Концерт, но…

Концерт, но…

В марте 1995 года мне позвонили от Людмилы Георгиевны Зыкиной с приглашением выступить в концерте в зале «Россия». Без малейшего раздумья я дал согласие. Мне всегда доставляло удовольствие выступать в ее программах — строгих и раздольных, лиричных и в то же время торжественных. Без модных эстрадных украшательств — дымов, оглушительного грохота динамиков, кривляющихся за спиной солиста подтанцовщиц, мигания огней и прочих развлекающих, точнее сказать, отвлекающих зрителя прибамбасов.

К тому же я соскучился по живому общению со зрителем. Давно замечал за собой: если неделю-две не слышу дыхания, смеха, затаенной тишины зала — заболеваю: мне кажется, что я физически ощущаю, как увядаю, засыхаю…

Ну и что греха таить, принял приглашение еще и потому, что на пенсию не прожить. Это говорю я, получающий повышенную, согласно указу Президента, пенсию.

Приехал. И у меня появилось странное ощущение… Давно знакомый служебный подъезд к «России» показался неузнаваемым: очень уж пустынным, если не считать молодых мужчин, пристально вглядывающихся в лица артистов, проходивших через дворик перед зданием. Этому можно было и не удивляться: я еще по Малому театру знал, что если за кулисами тихо появляются незнакомые молодые крепыши — значит, в зрительном зале или ложе КТО-ТО есть… Сталин, например, — было такое, или Хрущев, или…

Меня удивило другое: каждого входящего в раздевалку пропускали через аппарат (это на зыкинский-то концерт!) — зазвенит, запищит ли металлоискатель? Что-то тут неладное, подумалось мне…

Со сцены доносился голос Людмилы Георгиевны и слова песни, которую она исполняла: «Наш дом — Россия, наш дом — Россия». За кулисами на экране монитора я видел певицу, державшую в руках папку с текстом, — не успела выучить, значит, все наспех…

В коридоре встретился с Алексеем Баталовым — он прямо на ходу по бумажке учил свой монолог.

— Алеша, что здесь происходит?

— Перед концертом здесь была конференция НДР… В зале Черномырдин…

Признаться, я пришел в замешательство. Уединившись в гримерной, размышлял: отказаться от выступления — это будет явная демонстрация, выступить — дать повод для пересудов. Каких?.. Почему я так занервничал, объясню позже…

Вошел режиссер концерта.

— Евгений Семенович, я вас прошу, перед исполнением номера скажите несколько слов приветствия НДР…

— Я пришел не партию приветствовать, а выступать перед зрителем…

— Ну, хорошо, хорошо… Но, как условились, прочтете стихотворение Бокова «Я — русский».

— И это я не могу!

— Как?!

— Виктор Степанович будет слушать это в моем исполнении уже в четвертый раз… Почему вы меня не предупредили, что в зале будет он?

— Да мы сами узнали об этом за два дня, — сокрушался режиссер.

Следует объяснить, почему я отказывался читать стихотворение Виктора Бокова. Так вышло, что до этого концерта в зале «Россия» Виктор Степанович Черномырдин слышал меня, исполняющего «Я — русский», уже трижды. В первый раз это было в Сочи, на фестивале «Кинотавр». Меня тогда попросили открыть концерт, и я прочел именно это стихотворение. Черномырдин в то время отдыхал в Сочи и пришел на наш концерт. Там же, в Сочи, я выступал еще в одном концерте и с той же программой. Прочитал несколько вещей, в том числе снова «Я — русский», вдруг вижу — в первом ряду сидит Виктор Степанович…

В третий раз он слышал это стихотворение уже в Москве, в Кремле, на каком-то банкете, где выступали приглашенные туда артисты, среди которых был и я… И вот теперь, в зале «Россия», Черномырдину предстояло услышать меня в четвертый раз и снова в том же репертуаре. Что мог подумать Виктор Степанович? Что Матвеев вообще ничего другого читать не может?..

По внутренней связи объявили: «Евгений Семенович! Приготовиться к выходу!»

Концерт вела Светлана Моргунова. Увидев меня, радостно вскрикнула:

— Вот он, любимый мой! — Она всех так радостно встречает. — Как тебя представить? Народный СССР или России?

— СССР. Я это звание не украл, и его никто не отменял! — Я пытался шутить, хотя внутри у меня все клокотало после разговора с режиссером. — И скажи не «приветствует», а «выступает»… Поняла?..

— Поняла, любимый!..

И правда, умница, поняла.

Уставшая от заседания публика встретила меня тепло, но… сдержанно. Собственно, как и всех.

Я сказал:

— Сегодня ровно сто лет со дня рождения великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. В честь этой даты я прочту его стихи.

Зал откликнулся благодарными аплодисментами…

В общем, все обошлось хорошо. Но почему же я так нервничал перед концертом?

А вот почему.

Незадолго до этого навсегда теперь мне памятного концерта я был приглашен в особняк на улице Герцена — в один из офисов НДР — для беседы. Приняли меня в этом доме приветливо, радушно. Разговаривали со мной трое интеллигентных, умных, обаятельных мужчин. И были предельно откровенны: мне предлагали участвовать в движении НДР. Рассказали делово и обстоятельно о планах и программе, о реформах, о путях выхода России из экономического кризиса…

Я искренне верил их намерениям. Однако к концу встречи, как бы подводя итог беседе, сказал:

— У меня нет ни малейшего сомнения, что усилия НДР благородны и в высшей степени своевременны. Я благодарю вас за оказанную мне честь и доверие, но быть членом вашего движения или партии не могу.

— Что вас смущает? Что беспокоит? — недоумевая, спрашивали меня НДРовцы.

— Одно, — отвечал я откровенностью на откровенность. — Я почти сорок пять лет верой и правдой служил КПСС. Да, я не всегда был согласен с ней, но… Я — фанат дисциплины. А сегодня я вне партий и движений, коих развелось великое множество. И, признаться, предложений вступить в их ряды и сейчас получаю немало… Вот представьте себе: вхожу я в строй НДР… Поразительная штука — произнес я эти слова «в строй НДР» и почувствовал себя предателем…

— Да Бог с вами! В чем предательство? — поразился один из моих собеседников.

— Когда КПСС была у власти — Матвеев состоял в КПСС.

А сегодня партия власти — НДР, и что, Матвеев уже тут как тут?!..

НДРовцы переглянулись между собой, пожали плечами, улыбнулись.

В тишине мы отпили из маленьких чашечек по глотку хорошо сваренного кофе.

Молчание нарушил я:

— Знаете, я приобрел теперь счастье вслух свободно выражать себя. Если ваши добрые дела будут видны, крикну: «Браво НДР!» Или воскликну: «КПРФ — молодцы!» Я — свободен. Уже никто не может мне скомандовать: «Ать-два!» Я выражаю себя, свое отношение к событиям, ошеломляюще нагрянувшим на народ, творчеством. Там мое и «за», и «против»… И не придуманное мною, а выстраданное вместе со зрителем… Присмотритесь, пожалуйста, может, что-то полезное и вы извлечете для себя. Хочется надеяться, может, и другие партии заметят боль народную в моих фильмах…

Отщипнули мы от грозди винограда, стоявшего на столе, по ягодке… Помолчали… Сидеть в тягостной тишине было уже неловко, я встал.

— Спасибо! — сказал на прощание. — Чувствую: я понят.

И за это спасибо!..

Тогда уже начиналась предвыборная горячка. Вот и посыпались заманчивые предложения выступить в поддержку того или иного претендента в президенты. Я принципиально отказывался участвовать в политических баталиях: стыдно было зарабатывать деньги на подобного рода играх. Недоброжелателей, конечно, нажил немало. Иные даже угрожающе намекали, вроде: «Ну, смотри. Матвеев, чтоб потом не пожалеть!»

Вот почему я и попросил Свету Моргунову сказать на том концерте в зале «Россия» «выступает», а не «приветствует»…