О Вере Павловне
О Вере Павловне
Весна 1945 года… Всем было ясно, что скоро конец войне — бои шли уже в Берлине. Явственно чувствовалось победное настроение.
Люди мечтали скорее вернуться к мирной жизни.
В это время в Новосибирске проходила окружная армейская олимпиада, на которую съехались участники художественной самодеятельности из сибирских воинских частей. Я представлял на этом смотре наше Тюменское пехотное училище — читал «Василия Теркина». В жюри входило немало замечательных деятелей культуры, тех, кто еще оставался в Сибири в эвакуации и не успел вернуться в свои города.
В антракте ко мне подошел начальник политотдела училища — он был душой нашей самодеятельности, поздравил с успехом и сказал:
— Вот бы вам после войны попасть в руки Веры Павловны Редлих: она очень хвалила ваше выступление…
Я знал, что главный режиссер новосибирского театра «Красный факел» была членом жюри. Сейчас не стыдно признаться, что мое чтение популярнейшей тогда поэмы Александра Твардовского было в основном адресовано ей — Вере Павловне…
Театр «Красный факел» к тому времени называли не иначе как «сибирский МХАТ». Высокая репутация труппы, серьезность репертуара, достойный художественный уровень спектаклей неразрывно связывали с именем Веры Павловны Редлих.
Ошеломляющий успех имел спектакль «Зыковы» по пьесе Максима Горького. Хотя так уж повелось считать, что Горький — трудный автор для сценического воплощения, а «Зыковы» — пьеса, якобы заранее обреченная на провал.
Но талант режиссера-постановщика В.П.Редлих опроверг бытовавшее мнение о пьесе Горького. Уставший от тягот войны зритель до предела заполнял зал театра. Бывая в Новосибирске, я видел этот поистине гармонический спектакль, запомнил благоговейную тишину, сосредоточенную прикованность людей к сцене. Они жадно впитывали в себя столь необходимую тогда красоту, наполняясь особой нравственной силой, которую давало им искусство.
Зрители (обо мне и говорить не приходится) буквально упивались актерским исполнительством, да нет, не «исполнительством», а жизнью горьковских персонажей, захваченные игрой Михайлова, Гончаровой, Галузы, Капустиной… В спектакле напрочь отсутствовали нарочитая театральность, эффектность и аффектация. На сцене была жизнь — осмысленная, содержательная, настоящая…
Очевидно, за эту правду, за эти глубокие чувства зрители (да и критики) и окрестили «Красный факел» «сибирским МХАТом».
В этом были признание, слава коллектива, авторитет его руководителя — выученицы Московского Художественного театра и его школы Веры Павловны Редлих. Правда (не игра в правду), органичность поведения на сцене, истинная эмоциональная наполненность актеров — вот педагогические принципы Веры Павловны!
Да, попасть бы в руки этого мастера-художника, превратиться в податливый гумоз — и пусть лепит из меня артиста! Но это была мечта… Моя мечта.
А Вера Павловна была человеком действия. И в начале 1946 года, когда о моем увольнении из армии не было еще и речи, я получил от нее приглашение (пишу эти строки и чувствую — участилось сердцебиение) работать в «Красном факеле». Она тогда уже ходатайствовала перед командующим Западно-Сибирским военным округом о моей скорейшей демобилизации.
Осенью 1946 года мое увольнение из армии состоялось. Но поехать в Новосибирск, в полюбившийся мне театр, я не решился — струсил. Может, это и не трусость, а нечто другое: скажем, отсутствие уверенности в том, что могу быть достойным членом такого прославленного коллектива. И я решил остаться в Тюмени, в местном драматическом театре, куда, как я уже упоминал, меня приглашали неоднократно.
Роли, роли (а что артисту надо, кроме ролей?), одна другой краше, сложнее и выигрышней… Успех! Успех! Но радости по-чему-то не было… Тюменская труппа в то время была довольно сильная, но… сборная — актеры разных школ, манер и направлений. Я всматривался в актера Н.Ф.Мирвольского, прислушивался к советам режиссера Д.С.Бархатова — они уделяли много внимания моему формированию. Учился всему…
Но Тюменский драматический театр переживал тогда не лучшие времена — публика перестала ходить на наши спектакли. Причины были разные. Чтобы привлечь зрителя, приходилось часто менять репертуар: срочно ставить беспроигрышные пьесы. Три-четыре недели на подготовку — и премьера! О подлинном творчестве, разумеется, говорить не приходилось — успеть бы выучить текст роли… Так было, например, с постановкой пьесы А.Островского «Без вины виноватые». Когда было решено делать этот спектакль, то при распределении ролей учитывали, какой артист или актриса уже играли их прежде, в других театрах. В труппе нашли исполнителей на все роли, кроме роли Незнамова. И решили — играть его будет Матвеев, он молодой, текст выучит быстро…
Вспоминаю, как я тогда играл, и охватывает меня ужас — ведь я себя просто сжигал. Сжигал потому, что мастерства как такового у меня еще не было — я его просто не успел нажить. Да и возможностей для этого не было: выучил текст — и на сцену! А там уж иди за своим темпераментом. Чего-чего, а этого было у меня в избытке… Я старался учитывать авторские ремарки — но как! Написано у Островского, что Незнамов плачет, — и я обливался слезами, да такими, что публика вслед за моим героем начинала рыдать…
Долго работать на таком пределе физических и эмоциональных возможностей я бы не смог. Спасибо Вере Павловне Редлих — в 1948 году она повторила свое приглашение работать в их театре.
Страху я испытал, пожалуй, больше, чем два года назад, в 46-м: ведь своим неистовым исполнением ролей в Тюмени я не приблизил себя к уровню «Красного факела», а… отдалил.
И вот наша первая встреча. Вера Павловна, понимая мои чувства, сразу постаралась успокоить меня простотой общения, доверительным тоном. И я, покоренный ее чуткостью, обаянием, проникся к ней доверием.
— Как устроились? — осторожно, с какой-то грустинкой спросила она.
— Спасибо, хорошо…
— Электроплитку принесли, раскладушку поставили?
— Да, да! Все нормально, — старался я увести ее от этих бытовых хлопот. — Я солдат…
— Вы-то да… А мама, жена, восьмимесячная крошка?..
Дело в том, что мою семью (у нас с Лидой уже родилась Светлана, да и мою маму мы взяли к себе) поместили на временное проживание в театре, в рабочем кабинете Веры Павловны.
Позже я мог не раз видеть, каким человеческим теплом согревала она всех, кто работал в театре. Как больно на ее лице отражалось чье-то невнимание к кому-то: «Как же так?!», «Как же так можно?!» — вырывались тихие, почти со стоном фразы.
Самым страшным наказанием — и не только для меня, для всех — было читать в ее глазах, что ей стыдно за тебя… Совестливость была тогда главной силой, стержнем творческой и обычной жизни в театре. Удивительная доброжелательность, взаимоуважение и помощь друг другу были нормой отношений в коллективе.
Почтительное отношение молодежи к мастерам старшего поколения — С.С.Бирюкову, Н.П.Северову, А.П.Аржанову, Н.Ф.Михайлову, К.Г.Гончаровой, Н.М.Коростыневу, Е.Г.Агароновой — отзывалось и с их стороны отеческим вниманием и заботой о нас, молодых. Как достигала Вера Павловна, извините за высокий стиль, такой благоговейности, трепетно-творческой атмосферы в труппе? До сих пор диву даюсь…
За три сезона работы в «Красном факеле» я не могу припомнить проявления того, что называется «премьерством», интриганством, карьеризмом, завистничеством… Думаю, именно порядочность, справедливость, высокая культура, подлинная интеллигентность руководителя, его авторитет — душа театра.
Все работали. Все! Работали беспрерывно и много. Играли большие и маленькие роли. А иногда и не играли, а только репетировали, искали, экспериментировали… Молодые актеры, выступая в массовых сценах, относились к созданию даже незначительных образов, характеров творчески, азартно… Результаты часто были поразительными: юные актрисы Валя Девятова, Лида Морозкина, актер Володя Эйдельман делом доказывали, что «нет маленьких ролей».
Как дорожили мы, молодые актеры, одобрением Веры Павловны! Причем она никогда не расточала похвалы, не задабривала артиста восторгами и комплиментами — она, удовлетворенная работой, словно светилась…
— Вере Павловне понравилась твоя работа? — спросил я как-то у Вали Девятовой.
— Кажется, да.
— Почему так думаешь?
— Понимаешь, она чуть улыбнулась, потерла лоб платочком и сказала: «Правильно, Валечка, правильно!..»
Моей первой ролью был Виктор в пьесе В.Ромашова «Великая сила». Ставила спектакль Вера Павловна Редлих. Я часто видел ее лоб, покрывавшийся испариной, и как потирала она его платочком, но… не улыбалась. Сколько душевного такта было в этом изумительно красивом человеке: ни единого обидного слова, ни единого намека на то, что могло ранить (о, наше больное актерское самолюбие!) или «захлопнуть форточку» доверия…
Однажды после огорчительной по моей вине репетиции Мария Мироновна Халатова (легендарная на периферии актриса — «старуха», фантастической детской непосредственности и обаяния) пригласила меня к себе домой (она тоже жила при театре) почаевничать.
— Ты, видать, за войну застоялся… Как артист, я имею в виду. Несет тебя куда-то, несет… Зауздаться тебе надо. Позорче приглядись к тому, как Вера Павловна трубочки в тебя расставляет: одну побольше, другую поменьше, одну прямо, другую — чуть вбок… Это чтоб ты, когда все выстроится, в эти трубочки свою кровь запустил. Вот! А ты зазря, куда попало кровушку разбрызгиваешь… Мимо цели! — отхлебнула из блюдечка чай, рассмеялась и добавила: — Было бы мне не восемьдесят — сейчас бы в пляс пошла, молодая озорницей была…
Это Вера Павловна устами Марии Мироновны преподала мне урок. И сколько потом было такого умного, тонкого обучения мастерству актера.
Вера Павловна подружила меня с изумительно преданным делу театра человеком — Владимиром Карловичем Дени. Режиссер-педагог, глубоко знавший историю русской классической литературы, культуру художественного слова, он снабжал меня книгами, учебниками, многие из которых были из домашней библиотеки Веры Павловны.
Она учила меня целенаправленному, целесообразному использованию природной энергии. Каждый спектакль, каждая роль — Николай в пьесе А.Крона «Кандидат партии», Роксмит в инсценировке романа Ч.Диккенса «Наш общий друг», Марков в пьесе В.Собко «За вторым фронтом» — были для меня настоящей школой сдержанности, внутренней сосредоточенности на действии. Она воспитывала во мне артиста думающего.
Позже я понял еще одну тонкость ее педагогических приемов: чтобы не заглушить, не засушить рвущуюся из меня жажду открыто-эмоционального выражения натуры персонажа, Вера Павловна отдавала меня в руки яркого и талантливого режиссера Э.М.Бейбутова… Энвер Меджидович был из тех постановщиков, которые предпочитали в своем искусстве страсть, взрывчатость, буйство сценических красок.
Спектакль «Вей, ветерок» по Я.Райнису имел шумный успех у зрителя. Мне казалась, что я в роли Улдиса не хожу по сцене, а летаю. Летаю, окрыленный и безудержно страстным строем спектакля, и темпераментом исполнителей.
— Женечка, — обратилась ко мне Вера Павловна после пятого или шестого представления «Ветерка». — Ваша легкая возбудимость — не ваша заслуга, это дар… Не эксплуатируйте природу так варварски… Оставьте и зрителям что-то угадать, домыслить… Для этого нужна воля артиста… Воля!
Летом 1951 года «Красный факел» гастролировал в Ленинграде. Проблемы «организации» зрителя не было, все залы наполнялись до предела — такова была слава театра.
Я играл в «Кандидате партии», «Вей, ветерке». Очевидно, мои работы в этих спектаклях не остались незамеченными, так как поступили приглашения от Г.А.Товстоногова в театр имени Ленинского комсомола, от К.В.Скоробогатова — в Академический театр драмы имени Пушкина, от М.И.Царева — в Малый театр (об этом я расскажу в следующей главе)…
— Вера Павловна, что делать? — Я задал этот вопрос не ради приличия, а оттого, что велико было чувство благодарности ей за участие в моей жизни.
Вера Павловна, смахнув платочком со лба испарину и, как мне показалось, блаженно улыбаясь, сказала:
— Надо ехать. Женечка!.. Только в столицу вы уж не играть, не удивлять поезжайте, а… учиться!
Уже работая в Малом театре, я учился в студии М.Н.Кедрова при ВТО… И сейчас, работая только в кинематографе, я учусь. Учусь и учу… Живу, как учила Вера Павловна Редлих…