7
7
Пошли холодные дожди, наступила окаянная осень.
День волочился темный; по мутному небу, цепляясь за крыши домов, ползли низкие, с беловатыми краями тучи. Утром на Старо-Конную площадь, за соляными амбарами, пришли плотники, сколотили дощатый помост и вымазали его черной краской.
Часа в три привели солдат и поставили шеренгами вокруг помоста. Забили барабанщики, на площадь побежали люди. Никто не знал, зачем выстроили помост и пригнали солдат.
– Казнить, слышно, будут, – объяснял седоватый мещанин в картузе и чуйке.
– Да за что же казнить-то? – спрашивала рыхлая женщина в пуховом платке.
– Стало быть, есть за что! – весело отозвался кудрявый купчик.
– Ох, господи! – перекрестилась женщина. – Хоть и злодей, а все жалко…
– Позвольте, позвольте, господа, – протискиваясь вперед, приговаривал прыщавый, надушенный резедой чиновник. – Пропустите дам, господа!
Две краснощекие поповны захихикали.
– Ах, какой вы… Мы не дамы, мы девицы.
– Это так говорится, мамзель… Позвольте!
– Да ты что пхаешься? – огрызнулся угрюмый мастеровой в рваном полушубке. – А то я тебя пхну!
– Хам! – взвизгнул чиновник. – Как ты смеешь так с благородными господами!
– Ладно, – равнодушно сплюнул мастеровой. – Тута все благородные.
Барабанщики перестали бить. Раздалась команда.
Притиснутый к сырой стене соляного амбара, Кольцов напряженно глядел на черный, возвышавшийся над головами людей помост. Стук барабана еще резко отдавался в висках. Какие-то люди ходили возле помоста, что-то делая и о чем-то говоря.
– Везут! Везут! – закричали мальчишки с крыш соляных амбаров.
Из-за Смоленского бульвара выехали двое верховых жандармов. Следом за ними, запряженная тройкой разномастных клячонок, гремя колесами по крупному булыжнику мостовой, показалась ветхая ямская телега с дырявым рогожным верхом.
Возле помоста снова ударили в барабаны. Телега подкатила к солдатам и остановилась. На помост взошел палач. Он скинул армяк и, засучив рукава рубахи, поплевал на руки.
Поддерживаемый жандармами, Кареев слез с телеги. Всегда прежде румяное лицо его было покрыто той нехорошей бледностью, какая отличает больных и арестантов. Темная пушистая борода делала его еще бледнее. Улыбаясь, он оглянулся кругом, словно искал кого-то.
– Эх, пропасти на вас нету, умны дюже стали! – сердито сказал кудрявый купчик. – Еще, гля, ощеряется!
На помост поднялся военный чиновник со шпагой под мышкой и в очках. Следом за ним жандармы с обнаженными палашами ввели Кареева и поставили среди помоста. Чиновник махнул рукой – и барабаны умолкли. Тогда он достал бумагу и начал громко читать.
На площади сделалось тихо. Резкий, скрипучий голос чиновника отдавался эхом во всех концах площади…
– По указу его императорского величества…
…азу… о… аса… итва… – отозвалось у соляных амбаров.
– Бывший дворянин Кареев Александр Николаев…
…ыши… яи… аее… аса… аае… – откликнулось возле Смоленского собора. Галки встрепенулись и черной тучей взвились над колокольней.
– Лишается дворянского звания и всех прав, с препровождением на жительство…
– Да куда же, батюшка, куда? – не расслышав, допытывалась рыхлая женщина у седого мещанина.
– А на кудыкино поле, – объяснил тот.
Чиновник отдал палачу надпиленную шпагу.
– А ну, постой, ваше благородие! – сказал Карееву палач и, подняв над его головой шпагу, переломил ее и кинул на помост.
– Вот те и благородие! – захохотал купчик.
Кареева свели с помоста и подсадили в телегу. Два жандарма с обнаженными палашами очень неудобно пристроились по бокам. Пошел дождь. Ямщик поднял воротник армяка, разобрал вожжи, и телега запрыгала по неровной мостовой Большой Московской улицы.
Не замечая дождя, Кольцов стоял, глядя вслед удалявшейся телеге. Из-за рогожного верха виднелись только клинки жандармских палашей. Горластая стайка мальчишек бежала возле колес.
«Вот и Жуковский, – подумал с обидой Кольцов, – обещал попросить государя, да, видно, забыл… Или государь не помиловал?»
Ему вспомнилось: дворцовая лестница, красный водопад ковра, белое, чисто вымытое лицо Николая со стеклянными, ледяными глазами…
– Да за что же? – вскрикнул Кольцов, глядя в это страшное, неживое лицо царя. – За что?!