7

Он лежал молча, ничего не прося и ни на что не жалуясь. Когда Иван Андреич, как обычно, затеял разговор про ненаписанные песни и про «Голубонько доню», он лишь слабо махнул рукой. Чуть заметная усмешка покривила его губы.

– Нет уж, – сказал с трудом. – Теперь – все… Сам знаю.

29 октября утром пришли Анюта и Саша. Он был очень слаб, но принял их и даже улыбнулся. Улыбка была так нежна, кротка и безмятежна, что сестры заплакали.

– Ну, что вы… Рано еще…

Неожиданно в комнату вбежала Анисья. Кольцов не видел ее с тех пор, как она его шутя хоронила. Она кинулась на колени перед постелью брата и, прижавшись губами к его большой костлявой руке, зарыдала. Хотела сказать «прости», но тело ее содрогалось от плача, и она никак не могла выговорить это важное и нужное слово.

Он понял. Выпростал из-под одеяла другую руку и нежно погладил сестру по голове.

– Люблю… И всегда любил… Идите! – тяжело вздохнул Кольцов.

Когда плачущие сестры вышли, он позвал Мироновну.

– Чаю дай… Холодного…

Нянька принесла чай в синей княжеской чашке. Он сделал досадливое движение рукой.

– Вот глупая! Надо было… в стакан… Разобью…

Взял чашку и дрожащей рукой поднес ее к губам. Вдруг пальцы разжались, чашка выскользнула, рука беспомощно упала на одеяло, а голова запрокинулась далеко назад. Раздался легкий хрип.

– Матушка! – отчаянно, не своим голосом вскрикнула Мироновна и, топча синие осколки разбитой чашки, побежала к двери. – Матушка! – крикнула уже на лестнице и, упав головой на ступеньки, заголосила.