5
5
Наступала петербургская весна. Мокрый снег, ветер с моря и пронизывающая до костей сырость наполнили воздух гнилью. Развезло дороги, началась распутица, и отъезд отложили снова.
Кольцову наскучило в Питере. И хотя каждый день он был зван то к одному, то к другому литератору, ему было скучно. Несколько раз брался за перо, да «перо, – писал он Белинскому, – было как палка», стихи не шли, и он рвал на мелкие клочки исписанные бисерным почерком листочки.
За эти два месяца он перезнакомился со всеми питерскими знаменитостями. Бенедиктов подарил ему книжку стихов. Однофамилец Жуковского, писавший под именем Бернета, частенько захаживал в номера, где жил Кольцов, и, завывая, читал свои новые, пустые и напыщенные поэмы. Из круга художников Кольцов был особенно близок с Венециановым и Мокрицким. Мокрицкий даже нарисовал его портрет, сказать по правде не очень удавшийся.
– Ты, Аполлон Николаич, извини, – сказал Кольцов, – только это не я, ты из меня красавца писаного сделал… Экий валет червонный!
– Польстил, польстил! – смеялся и Венецианов. – Красавчик получился, а самой красоты-то кольцовской и нету…
Однажды Панаев предложил Кольцову собрать у себя в номерах литераторов.
– Ей-богу, голубчик Алексей Васильич, это идея! Вы у всех перебывали, все вас знают и, кажется, теперь, не в пример прошлому, уважают. Разошлите приглашения, а я помогу насчет сервировки, вин… а?
Панаев так увлекся мыслью о литературном вечере, что, расписывая, как все это устроится, просидел у Кольцова далеко за полночь. Тут же были намечены гости, назначен день, написаны пригласительные билеты.
Кольцову и самому понравилась затея Панаева; не жалея денег, он стал хлопотать об ужине, об официантах, о столах и скатертях. Как-то раз, еще задолго до литературного вечера, Кольцов угостил Панаева донскими маринованными бирючками. Прасковья Ивановна была мастерица приготовлять эту рыбку, и Панаев, отведав бирючка, сказал, что вкуснее ничего едать не случалось. Теперь он вспомнил про бирючка – у Кольцова его оставалось еще с полбочонка – и велел среди прочих угощений поставить на видном месте и бирючка.
Это, Алексей Васильич, гвоздь вечера будет! – потирал руки Панаев. – Будьте покойны, уж я-то в этих вещах разбираюсь до тонкости!
Наконец в ближайший понедельник к дому госпожи Титовой в Басковом переулке на Литейном, где жил Кольцов, начали подъезжать экипажи. В наемных каретах приехали Краевский и Полевой. Подкатывали извозчичьи санки. Панаевская франтовская «четверня на вынос» с бородатым горластым кучером наделала шуму в тихом Басковом переулке. Когда же, визжа колесами и сияя фонарями, к дому госпожи Титовой подъехала голубая, с княжескими гербами на дверцах щегольская карета князя Одоевского, жильцы меблированных комнат, отродясь не видавшие такого великолепного съезда, как бы невзначай стали выходить из своих нумеров и прогуливаться по коридору.
У входа стоял Кольцов и принимал гостей. В комнатах ярко горели свечи, и официанты из соседнего трактира сновали вокруг сдвинутых и уставленных винами и закусками столов.
– Ну-с, Алексей Васильич, батюшка, – похвалил Краевский, входя к Кольцову, – богато жить стали, посмотреть приятно-с.
Венецианов с Мокрицким приехали позже других. У Мокрицкого топорщился плащ от какого-то тщательно завернутого в серую бумагу четырехугольного предмета. Скинув тяжелую ватную шинель, Венецианов тщательно вытер клетчатым платком очки, взял из рук Мокрицкого таинственный предмет и развернул его. Предмет оказался небольшой писанной масляными красками картинкой. Венецианов поставил ее на стул, повернув так, чтобы пламя свечей не отражалось на лаковом глянце картины. Ее окружили гости.
– Боже мой! – вырвалось у Кольцова. – Вот уж красота так красота!
Картина изображала поле. Оно уходило вдаль, сливаясь в мутном мареве с горизонтом. По пояс во ржи стоял молодой парень и точил косу. Светлые волосы косаря слиплись на загорелом лбу.
Венецианов вынул табакерку, понюхал и только после этого обратился к Кольцову:
– Прошу, прелесть моя, принять в день именин-с – от именинника же! А? Что? День-то какой нынче? Какой день-то? – Он поднял очки на лоб и оглядел гостей. – Алексея, судари мои, божья человека-с! И посему, радость ты моя, – он обнял Кольцова, – мы с тобой нынче именинники! Прошу принять…
– Позвольте и мне, – произнес князь Одоевский. Он подошел к Кольцову и с глубоким поклоном поднес ему изящный сверток. – От всей души и на всю жизнь… пока не разобьется. Осторожней, осторожней, батюшка… это чашка!
Панаев схватился за голову и побежал к столу распорядиться. «Ай-яй-яй! – шепнул на бегу Алексею. – Хоть бы словечком намекнули!» – «А я и сам позабыл, – смутился Кольцов. – До сей поры привычки не было праздновать… Да и что я за фигура такая?»
Хлопнули пробки, официанты разлили шампанское, и гости один за другим потянулись к Кольцову с поздравлениями.