Мартыныч

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мартыныч

В начале 60-х годов участвовал я в очередном праздновании Дня шахтера. В те времена и союзные, и республиканские, и городские власти вкладывали немалые средства в проведение этого профессионального праздника. В шахтерских городах на стадионах шли большие театрализованные представления, в которых были заняты десятки артистов. Принимали гостей радушно, с размахом. Поэтому желающих участвовать в таких празднествах находилось всегда немало.

Группе артистов кино, в которую входил и я, предстояло лететь в Донецк. Шумной толпой ввалились мы в самолет. В салоне на этот раз было какое-то особое оживление: смех, остроты и мельтешня в поисках места. Места… возле почетного гостя, красавца мужчины, прославленного на весь мир героя, космонавта-2 Германа Титова!..

Глядя на нашу возбужденную братию, а суетились главным образом особы слабого пола, Петр Петрович Глебов мрачновато заметил:

— Ну, запушили хвостами!

— Не ревнуй, Петрусь. Я тебе принципиально скажу: там есть возле чего попушить, — ответил ему сидевший спокойно Петр Мартынович Алейников.

Как формировалась бригада артистов на праздник Дня шахтера, не знаю. Знаю только, что Алейников, который никогда ранее с нами на стадионных представлениях не выступал, был приглашен на этот раз персонально. Не выступал он прежде, может, потому, что у него не было подходящего номера для подобного рода зрелищ; может — болел часто; может — из-за пристрастия к спиртному…

Мартыныч — так мы любовно называли его в своей среде — действительно не имел концертного репертуара. Про него даже ходила такая байка.

— Какая публика в зале? — спрашивает он у конферансье.

— Дом ученых.

— Тогда объяви: «Твардовский. „Ленин и печник“».

Перевозят его на другой концерт.

— Какая публика? — интересуется артист.

— Дом культуры ЗИЛа. Рабочие, надо полагать.

— А-а-а… Тогда объяви так: «Петр Алейников прочтет вам „Ленин и печник“»…

Какой там репертуар! Люди и без того валом валили — только бы увидеть его, всеобщего любимца. Слава его была фантастическая. Все от мала до велика, мужчины и женщины цитировали (в пластике и интонации) его Савку из «Трактористов»: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождалси, ты пришла, меня нашла, а я растерялси…»

А чудаковатый и мудрый Иванушка из фильма «Конек-Горбунок»? А полный заразительной жизнерадостности Ваня Курский из «Большой жизни»?!.

Сила обаяния Мартыныча была такова, что наш брат-артист, тайно и явно зараженный ржавчиной зависти, не испытывал этого мерзкого чувства к Алейникову. Так авторитетен он был, таким был его самобытный, истинно народный талант. Мы все его любили!

Разумеется, движимые самыми добрыми чувствами к коллеге, мы условились между собой: уберечь Мартыныча в этой поездке от соблазна «пригубить».

Как только в салоне самолета погасло табло «Пристегнуть ремни», началось подпольное кучкование: возле космонавта зашипело шампанское, в хвосте салона собрались самые отважные бойцы — специалисты по напиткам покрепче. Гримасами приглашали и меня… Но не мог я уйти от Мартыныча — это был бы явный провал конспиративной пьянки.

Сидел, вертелся в кресле. Мартыныч улыбнулся той ясной, единственной, известной всей стране улыбкой и обратился ко мне с сочувствием:

— Старик, ты не мучайся… Выпей! — Он достал из бокового кармана шкалик, «мерзавчик» — так назывался 50-граммовый пузырек с коньяком. — Поверь — полегчает… — И уловив мое замешательство: — Я — нет! Я свои пятилетки по этому делу давно уже перевыполнил.

Самолет приземлился. У трапа — настоящее столпотворение: «Волги», ясно, — для Германа Степановича, автобусы — для нас, а толпа мужиков, неизвестно как прорвавшихся на летное поле, схватила в свои объятия Алейникова и скрылась в неизвестном направлении.

На первом представлении Мартыныча не было! За кулисами все мы находились в состоянии тревоги. Знали только, что его увезли шахтеры. А куда? Где он? Что с ним? Никто не знал. Детективная история — человек исчез, его украли…

После выступления я приехал в гостиницу с намерением снять с себя нагульновский костюм и спуститься в ресторан на ужин. Открывая дверь в свой номер, я совершенно случайно взглянул на соседнюю дверь. Полуоткрыта. Сквозь нее вижу — мужские ноги… Рывком бросился в комнату… На полу, покрытом ковром, лежал бледный, судорожно вздрагивая, наш Мартыныч!..

— Что с вами? — осторожно подняв его голову, спросил я.

— Коньяку… — с трудом, чуть слышно, выговорил Мартыныч.

Я кинулся к лифту — занят. Бегом с пятого этажа вниз, в ресторан. По пути просил встречных вызвать «скорую». Юматов налил в фужер коньяку, вместе со мной все кинулись к лифту — занят. По лестничным маршам, через две-три ступеньки, спотыкаясь и падая, бежали мы к Мартынычу.

Жорж Юматов платочком вытер с губ Алейникова появившуюся слюну. Я влил что осталось в фужере после этого сумасшедшего бега в рот больному. «Скорую», к счастью, ждали недолго. Врач спросил:

— Кто дал больному коньяк?

С испугом честно признался, что я.

— Он попросил?

— Да…

— Не будь этого, мы бы уже не понадобились.

Петр Мартынович прожил, мучительно болея, еще два года.

Мне до сих пор не дает покоя тот «мерзавчик», который он отдал тогда в самолете мне… Может, это была его «заначка», как спасение?..