«Шагами великана»

Пушкин вернулся из Пскова с твёрдым намерением не оставлять Михайловское до тех пор, пока не добьётся освобождения, разрешения ехать в Петербург, Москву или за границу. Согласиться на Псков значило потерять «предлог», на который он делал важную ставку, да ещё оказаться под ежедневным наблюдением полиции — «Псков хуже деревни». Он писал Жуковскому: «…авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу… Милый мой, посидим у моря, подождём погоды…» Он не терял надежды. Верил, что всё же смогут помочь такие верные друзья, как Жуковский, Вяземский, Тургенев, влиятельный Карамзин. Не отказывался и от мысли о «коляске» — о возможности тайного отъезда за границу. Об этом говорит его шифрованное письмо А. Н. Вульфу в Дерпт, помеченное 10 октября: «Милый Алексей Николаевич, чувствительно благодарю Вас за дружеское исполнение моих препоручений и проч. … О коляске моей осмеливаюсь принести вам нижайшую просьбу. Если (что может случиться) деньги у вас есть, то прикажите, наняв лошадей, отправить её в Опочку, если же (что также случается) денег нет — то напишите, сколько их будет нужно.— На всякий случай поспешим, пока дороги не испортились…»

Главное, что питало его надежды, была вера в предстоящую в недалёком будущем перемену политической «погоды». Он знал, какова ситуация в стране, знал о существовании тайных обществ и настроениях лучшей части дворянской молодёжи, чувствовал приближение важных событий. Перемены, которые, по его соображениям, должны были вскоре произойти в судьбах страны, не могли не отразиться и на его личной судьбе.

Не случайно стихотворение на лицейскую годовщину 19 октября 1825 года содержит пророческую строфу:

Пора и мне… пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам.

О сколько слёз и сколько восклицаний,

И сколько чаш, подъятых к небесам!

«19 октября» — это своего рода небольшая лирическая поэма. В 152 её стихах живо ощущается дух времени: в ней множество имён, глубоких и точных характеристик, воспроизведение исторических событий, но главное — богатейшая гамма самых сокровенных благороднейших чувств её героя — поэта. Она окрашена элегическими тонами. От начальных строк осеннего пейзажа:

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

Проглянет день как будто поневоле

И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук…

и до последних стихов — о быстротечности бытия и горьком сочувствии тому, кому «под старость день Лицея торжествовать придётся одному», —

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас, и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой…

Но жизнелюбие, вера в конечное торжество добра и справедливости побеждают грустные думы, и кончает поэт на мажорной ноте:

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведёт,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провёл без горя и забот.

«19 октября» едва ли не самое полное выражение душевного состояния Пушкина в эту вторую михайловскую осень. Он никогда не забывал Лицей. Недавние встречи с Пущиным, Дельвигом, Горчаковым сделали воспоминания ещё более живыми, реальными. С «днями Лицея» было связано для него всё лучшее в жизни — молодость, дружба, свобода, поэзия, и возвращение в мыслях к этим дням в такое трудное время тревожных ожиданий было не только естественно, но и необходимо.

В осенние месяцы 1825 года, как всегда в тяжёлые, тревожные моменты своей жизни, поэт находил спасение в работе. Они оказались столь же плодотворными, как и предыдущая осень 1824 года. Прав был Рылеев — Пушкин действительно шагал «шагами великана», создавал произведения, определяющие рождение новой русской литературы. В октябре — начале декабря, кроме лирических стихотворений, посланий, посвящений, эпиграмм, кроме «19 октября» и «Сцены из Фауста», были закончены четвёртая глава «Евгения Онегина», «Борис Годунов», написан «Граф Нулин».