Пять дней в мае

Обстоятельства складывались так, что после осенней поездки 1827 года до весны 1835 года Пушкину не удавалось побывать в Михайловском, хоть он и мечтал об этом[282]. «Не знаю, приеду ли я ещё в Михайловское,— писал он П. А. Осиповой в январе 1828 года.— Однако мне бы хотелось этого. Признаюсь, сударыня, шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды — я с трудом переношу их. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, сударыня, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня всё же сохранились поэтические вкусы». Пушкин не раз писал об этом и позже. «Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до смерти этого хочется,— признавался он той же П. А. Осиповой.— Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться».

Летом 1831 года, вскоре после женитьбы, поэт задумал приобрести Савкино и обратился к Прасковье Александровне с просьбой содействовать ему в переговорах с владельцами — братьями Затеплинскими. 29 июня он писал Осиповой из Царского Села: «Да сохранит бог Тригорское от семи казней египетских (в России свирепствовала эпидемия холеры.— А. Г.); живите счастливо и спокойно, и да настанет день, когда я снова окажусь в вашем соседстве! К слову сказать, если бы я не боялся быть навязчивым, я попросил бы вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году. Что скажете вы, сударыня, о моих воздушных замках, иначе говоря, о моей хижине в Савкине? — меня этот проект приводит в восхищение и я постоянно к нему возвращаюсь».

Прасковья Александровна выразила полную готовность выполнить просьбу Пушкина. Она отвечала ему: «Нравятся ли мне ваши воздушные замки? Я не успокоюсь, пока не сбудутся ваши мечты, если я буду иметь к этому хоть малейшую возможность…» В следующем письме Пушкин вновь подтвердил своё желание приобрести Савкино и просил выяснить у владельцев материальную сторону дела. Ответ последовал незамедлительно: «Я вас благодарю за доверие, оказанное мне, но чем оно больше, тем больше я чувствую себя обязанной быть достойной его… Вот почему, рискуя наскучить вам, мой друг, я спрашиваю, какой суммой вы можете располагать на покупку „хижины“, как вы её называете? Я полагаю, не больше 4—5 тысяч? Обитатели Савкина имеют 42 десятины, разделённые между тремя владельцами. Двое из них почти согласны продать, но старший упрямится и поэтому назначает сумасшедшую цену. Если же вы мне сообщите вашу сумму — найдём средство примирить наши разногласия».

Проектам этим, однако, не суждено было осуществиться. Через два с половиной месяца после первого письма Пушкин сообщал Осиповой: «Благодарю вас, сударыня за труд, который вы взяли на себя, вести переговоры с владетелями Савкина. Если один из них упорствует, то нельзя ли уладить дело с двумя остальными, махнув на него рукой? Впрочем, спешить некуда: новые занятия удержат меня в Петербурге по крайней мере ещё на 2 или на 3 года. Я огорчён этим: я надеялся провести их вблизи Тригорского». Пушкин задержался в Петербурге, Савкино не купил, «хижины» подле добрых старых друзей не построил.

Семь лет с лишним не бывал поэт в Михайловском. Он рвался туда. Писал П. А. Осиповой: «Не знаю, увидимся ли мы этим летом — это одно из моих сладостных желаний: если б только оно сбылось!» (16 мая 1832 г.); «рассчитываю повидаться с вами нынешним летом» (29 июня 1834 г.). Но всякий раз обстоятельства не пускали.

И вдруг весною 1835 года, 2 мая, он подал прошение «на высочайшее имя» об отпуске на 28 дней и, получив разрешение, 5 мая уехал в Псковскую деревню.

Что побудило его, казалось бы ни с того ни с сего, сорваться с места, оставить Петербург, когда Наталья Николаевна вот-вот должна была родить, не могли понять даже родные. «Сообщу тебе новость,— писала Надежда Осиповна дочери,— третьего дня Александр уехал в Тригорское, он должен вернуться не позднее 10 дней, ко времени разрешения Наташи. Ты, может быть, думаешь, что он по делам — вовсе нет, только ради удовольствия путешествовать в такую плохую погоду. Мы были очень удивлены, когда он накануне отъезда пришёл с нами проститься. Его жена очень этим опечалена. Надо сознаться, что твои братья большие оригиналы и никогда не перестанут быть таковыми»[283].

Появление Пушкина в Тригорском было неожиданностью и для Прасковьи Александровны. В своём календаре она записала: «Майя 8-го неожиданно приехал в Тригорское Александр Сергеевич Пушкин. Пробыл до 12-го числа и уехал в Петербург обратно».

Пушкин вернулся домой 15-го, на следующий день после рождения сына Григория — третьего ребёнка в семье.

Нет, не удовольствие путешествовать в плохую погоду привело поэта в деревню. Душевное состояние его было таково, что он испытывал неодолимую потребность хоть ненадолго вырваться из враждебного Петербурга, побыть в тишине, вдали от двора, на свободе, среди добрых, искренне любящих и ничего не требующих от него людей.

События весны 1835 года поставили Пушкина в крайне тяжёлое положение. Вышедшая в начале года «История Пугачёва», в которую вложил он столько труда и от которой так много ожидал, не получила признания. Тонкое историческое исследование, основанное на никому не известных архивных материалах, образец научной прозы, оно не нашло своего читателя. «В публике очень бранят моего Пугачёва, а что хуже — не покупают»,— записал Пушкин в дневнике. Предложенная поэтом концепция крестьянской войны вызвала злобное негодование в официальных кругах. О реакции министра просвещения и президента Академии наук С. С. Уварова, одного из злейших своих врагов, поэт писал: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении».

Вместо сорока тысяч прибыли, на которые рассчитывал автор, книга принесла четыре тысячи убытка. А ещё надо было уплатить двадцать тысяч, взятых из казны для напечатания книги. Всего, чтобы рассчитаться с долгами и обеспечить содержание семьи, нужны были шестьдесят тысяч. А где их было взять? Доход с имений не удовлетворял даже претензий родителей и назойливого, корыстолюбивого зятя Павлищева.

В апреле, когда стал окончательно ясен провал «Пугачёва», последовал и отказ на ходатайство о разрешении издания литературно-политической газеты, о которой поэт давно мечтал.

Пушкин чувствовал, что способен на труды важные, необходимые России. Но обстоятельства не позволяли их осуществить. Поэт не находил себе места.

Отпуск он просил на двадцать восемь дней, а пробыл в деревне не более пяти. Мария Ивановна Осипова вспоминала об этом приезде Пушкина весною 1835 года: «…приехал такой скучный, утомлённый: „Господи, говорит, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!“»[284]

Годы после михайловской ссылки не были лёгкими для Пушкина. Скитания по «большим дорогам»; гостиницы, постоялые дворы, короткие остановки у друзей; ни своего угла, ни спасительного уединения; преследования жандармов; хлопоты о куске хлеба… Потом женитьба, возвращение на службу, новые бесконечные хлопоты, заботы преследования… Всё чаще мечты уносили его в деревенскую жизнь, в тишину Михайловского и Тригорского.