Как я был оратором

Экспромт — великое дело.

Помню, как замечательный конферансье Михаил Гаркави на вопрос коллег: «Как вам удается так легко, экспромтом парировать чью-нибудь реплику из зала?»— ответил: «Милые мои, я экспромты долго и тщательно репетирую». В шутке знаменитого шутника (опять каламбур), разумеется, есть немалая доля правды.

Ладно, если речь идет о разговоре со зрителем, а вот как быть в таком случае?

Позвонили мне из Московского горкома КПСС:

— Евгений Семенович, пятого марта в Большом театре состоится торжественное собрание по случаю праздника Восьмого марта.

Я возьми и ляпни экспромт:

— Понял. В связи с днем моего рождения…

Трубка вначале хохотнула, а потом, словно испугавшись своего же веселья, резко, этак начальственно, пробасила:

— Мероприятие правительственное. Пра-ви-тель-ствен-ное! — Голос в трубке давил на каждый слог.

Да, подумалось, кажется, неотрепетированным экспромтом я огорчил начальство. Шутка оказалась не к месту…

А голос между тем внушал:

— Будут члены Политбюро и… — Трубка секунду помолчала, словно давая мне возможность глубже осознать всю серьезность предстоящего и то, что в этом случае можно обойтись без шуточек. — И… лично Леонид Ильич ожидается… После доклада женщин будут приветствовать представители разных слоев общества. — Мой невидимый собеседник говорил так, словно доверял мне какую-то важную государственную тайну. — Есть мнение, что вы должны выступить от имени интеллигенции.

Трубка снова умолкла. Да и я «в рот воды набрал» — боялся ляпнуть новый неотрепетированный экспромт. Потом услышал:

— Напишите речь и экземпляр представьте в горком.

Последняя фраза прозвучала почти как приказ.

Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:

— Здравствуйте, товарищи! — Снова зыркнул в бумажку. — Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..

И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:

— Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.

Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое раздражение.

— Хорошо, хорошо, — смягчился голос из горкома, — об этом мы подумаем, посоветуемся. Но текст надо представить. Ждем.

Сутки лихорадочно размышлял: «Что и как?!»

Позвонила секретарь МК по идеологии:

— Евгений Семенович, что-то не видно текста вашего выступления…

— Пожалуйста, умоляю вас, избавьте меня от чтения речи.

— Ну, такой порядок… Так полагается… — мягко, хотя и несколько снисходительно, убеждала секретарь.

Я, как мог, продолжал сопротивляться.

— Ну, представьте себе: вам объясняются в любви и смотрят не в глаза, а в бумажку!..

К счастью, мой экспромт она приняла не так, как ее помощник.

— Какой ужас!.. — воскликнула секретарь по идеологии и долго смеялась. — Ну ладно, так и быть. Но все-таки, хоть вкратце расскажите, о чем хотите говорить. Поймите, мне ведь тоже надо докладывать. — Ее доверительная интонация размягчила меня.

— О чем буду говорить? — переспросил и признался: —Да о любви же! О том, как женщины воевали, как трудились, как лечили, как кровь сдавали раненым, как умеют они терпеть…

— Ой-ой, Евгений Семенович, — вздохнула она. — Ну ладно, рискнем. — По-доброму благословив меня, она рискнула на бесконтрольное выступление артиста. Без цензуры, так сказать.

На сцене Большого, за кулисами, среди знатных женщин страны царило хоть и приглушенное, шепотливое, но оживление: объятия, рукопожатия, поцелуи, улыбки…

Только я успел благодарно поцеловать руку знаменитого хирурга Зои Сергеевны Мироновой, в свое время лечившей меня, как откуда ни возьмись двое «в штатском». Вежливо, но упруго-настойчиво они оттеснили меня в глубь сцены, шепнув: «За нами», Я, подпираемый ими с боков, послушно пробирался через возбужденную толчею. Вдруг слышу голос Валентины Терешковой:

— Евгений Семенович, сядем рядом!..

Опыт высиживать скучные доклады у нас уже был, но не успел я и словечка ей сказать, как «штатские» настойчиво повторили: «За нами!»

Подвели меня к правой кулисе, поставили у второго президиумного ряда, скомандовали:

— Стоять здесь. Когда и где надо сесть, скажем!

По чьему-то велению ряды на сцене (кроме передних двух) быстро и бесшумно заполнялись женщинами — гордостью и красой Москвы. Пространство вмиг засверкало, словно южное ночное небо звездами, орденами и медалями.

— А мне куда?

— Стоять!

К первому ряду на сцене вышел, стараясь выглядеть бодреньким, Леонид Ильич Брежнев. За ним — члены Политбюро. Во второй ряд потянулись кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК.

Долго и бурно народ и партия стоя аплодировали друг другу. Сели.

— Ваше место крайнее во втором ряду. — «Штатские» легонечко вытолкнули меня на сцену.

Я оказался рядом с М.С.Горбачевым, тогда только-только вошедшим в верха государственной элиты.

Доклад, выступления — и все по написанному. Я, честно говоря, даже струхнул: у всех ораторов так это стройненько получается, а меня, не дай Бог, понесет… Все-таки бумажка — это дорожка…

Встала «моя» секретарь МК. Я понял — пошла на риск.

— Вас приветствует…

Михаил Сергеевич шлепнул меня ладошкой по коленке, сказал:

— Давайте! По-нашему, по-казацки!

До трибуны было всего три-четыре шага, а шел я, как мне показалось, вечность. Помню начало:

— Милые женщины!.. Я пришел объясниться вам в любви!..

Поскольку речь часто прерывалась аплодисментами, это горячило меня и подстегивало…

Из-за спины услышал знакомое причмокивание и голос Леонида Ильича.

— Это кто говорит? — спросил он довольно громко.

Ему проокал М.А. Суслов:

— Это говорит артист… — Через еле заметную паузу он назвал мою фамилию. Наверное, заглядывал в бумажку. А может, мне это только так показалось…

— Хорошо говорит, — похвалил Генсек.

В антракте, перед праздничным концертом, ко мне подошла «моя» секретарь и, нисколько не смущаясь своего волнения, спросила:

— Слышали, как вас принимали? — Я кивнул, что «да». — Ну, и мне полегчало, — призналась она, очаровательно улыбнувшись.

Я тогда подумал: надо же — человек облечен властью, положением, слывет строгой, волевой… А на поверку оказалось хрупкое, ранимое существо…