6

Мишака увидел, что Кольцов стоит один.

«Вишь ты! – с обидой подумал, – Шумел: гулять будем, а сам ушел». Кольцов стоял неподвижно, спиной к хороводу и что-то вроде бы разглядывал на ладони. Вроде бы напевал что-то. «С бусорью малый!» – весело рассудил Мишака и подобрался поближе.

Кольцов в самом деле пел:

Там, где терем тот стоит,

Я люблю всегда ходить…

Ночью тихой…

Запнулся, почеркал в тетрадке.

Ночью тихой, ночью ясной,

В благовонный май прекрасный, —

продолжил вполголоса. Напев был знакомый: «Ты стой, моя роща».

– Славная песня, – похвалил Мишака – Я такой не слыхивал.

– Да я, брат, и сам ее только-только схватил, – словно прислушиваясь к чему-то, сказал Кольцов.

– Ну-ка, ну-ка, – не отставал Мишака, – далее-то, далее как?

Ах, в том тереме простом…

Несколько парней подошли к ним и, послушав немного, стали подпевать.

– А что, – разошелся Мишака, – нешто девок кликнуть?

– Верно, верно, – раздались голоса. – Домашку, Любушку… Эти – мастерицы!

Вместе с девушками приплелся и Тимоша. Мишака запел, парни подхватили. Сперва робко, затем смелее вступили девичьи голоса, и уже слова:

Ах, в том тереме простом…

Есть с раскрашенным окном

Разубранная светлица,

В ней живет душа-девица, —

пропели ладно, уверенно, и Тимоша затейливо вывел жалобный напев на простецкой своей, но такой говорливой жалейке.

– Стой! Стой! – крикнул вдруг Мишака. – Ты, Любушка, знаешь, пожалостней тут… Ну-ка, лапушка, ну-ка!

Разрывайся, грудь моя! —

залились Любушка с Мишакой, —

Буду суженым не я…

– Эх, ты! – бросил жалейку Тимоша. – Спасибо и спасибо! – низко поклонился Кольцову. – Отогрел душу, милый же ты человек!