В Петровском и Воскресенском

«В деревне,— по словам П. В. Анненкова, — молодой Пушкин с первого раза очутился в среде многочисленной дальней своей родни Ганнибаловых…»[51]  Он навестил двоюродного деда в Петровском и, вероятно, не раз побывал у двоюродных тёток и дядей в Воскресенском, с которыми Мария Алексеевна и Надежда Осиповна поддерживали дружественные отношения (насколько дружественными были их отношения с Петром Абрамовичем, сказать трудно,— известно, например, что в октябре 1811 года владелец Петровского предъявил иск через судебные инстанции владелицам Михайловского о взыскании с них какого-то долга).

На обороте обрывка листа с записью «Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери…» сохранились слова: «…попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого Арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда. Принесли… кушанья поставили…» Слова эти принято относить именно к посещению Пушкиным Петра Абрамовича в 1817 году. П. В. Анненков, впервые их опубликовавший, писал: «Забавно, что водка, которою старый арап потчевал тогда нашего поэта, была собственного изделия хозяина: оттуда и удовольствие его при виде, как молодой родственник умел оценить её и как развязно с нею справился»[52]. Однако не вполне очевидно, что это потчевание водкой происходило в 1817 году. Между первым и вторым отрывками дневниковой записи поэта 19 ноября 1824 года был текст, который по содержанию скорее относился к встрече деда и внука в 1824 году, а также к событиям, непосредственно ей предшествовавшим.

К первому посещению Пушкиным Петра Абрамовича в 1817 году относят и записанный Л. Н. Павлищевым со слов его матери Ольги Сергеевны рассказ: «Ганнибал впал тогда в такую забывчивость, что не помнил своих близких. Так, например, желая рассказать о посещении своего сына, он говорил: — Вообразите мою радость: ко мне на днях заезжал… да вы его должны знать… ну, прекрасный молодой офицер… ещё недавно женился в Казани… как бишь его… ещё хотел побывать в Петербурге… ну… хотел купить дом в Казани… — Да это Вениамин Петрович,— подсказала ему его внучка Ольга Сергеевна.— Ну да, Веня, сын мой; что же раньше не говорите? Эх, вы!..»[53] Если этот рассказ достоверен, то надо признать, что уже в 1817 году с памятью у Петра Абрамовича дела обстояли очень плохо — в это время его сын Вениамин Петрович давно не был «прекрасным молодым офицером», ему исполнилось 37 лет; женился он в Казани — если женился,— то за 15 лет до того. Однако не исключено, конечно, что такая забывчивость в данный момент была связана с особым пристрастием Петра Абрамовича к водкам и настойкам. Ведь и несколько лет спустя, когда он писал автобиографию, память ему не изменяла.

Попасть из Михайловского в Петровское можно было либо по той дороге, которая шла вдоль озера Кучане, по опушке поднимающихся на прибрежные холмы рощ, либо по другой, идущей лесом и спускающейся к озеру почти у самой въездной берёзовой аллеи.

Большой, плотный, как все Ганнибалы, темнокожий старик с седыми волосами обычно принимал гостей в своём просторном кабинете, иногда — в беседке или других любимых уголках своего «ирегулярного» парка.

Возможно, Пушкин летом 1817 года навещал Петра Абрамовича не один раз, слышал от него рассказы о прадеде. Этот колоритный осколок века минувшего, переживший пять царей, его рассказы, весь уклад его жизни не могли не интересовать юного поэта.

До Воскресенского было значительно дальше, чем до Петровского. Дорога шла главным образом лесом.

Л. Н. Павлищев, со слов Ольги Сергеевны, рассказывал об обитателях Воскресенского, с которыми молодым Пушкиным довелось познакомиться в 1817 году: «Они были олицетворение пылкой африканской и широкой русской натуры, бесшабашные кутилы, но люди такого редкого честного, чистого сердца, которые, чтобы выручить друзей из беды, помочь нуждающимся, не жалели ничего и рады были лезть в петлю. Пётр и Павел Исааковичи были молодыми, весёлыми, в особенности Павел, придумывавший для гостей всевозможные забавы, лишь бы им не было скучно в деревенской глуши. Весёлость его выразилась, между прочим, как рассказывала мне мать, в следующем экспромте, который он пропел во главе импровизированного хора бесчисленных деревенских своих родственников, когда, вооружённый бутылкой шампанского, он постучал утром в дверь комнаты, предоставленной приехавшему к нему племяннику Александру Сергеевичу, желая поздравить дядю с именинами:

Кто-то в двери постучал:

Подполковник Ганнибал,

Право слово, Ганнибал,

Пожалуйста, Ганнибал,

Сделай милость, Ганнибал,

Свет Исакыч Ганнибал,

Тьфу ты, пропасть, Ганнибал.»

Именно в Воскресенском, скорее всего, и мог произойти тот курьёзный эпизод ссоры Пушкина с Павлом Исааковичем Ганнибалом, о котором, со слов матери, также рассказывал Л. Н. Павлищев: «Александр Сергеевич, только что выпущенный тогда из Лицея, очень его полюбил, что, однако, не помешало ему вызвать Ганнибала на дуэль за то, что Павел Исаакович в одной из фигур котильона отбил у него девицу Лошакову, в которую, несмотря на её дурноту и вставные зубы, Александр Сергеевич по уши влюбился. Ссора племянника с дядей кончилась минут через десять мировой и… новыми увеселениями, да пляской, причём Павел Исаакович за ужином возгласил под влиянием Вакха: 

Хоть ты, Саша, среди бала

Вызвал Павла Ганнибала;

Но, ей-богу, Ганнибал

Ссорой не подгадил бал!

Дядя тут же, при публике, бросился ему в объятия»[54].

О Павле Исааковиче Ганнибале известно, что он учился в Морском кадетском корпусе, служил на флоте, затем, с 1801 года, в армии, в различных частях. Принимал участие и отличился в Отечественной войне 1812—1814 годов. В 1817 году вышел в отставку из Изюмского полка «по домашним обстоятельствам». Был женат, имел сына Александра, который умер молодым ещё человеком в 1843 году, будучи штаб-ротмистром Чугуевского уланского полка. Находясь в отставке, Павел Исаакович жил в весьма стеснённых материальных обстоятельствах. Это видно, между прочим, из сохранившегося его прошения на имя Александра I. В этом прошении, поданном 11 ноября 1821 года, он писал, что прослужил офицером 25 лет, «в последнюю кампанию (Отечественную войну — А. Г.) имел счастие неоднократно отличить себя», при выходе в отставку награждён подполковничьим чином, но лишён какого-либо пенсиона и, поскольку по «малозначущем имуществе своём» не в состоянии содержать себя с семьёй, просил «не оставить воспомоществованием безбедного пропитания того, который готов пролить последнюю каплю крови для защиты своего государя и отечества». В просьбе было отказано.

На долю этого доброго, весёлого, но не в меру горячего и не очень удачливого человека несколько лет спустя выпали тяжкие испытания. Заслуженный офицер, храбро сражавшийся в Отечественную войну, он стал жертвой не обоснованных жестоких правительственных репрессий после восстания декабристов.

Некий подполковник Краковский, оказавшийся провокатором, донёс на Ганнибала, будто он, Ганнибал, во время беседы в ресторане выражал сочувствие «несчастным… слишком строго наказанным». Павел Исаакович был «взят» ночью со своей квартиры в Литейной части в Петербурге и заключён в каземат Петропавловской крепости. После двух месяцев одиночного заключения, без всякого следствия, выслан в город Сольвычегодск, где вынужден был жить на 50 копеек в сутки, подвергаясь всяческим унижениям и оскорблениям, а затем по навету пьяницы-городничего, обвинившего его в «буйстве» и «дерзких поступках», отправлен с жандармом в Соловецкий монастырь на шестилетнее «строжайшее заключение». Только осенью 1832 года, вконец измученный, больной, превратившийся в «удручённого незаслуженными испытаниями старца», он получил «высочайшее прощение» и разрешение вернуться в центральную Россию, однако без права проживания в столицах и вступления в какую-либо службу. В 1833 году Павел Исаакович поселился в Луге, недалеко от родственников, где влачил полунищенское существование (принадлежавшее ему небольшое имение в Порховском уезде было продано во время его заключения за неуплату процентов). Умер он в 1841 году.[55] Встречающееся утверждение о причастности П. И. Ганнибала к движению декабристов ошибочно.

«Плачевную историю» свою Павел Исаакович уже после освобождения подробно и весьма выразительно изложил в письме шефу жандармов А. X. Бенкендорфу.

Пушкин не мог не знать эту «плачевную историю».