 1-я дивизия генерала Казановича уходила от Кореневской для действий против северной группировки противника. 3-я дивизия получила задачу удержать взятую железнодорожную станцию.
Сорокин Иван Лукич владел ситуацией не хуже своих соперников. Он в тот же день узнал, что половина белых оставила станцию и быстрым походным маршем двинулась к северу, где шли ожесточенные бои. Ответный ход не заставил себя ждать: уже 19 июля красные многократно атаковали Кореневскую.
Однако взять в лоб Кореневскую сорокинцы в тот день не смогли. Тогда они начали глубокий обход оборонявшихся, чтобы замкнуть кольцо вокруг станции, которую удерживала целая дивизия белогвардейцев, о чем было известно. Положение тех становилось критическим.
Вечером того дня, 19 июля, полковник Дроздовский послал с конным разъездом донесение в деникинский штаб. Он был краток: «С наступлением темноты оставляю Кореневскую. Выхожу из кольца. Буду прорываться на Бейсугскую».
Дивизия «дроздов» оставила станцию с наступлением темноты, когда батареи противной стороны заметно ослабили обстрел Кореневской. За ночь белые прошли в уже привычном для них марш — броске тридцать верст, полностью оторвавшись от красных и избежав таким образом окружения. Наутро дивизионный авангард уже вступал в станицу Бейсугскую.
Тем же утром полковник Дроздовский доложил главнокомандующему о жестоких потерях дивизии и о потребности в отдыхе для людей и лошадей.
Генерал-лейтенант Деникин, прочитав полученное только-только донесение, приказал начальнику армейского штаба Романовскому:
— Иван Павлович, подготовьте приказ о новом наступлении екатеринодарской группы на город.
— Будет исполнено, Антон Иванович. Задачу Дроздовскому уточняем?
— Да. Ему предписать, несмотря на переутомление войск, вернуть Кореневскую и тем облегчить положение 1-й дивизии Казановича в боях под Журавкой.
— Мы можем усилить 3-ю дивизию?
— Нечем, Иван Павлович. В резерве у нас нет ни одного батальона, ни одного орудийного расчета.
— Значит, «дроздам» приходится надеяться только на себя, Антон Иванович?
— Значит, так…
..Дроздовский, получив приказ Деникина, оставил большую часть дивизии для прикрытия операции против Кореневской. Он начал наступление от станицы Бейсугской. Но по прохождении половины пути офицерский разведывательный дозор донес, что на железнодорожной станции сосредоточились крупные силы Сорокина, которые продолжали прибывать.
Тогда Дроздовский от атаки Кореневской под утро отказался и заночевал в хуторе Бейсужек. В это время дивизия Казановича вела тяжелый бой, оказавшись, таким образом, без поддержки: сорокинцы получали возможность усиливаться у Журавки за счет войск, находившихся на станции Кореневская.
Впоследствии такое решение командира 3-й дивизии вызвало немало споров среди белых мемуаристов. Деникин, к примеру, сетовал на случившееся в таких словах: «…Многие военачальники с чрезвычайной неохотой подчинялись друг другу…»
Здесь не надо сбрасывать со счета самолюбие Михаила Гордеевича: он не забыл того, что всего неделю назад властный Казанович объявил себя старшим над ним, поскольку носил генеральские погоны, а его соратник был только полковником. К тому же натянутыми оказались и отношения дивизионных штабов.
Но все же думается, что не из-за мелочной обиды Дроздовский придержал в ту ночь свои войска. А сил-то у него для атаки станции Кореневская набиралось меньше половины стрелкового полка измученных боями добровольцев. Они сражались на пределе человеческих возможностей в меньших силах.
..Дав на отдых «дроздам» всего полночи, их командир в последующие дни действовал привычно решительно и требовательно. Он словно очнулся после того психологического срыва, когда вместе с Казановичем безуспешно штурмовал Кореневскую.
Утром 25 июля дивизия Дроздовского вышла в тыл Журавской группе красных и двинулась на Выселки. Там вела бой 1 — я дивизия добровольцев. Стороны повели маневренные действия.
«Дрозды» обошли противника, но вскоре и сами оказались обойденными. Михаилу Гордеевичу пришлось лично встать во главе Солдатского полка, чтобы отражать атаки сорокинцев. Те в итоге оказались сами в кольце полуокружения, и им пришлось прорываться в рукопашных схватках через боевые порядки белых, что обошлось красным большими потерями.
Журавская их группа оказалась преследуемой добровольцами генерала Казановича В горячке боя Марковский полк даже попал под пули дроздовцев. К четырем часам дня того же 25 июля группировка большевистских войск под Журавкой оказалась полностью разгромленной.
Значение успешно проведенного боя для белых оказалось велико: теперь они могли развивать наступление на недалекий Екатеринодар. 27 июля Дроздовская дивизия захватывает станицу Кирпильскую на пути к Усть-Лабе. Это был заметный успех: противник отступал в беспорядке.
Развернув опять дивизию в боевой порядок, Дроздовский начал движение на Усть-Лабу. 29 июля он атаковал ее одновременно со станицей Воронежской. Красные, державшиеся здесь, оказались отрезанными от своих главных сил. Тогда Сорокин сильно контратаковал фланги «дроздов», и тем самим пришлось перейти к обороне.
Трудно сказать, как бы развивались события в ближайшие дни, если бы не личная инициатива полковника Генерального штаба Запольского. Он командовал у Дроздовского внештатным батальоном 2-го Офицерского полка — Кубанским пластунским, составленным из пеших казаков-кубанцев, добровольцев последних дней из близлежащих станиц и хуторов.
Под вечер в штаб к Дроздовскому из батальона кубанских пластунов прискакал хорунжий с радостной вестью:
— Господин полковник, хорунжий Журбенко от полковника Запольского с донесением.
— Докладывайте, хорунжий.
— Полковник Запольский доносит, что разведка пластунов невооруженным глазом наблюдает отход красных обозов за Кубань.
— Хорошая новость. Как отходят обозы?
— Поспешают, господин полковник. Бегут, значит.
— Отлично. Что еще у тебя есть для меня, Журбенко?
— Полковник Запольский передает, что он в такой выгоде с подошедшими корниловцами своим батальоном пошел брать Усть-Лабу и станицу Воронежскую.
— Когда он начал атаку?
— Как только приказал мне доставить в штаб донесение…
Станицы Усть-Лабинская и Воронежская были взяты добровольцами в едином порыве. Арьергард сорокинских войск, попытавшийся было встать у них на пути, был частью уничтожен, частью рассеян.
Прибыв в Усть-Лабу, Дроздовский приказал командирам частей:
— День 30-го всем дается на отдых. С наступлением темноты выступаем на Екатеринодар…
Отдых был прерван уже днем: от главнокомандующего Деникина поступил приказ всеми наличными силами продолжить наступление на столицу Кубанской области. В движение пришла вся Добровольческая армия, видевшая перед собой заветную цель 2-го Кубанского похода:
— Даешь Екатеринодар!
К 1 августа Екатеринодар оказался охваченным белыми с двух сторон — с востока и севера. В этот день «дрозды» заняли Пашковский разъезд (вблизи пригородной станицы Пашковской, находившейся в руках противника), где расположились на ночлег, выдвинув вперед усиленные дозоры с пулеметами. Однако красные их не тревожили.
С рассветом упорный бой возобновился с перестрелки. Дроздовский приказал полковнику Витковскому:
— Атакуйте станицу двумя вашими батальонами. Пашковскую пройти без остановок и максимально выдвинуться к городу…