Владелец Петровского

Пётр Абрамович Ганнибал, старше Осипа Абрамовича на полтора года (родился 21 июля 1742 года в Ревеле),— единственный из братьев Ганнибалов, связавший свою судьбу не с морской, а с сухопутной артиллерией[28].

Окончив в 1750-х годах Санкт-Петербургскую артиллерийскую школу, служил в различных армейских артиллерийских частях. В 40 лет (ко времени смерти отца и раздела имения) он был полковником, а в 1783 году вышел в отставку генерал-майором. Как пишут его биографы П. В. Анненков, а за ним Н. А. Белозерская, «весьма возможно, что Пётр Абрамович достиг бы ещё более видного общественного положения, если бы не попался в неприятном деле, в виде растраты каких-то артиллерийских снарядов. Вследствие этого он долгое время состоял под судом и избавился от него только благодаря связям и влиянию своего старшего брата, Ивана Абрамовича. Таким образом, о новой службе помышлять было нечего…» Вероятно, речь шла о халатности со стороны несколько легкомысленного полковника, но никаких документов по этому делу в архивах не обнаружено. В «пашпорте», выданном П. А. Ганнибалу после подачи челобитной об отставке 15 октября 1783 года за подписью князя Г. А. Потёмкина, сказано: «Объявитель сего артиллерии Господин Полковник Пётр Ганнибал, просящийся поданною на высочайшее ея императорского величества имя челобитною об отставке от службы до получения на оную резолюции отпущен мною в дом ево, состоящий в Санктпетербурге, во уверение чего дан сей пашпорт за подписанием моим и с приложением герба моего печати…»[29]

Как все Ганнибалы, Пётр Абрамович обладал недурной наружностью, лицом был смугл, умел расположить к себе общительностью и весёлостью, но нрав имел горячий, непокладистый, не без самодурства.

В 1777 году он женился на дочери казанского помещика, коллежского советника Григория Григорьевича фон Данненштерна Ольге Григорьевне. За женою получил в приданое имения в Казанской и Саратовской губерниях.

По-видимому, в Казани Пётр Абрамович служил, командовал какой-то артиллерийской частью. Граф А. Г. Бобринский в августе 1782 года писал в дневнике о встречах с Ганнибалом в Казани. 10 августа: «…играла полковая артиллерийская музыка, г-н полковник Ганнибал — негр, брат того, что управляет в Херсоне, человек очень весёлый; он был с женою». 15 августа: «Ганнибал пригласил нас в лагерь на артиллерийские манёвры». 16 августа: «После обеда мы ездили к Ганнибалу смотреть его полк и видели, как бомбардировали и брали нарочно им выстроенный городок. Тут присутствовала вся Казань, был и путешественник-англичанин»[30].

Доверенность на представление его интересов при разделе имения после смерти отца «артиллерии полковник Ганнибал» заверял в «Казанского наместничества палате гражданского суда».

С Ольгой Григорьевной П. А. Ганнибал имел троих детей — сына Вениамина и дочерей Христину и Александру. Однако «и сей брак был несчастлив». Прожив с семьёй девять лет, Пётр Абрамович оставил её и, по выражению Н. А. Белозерской, «поселился в своём наследственном псковском имении, доставлявшем ему возможность безбедного и праздного существования; здесь он зажил жизнью большинства тогдашних провинциальных дворян».

Предполагали, что разрыв с семьёй в это время был связан с его увлечением Надеждой Гавриловной Лихачёвой, дочерью небогатого псковского помещика, отставного инженер-поручика Гаврилы Анатольевича Лихачёва, доброго знакомца братьев Ганнибалов (именно он представлял интересы и Петра и Ивана Абрамовичей при разделе имения в 1782 году; через него впоследствии получала от мужа содержание Ольга Григорьевна). Пётр Абрамович имел дела и с сыном Г. А. Лихачёва Петром Гавриловичем — тогда армейским офицером, а впоследствии генерал-майором, героем Отечественной войны, скончавшимся от ран, полученных в Бородинском сражении.

Из деревни Пётр Абрамович послал жене письмо, в котором, по её словам, сообщал своё «желание», чтобы она «к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми положенное им содержание». Ольга Григорьевна согласилась и поселилась с детьми в принадлежавшей Петру Абрамовичу мызе Елицы под Петербургом. Но хозяйкой здесь она себя не чувствовала — мызой управлял зять Петра Абрамовича Адольф Карлович Роткирх, который относился к ней недружелюбно, во всём её стеснял. «Содержание», назначенное ей мужем, было ограниченным, хотя и не вовсе скудным — она получала ежегодно 500 рублей деньгами и провизию натурой, имела свой выезд; особо оплачивалась квартира в Петербурге, учителя для детей и содержание слуг. Это далеко от того полного равнодушия, которое проявлял к оставленной им семье Осип Абрамович.

Ольга Григорьевна соглашалась с таким положением до 1792 года, когда узнала от Ивана Абрамовича, что муж намерен продать мызу Елицы и, отобрав у неё детей, отдать их в «панцион». В январе 1792 года она через Г. Р. Державина, бывшего тогда «секретарём у принятия прошений», обратилась к императрице. Обвиняя мужа в нарушении супружеского долга, перечисляя подробно обиды и притеснения, которым подвергалась, ходатайствовала о наложении запрещения на продажу мызы и оставлении детей для воспитания под её наблюдением, а также об учреждении опеки, через которую она могла бы аккуратно получать положенное «содержание». Несомненно, она знала о существовании опеки над дочерью Осипа Абрамовича и о том, что её муж был одним из опекунов.

Решением Екатерины Пётр Абрамович был обязан выдавать Ольге Григорьевне на содержание семьи 1000 рублей в год; указано было и о «не чинении впредь оскорблений и не отобрании у неё детей». Ольга Григорьевна снова писала императрице, подробнейшим образом обосновывая как минимальную потребную ей сумму — 1800 рублей в год. Екатерина через Державина указала, чтобы «Пётр Абрамович Ганнибал непременно по мере достатка удовлетворял жену и не доводил бы более жалоб её до высочайшего престола».

Державин сам пытался уладить спор — вёл обширную переписку с обеими сторонами, приглашал Ганнибала к себе, но ничего не добился: Пётр Абрамович упорно стоял на своём, отвергая все претензии жены, как «нерезонабельные». Он продал в 1792 году мызу Елицы с деревнями, лишив таким образом семью натурального довольствия, и выдавал Ольге Григорьевне на всё её «содержание» 1000 рублей в год, «которое число денег,— по его словам,— с доходами, получаемыми ею из собственных её деревень (140 душ в Казанской губернии,— А. Г.), превосходят почти то, что оставляет для себя и расходует на воспитание детей». То, что он детей любит и о них заботится, не отрицала и Ольга Григорьевна. Добросовестно выполнял он и свои обязанности опекуна над племянницей.

Человек своего века и своей среды, невысокой культуры, с грубыми армейскими манерами, своенравный, подчас суровый даже по отношению к близким, не говоря уже о крепостных, Пётр Абрамович не был, однако, малограмотным дикарём, не знавшим иных интересов, кроме самозабвенного изготовления водок и настоек, каким обычно представляется по рассказу его слуги, а позже михайловского приказчика Михаила Ивановича Калашникова или по написанному им самим началу автобиографии. Он пользовался уважением в губернии и, вероятно, не только благодаря значительному состоянию и генеральскому чину, но и личным качествам; избирался губернским предводителем дворянства. Живя постоянно в деревне, нередко наезжал в Петербург. Бывал и за границей. Так, 24 января 1800 года (Петру Абрамовичу шёл уже 58-й год) в «Санкт-Петербургских ведомостях» в списке отъезжающих за границу значился «Пётр Абрамович Ганнибал, генерал-майор, живёт в Сергиевской улице, в собственном доме»[31]. Есть свидетельства о его интересе к музыке.

Говоря о малограмотности и нелогичности сохранившегося начала его автобиографии, нельзя не иметь в виду, что оно писано 82-летним стариком (бумага, на которой оно написано, имеет водяной знак 1823), притом страдавшим сильным склерозом (дошедшие до нас его собственноручные письма начала 1790-х годов и по грамотности и по логичности мысли не отличаются от писем большинства образованных людей того времени). Начало автобиографии представляет значительный документальный интерес. Да и само намерение взяться за перо, чтобы рассказать потомкам о себе, своих близких, событиях, свидетелем которых был, для человека его круга и его возраста, даже если оно было подсказано внуком-поэтом, явление для того времени примечательное. Это отметил ещё П. А. Вяземский при чтении посвящённых П. А. Ганнибалу строк в книге П. В. Анненкова «А. С. Пушкин в александровскую эпоху»: «Ведение записок или же одна мысль вести их уже признак в то время, что он был недюжинный человек. Безграмотность или кривописание были также признаком века, например, у французов, не говоря уже о русских»[32].

Заслуживает внимания и тот интерес, который проявлял Пётр Абрамович к истории жизни своего знаменитого отца — ведь именно у него хранилась (перешедшая потом к Пушкину) копия биографии А. П. Ганнибала, написанная на немецком языке его зятем А. К. Роткирхом.

Что касается образа жизни П. А. Ганнибала в деревне, то он, вероятно, действительно мало чем отличался от «жизни большинства тогдашних провинциальных дворян», хотя известно о нём очень мало. П. В. Анненков, сведения которого о Ганнибалах вообще крайне скудны и неточны, писал: «Генерал от артиллерии, по свидетельству слуги его, Михаила Ивановича Калашникова, которого мы ещё знали, занимался на покое перегоном водок и настоек и занимался без устали, со страстью. Молодой крепостной человек был его помощником в этом деле, но кроме того, имел ещё и другую должность. Обученный через посредство какого-то немца искусству разыгрывать русские песенные и плясовые мотивы на гуслях, он погружал вечером старого арапа в слёзы или приводил в азарт своей музыкой». Нет основания сомневаться в достоверности рассказа М. И. Калашникова, как он поплатился своей спиной за неудачный опыт изготовления какой-то новой водки, и в его выразительном замечании, что «когда бывали сердиты Ганнибалы, все без исключения, то людей у них выносили на простынях». Крепостнический быт Петровского отвечал всем нормам времени, был полон жестокости и самодурства.

Взыскательный хозяин, Пётр Абрамович, конечно, уделял не меньше внимания управлению имением, нежели изготовлению водок и настоек. Псковские владения его были немалые — согласно Межевым книгам и Геометрическим специальным планам 1786 года, включали 8 деревень, земли пашенной, сенокосной и прочей более 2 тысяч десятин, крепостных, как и у Осипа Абрамовича, не менее 400 душ. К наследственным имениям Пётр Абрамович прикупил ещё сельцо Сафонтьево в Новоржевском уезде с деревнями Тараскино, Молофеево, Абаканово, Фякино, Кошино, Гербачи и Замошье с 139 мужского пола «душами». В Сафонтеево он наезжал, а с 1819 года жил там постоянно[33].

Сельцо Петровское начало отстраиваться, как мы знаем, на месте деревни Кучане, на берегу озера того же названия, вскоре после получения А. П. Ганнибалом Михайловской губы. Название Петровское дано было тогда же. Планировка усадьбы, разбивка парка производилась уже в бытность там Петра Абрамовича, во второй половине 1780-х и начале 1790-х годов.

Дом построили в полуверсте от берега озера — большой, удобный, значительно больше михайловского, а поодаль — многочисленные хозяйственные сооружения.

Внутреннее убранство дома, можно полагать, было своеобразным. Традиционные штофные обои, большие печи голландских изразцов, старые портреты и картины на стенах, дорогая мебель красного дерева и карельской берёзы, привезённая из столицы, ковры и гобелены соседствовали с сосновыми скамьями, табуретами и комодами работы крепостных умельцев, с домоткаными половиками и занавесками.

Одним фасадом дом выходил к подъездной дороге и деревне, другим — в парк, где за традиционным зелёным газоном прямо против парадного крыльца начиналась широкая центральная аллея, ведущая к озеру.

Парк занимал небольшую площадь, но на ней размещалось несколько тысяч деревьев и кустарников всевозможных пород, которые по приказу Петра Абрамовича собирали в окрестных лесах, в соседних имениях, а то и привозили издалека. Росли здесь липа, клён, дуб, вяз, берёза, серебристая ива, кусты сирени, жасмина, акации.

Парк был «ирегулярный», как и в Михайловском. Но с геометрической правильностью пересекали его вдоль и поперёк стройные аллеи, поражающие то деревьями-великанами, то карликами. Карликовые липы специально «фигурно» подрезали, и они, густые, ветвистые, образовывали сплошные тёмные коридоры, почти непроницаемые для дождя и солнца. Квадраты, образуемые пересечением аллей — светлые зелёные лужайки, в сочетании с тенистыми аллеями, создавали удивительную игру света и тени, придающую парку особую прелесть. На этих открытых лужайках росли фруктовые деревья — диковинные сорта яблонь, груш, вишен, слив. Украшениями парка служили пруды, цветники, беседки. Небольшая открытая беседка стояла в конце центральной аллеи, у самой воды. Отсюда можно было любоваться и гладью озера, и заливными лугами, и лесистыми холмами по его берегам. Вид не был столь широк и разнообразен, как из Михайловского, но обладал своей особой неброской прелестью. Огибая озеро, почти по самому берегу шла дорога в Михайловское, усадьба которого виднелась на одном из дальних холмов (до неё от Петровского было около пяти вёрст).

Но пользовались этой дорогой редко. Братья не поддерживали дружественных отношений. Осип Абрамович был недоволен тем, что старший брат не оказал ему содействия в его тяжебных делах с Марией Алексеевной и согласился стать опекуном дочери, выполняя эти обязанности со всей добросовестностью, хотя сам находился в разрыве с семьёй.

После смерти Петра Абрамовича в 1826 году Петровское перешло к его сыну Вениамину Петровичу, двоюродному дяде Пушкина (а несколько раньше, в 1819 году, Пётр Абрамович выделил сыну часть имения — 125 душ, когда сделал местом своего постоянного пребывания сельцо Сафонтьево).

Вениамин Петрович родился в 1780 году, служил в гвардии, но значительной карьеры не сделал. Выйдя в отставку, определился по гражданской части, но и здесь выше 10-го класса не поднялся. В 1823 году состоял заседателем Палаты гражданского суда в Пскове. Затем главным образом жил в унаследованном им Петровском, занимаясь хозяйством. Скончался в возрасте 59 лет 23 декабря 1839 года и был похоронен в ограде Воронической Воскресенской церкви[34].

Немногое, что мы знаем, позволяет судить о нём как о человеке порядочном, добром, гостеприимном, хорошем, умелом хозяине.

Ничего не известно о его семейной жизни. В рассказе Ольги Сергеевны Пушкиной, по мужу Павлищевой, о посещении Петровского летом 1817 года приведены слова Петра Абрамовича о приезде к нему сына — «прекрасного молодого офицера», который «недавно женился в Казани… хотел купить дом в Казани»[35]. Хотя точность рассказа вызывает сомнения, упоминание о Казани придаёт ему некоторую достоверность — в Казани, как мы знаем, женился сам Пётр Абрамович, в Казанской губернии находились наследственные деревни Ольги Григорьевны, которые после её смерти (умерла она как раз в июне 1817 года) достались Вениамину Петровичу. Если он действительно женился в Казани, то не позже 1801—1802 годов, так как в 1802—1803 годах у него уже была дочь Мария, носившая его отчество, выданная им потом замуж за поручика В. Ф. Коротова. Марии Вениаминовне и её детям он завещал всё своё движимое имущество. Но ни о женитьбе, ни о жене его не сохранилось никаких документальных свидетельств. Есть какая-то странность и в том, что внуков своих он в завещании именует «крёстными детьми».

Надежда Осиповна и Сергей Львович Пушкины поддерживали с Вениамином Петровичем дружеские отношения. Наезжая в Михайловское, гостили у него и принимали у себя. В письмах к дочери из деревни они часто упоминают об этом. В одном из писем Сергей Львович рассказывает, например, о том, как Вениамин Петрович представлял им свою 15-летнюю судомойку Глашку, дочь свинопаса Гаврюшки из Опочки, которая выучила наизусть «Бахчисарайский фонтан» и очень смешно декламировала из «Евгения Онегина». «Вениамин Петрович вызвал её из кухни нас потешать декламацией из „Евгения Онегина“. Глашка встала в третью позицию и закричала во все горло:

Толпою нимф окружена

Стоит Истомина: она

Одной ногой касаясь пола (Глашка встаёт на цыпочки),

Другою медленно кружит (Глашка поворачивается),

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит как пух от уст Эола…

(Глашка тут прыгает, кружится, делает на воздухе какое-то антраша и падает невзначай на пол. Расквасив себе нос, громко ревёт и опрометью на кухню. Ей стыдно, все хохочут)».

Тон рассказа Сергея Львовича высокомерно-барский, но сам факт, что эта пятнадцатилетняя девочка, служа судомойкой у Вениамина Петровича, могла выучить наизусть «Бахчисарайский фонтан» и декламировать, да ещё с «представлением», из «Онегина», примечателен.

В другом письме Сергей Львович сообщает, что сопровождающий Вениамина Петровича на охоту «рыжий цирюльник», поднимая различную подстреленную дичь, поёт из «Братьев-разбойников»:

Какая смесь одежд и лиц,

Племён, наречий, состояний…[36]

Вениамин Петрович сочинял музыку и завёл у себя небольшой домашний оркестр из дворовых.

Дядя знал и любил стихи своего племянника.

Известно, что он сочинил музыку на слова песни Земфиры из «Цыган» — «Старый муж, грозный муж, режь меня, жги меня…», и песню с успехом пели в Тригорском и других соседних имениях.

Пушкин, вероятно, встречался с Вениамином Петровичем неоднократно — и в годы ссылки, и особенно в позднейшие приезды, хотя упоминаний об этих встречах у него нет.

Сохранилась любопытная приписка В. П. Ганнибала в письме С. Л. Пушкина к дочери Ольге Сергеевне из Михайловского 7 ноября 1834 года по поводу рождения её сына Льва. Приписка характеризует как самого Вениамина Петровича, так и его отношения с Пушкиными. «Радости моей описывать нет нужды. Расцелуй от сердца и души, по-африкански, по-ганнибаловски, отпрыск новый Ганнибалов, твоего Льва, а теперь львёнка. И я прошу: дай ему это великолепное имя, чтобы он здоровьем был крепок, как великолепный, доблестный твой брат Лев Сергеевич, или как настоящий лев — царь зверей, что и того лучше. Никогда мы до этого радостного дня не переписывались, но будь уверена — даю слово Ганнибала,— что родственные мои чувства всегда останутся такими же, как и были. Посылаю завтра крестик для твоего ребёнка. Напиши и мне, а писать твоему дяде, ей-богу, следует. Стыдно, стыдно не писать, честное, Ганнибаловское слово… пожалуйста, напиши, да поскорее: похож ли он на Ганнибалов, то есть черномазый ли Львёнок-арапчонок, или белобрысый? А главное, приищи ему кормилицу здоровую, пригожую, и об этом напиши любящему тебя и на этом и на том свете дяде Вениамину»[37].

В августе 1836 года муж Ольги Сергеевны Н. И. Павлищев, который находился тогда в Михайловском и наводил там порядки в хозяйстве, писал Пушкину: «Вениамин Петрович нас изредка навещает; соседство его, как хорошего хозяина, может быть очень полезно».