12

Гуляли допоздна. Зензинов раза три выходил во двор поглядеть лошадей.

– Ох, пострянем, Василич, – шепнул он раз Кольцову. – На речке, брат, шум пошел… Беда!

Но Алексею теперь было все равно: Варенька сидела рядом, ее ласковые глаза сияли, голубой шелк ее платья напоминал весеннее небо, и все так были хороши и так любили его и, главное, он сам так всех любил, что ему не было времени думать о дороге, о речке, которая вдруг зашумела.

«Шумит – и черт с ней! – подумал легко, как во сне. – Главное – Варенька…»

Наконец Зензинов захмелел и, повалясь на лавку, уснул.

– Ну, молодые, – сказал Махонин, – оно и вам бы часок отдохнуть не мешало. Сейчас, Васильич, такую вам постелю приготовлю, на какой и царь не леживал!

Он вышел во двор и вскоре вернулся с огромной охапкой душистого лесного сена.

– Пожалуйте сюда, – сказал, открывая дверь в боковую горницу и сваливая сено на пол.

Наталья принесла две подушки и большое лоскутное одеяло.

– Счастливо почивать, – пожелала она. – Лучину-то, я чай, вам не надобно, и так светло…

Маленькая комнатка была залита ровным мутновато-белым светом поздно взошедшей луны. В ворохе принесенного Махониным сена что-то зашуршало и пискнуло.

– Что это? – испуганно прижалась Варенька к Кольцову.

– Мышь, не бойся…

Она подняла голову и молча, долгим взглядом поглядела на Алексея.

– Боюсь… – прошептала чуть слышно. А когда он принялся перетряхивать сено, выгоняя из него мышиное гнездо, засмеялась: – Да нет, чудак… не мышей… не мышей боюсь!

И, обхватив его с какой-то неженской силой, повалила на мягкое, душистое сено.