4
4
В пивной лавке сделалось тихо. Компания гуляк, буфетчик, двое половых – все замолчали, слушая хмельную импровизацию старого артиста. Привольная воронежская песня разлилась под закопченными сводами. Старик играл, закрыв глаза; странная гримаса не то улыбки, не то скорби застыла на его губах. Сребрянский размахивал руками, дирижируя воображаемым хором. Он начал, было подпевать, да закашлялся, – сел, обессиленный, и долго не мог сказать ни слова.
– Кончено, Феничка… Финита! Сдохну под забором – и крышка… И черт с вами со всеми! Ненавижу! Всех… всех ненавижу!
– Не кричите, господин, – строго сказал половой, подходя к столику. – У нас приличное заведение, а ежели кричать – идите на улицу да и кричите.
– Намедни, – не слушая полового, продолжал Сребрянский, – беру «Современник», открываю – и что же? Стихи Алексея Кольцова… Ну-ка, ну-ка… Фенька! – опять закричал Сребрянский. – Ведь это ж мое!
Свобода, свобода!..
Где ж рай твой веселый?
Следы твои страшны,
Отмечены кровью
На пестрой странице
Широкой земли…
Это я написал! Я! – Сребрянский в исступлении застучал кулаком по столу. – Феничка! – всхлипнул, запуская пальцы в растрепанные волосы. – Фенька! Пойми, друг…
– Господин! – снова подошел половой.
– Андрюша! – Феничка положил руку на плечо Сребрянского. – Ты пьян, брат… Пойдем!
Поднял с пола шляпу, отряхнул, нахлобучил на голову друга.
На улице была ночь. Медленно-медленно падали пухлые хлопья снега. Одинокими красноватыми глазками мерцали редкие уличные фонари.
Феничка молча обнял Сребрянского. Тот дрожал, у него стучали зубы.
– Постой… – сказал, преодолевая дрожь. – Я, брат… насчет Кольцова-то… все врал! Зависть и злоба… демоны черные! Он мне намедни… денег прислал… чтоб я в свою Козловку, к мамаше… на молочко! А я эти денежки-то… ах!
Какие-то странные лающие звуки вырвались из его горла. Феничка понял: плачет.
Утром он отвел его в академический госпиталь.