«Сокроюсь с тайною свободой…»

2 августа 1818 года Василий Львович Пушкин сообщал П. А. Вяземскому: «Брат Сергей Львович живёт в Опочке, на границе Белорусских губерний. Он приехал в свою деревню 27 июля, а 28-го, то есть на другой день, умерла его тёща <…> Александр остался в Петербурге; теперь, узнав о кончине бабушки своей, он, может быть, поедет к отцу»[59]. П. И. Бартенев даже писал, что Мария Алексеевна скончалась «на руках своего внука». Сообщения эти основаны на известной всем привязанности Пушкина к своей бабушке. Однако они ошибочны. Марию Алексеевну хоронили Надежда Осиповна, Сергей Львович и Арина Родионовна. Александр на похоронах не был.

Он приехал в Михайловское только в следующем году — летом 1819 года. 10 июля из Коллегии иностранных дел получил разрешение на отпуск, выправил «пашпорт» и трое суток спустя был уже в деревне.

Ехали, как и в 1817 году, всей семьёй, тем же путём, на Порхов и Новоржев.

Пушкин только что перенёс продолжительную тяжёлую болезнь, едва не стоившую ему жизни. Он вспоминал впоследствии: «Я занемог гнилою горячкою. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была в отчаянии, но через 6 недель я выздоровел».

Я ускользнул от Эскулапа

Худой, обритый — но живой;

Его мучительная лапа

Не тяготеет надо мной.

Здоровье, лёгкий друг Приапа,

И сон, и сладостный покой,

Как прежде, посетили снова

Мой угол тесный и простой…

От суеты столицы праздной,

От хладных прелестей Невы,

От вредной сплетницы молвы,

От скуки, столь разнообразной,

Меня зовут холмы, луга,

Тенисты клёны огорода,

Пустынной речки берега

И деревенская свобода.

Так писал Пушкин за несколько дней до отъезда в послании своему приятелю В. В. Энгельгардту и тогда же, 4 июля, в послании генералу А. Ф. Орлову:

Сокроюсь с тайною свободой,

С цевницей, негой и природой

Под сенью дедовских лесов;

Над озером, в спокойной хате,

Или в траве густых лугов,

Или холма на злачном скате

В бухарской шапке и в халате

Я буду петь моих богов…

Холмы, заливные луга по берегам Сороти, озеро, дедовские леса — все эти приметные черты михайловского пейзажа крепко запомнились ему с 1817 года. Он ехал в деревню охотно.

Но на этот раз время, проведённое здесь, не было таким весёлым и беззаботным, наполненным одними только развлечениями, как тогда. Не было бабушки, и хотя няня Арина непрестанно хлопотала возле своего любимца, со смертью Марии Алексеевны ушли из михайловского дома уют и тепло, которые она одна в семье умела создавать. Ещё давала себя знать недавно перенесённая болезнь. Спустя несколько дней по приезде умер полуторагодовалый брат Платон — его похоронили в Святогорском монастыре, в алтаре Успенского собора.

Как и в первый приезд, Пушкин навещал Тригорское. Сердце его действительно оставалось привязанным к милым, дружески расположенным к нему обитателям гостеприимного дома на трёххолмной горе. Число обитателей его увеличилось. Ещё в конце 1817 года Прасковья Александровна после четырёх лет вдовства вышла замуж за статского советника Ивана Сафоновича Осипова.

Ивану Сафоновичу было тогда 44 года. Он происходил из служилых провинциальных дворян. Начал службу, как явствует из его формулярного списка, в 1788 году пятнадцати лет копиистом Палаты уголовного суда Смоленского наместничества. В 1796 году перевёлся в Санкт-Петербургский почтамт, где прослужил более двадцати лет. Шаг за шагом продвигаясь по служебной лестнице, к 36 годам имел чин надворного советника, а в отставку вышел статским. Чиновник добросовестный и умный, он «обратил на себя внимание начальства». В 1809 году был награждён «во внимание к особенным трудам, положенным им при составлении положения об образе отправления почт». Материальные дела его были не блестящи — жил только на жалованье, земли и крепостных не имел. Первая жена, урождённая Поплавкина, умерла рано, оставив ему малолетнюю дочь, которую он сам растил, сумел дать ей хорошее воспитание, обучив, как полагалось, и французскому языку и игре на фортепьяно[60].

Прасковья Александровна встретилась с Осиповым в одну из поездок в Петербург у кого-то из своих родных или общих знакомых. Он понравился ей. Она увидела в нём человека серьёзного, положительного, с основательным жизненным опытом и немалым чином. Такой человек мог быть ей опорой, разделить с нею заботы о хозяйстве и о семье. И она согласилась на брак. Иван Сафонович с дочерью Александрой (Алиной, как её обычно называли), которой в то время шёл двенадцатый год, приехал в Тригорское.

Пушкин, вероятно, видел Ивана Сафоновича, когда Прасковья Александровна с мужем в начале 1818 года приезжали в Петербург. Теперь имел возможность познакомиться с ним ближе.

Надо полагать, бывал Пушкин и у своих родственников в Воскресенском, хоть и далеко не так часто, как в первый приезд. В Петровском никого из родных не было — Пётр Абрамович уже жил в Сафонтьеве, а Вениамин Петрович ещё находился на службе.

Большую часть времени проводил Пушкин за работой или за чтением.

Два года, прошедшие со времени первой поездки молодого поэта в Михайловское, были полны событий, особенно для него значительных, многое изменивших в его миропонимании и его стихах.

Вторая половина 1810-х годов была временем невиданного дотоле подъёма общественного самосознания. В Петербурге жизнь била ключом. Мыслящая молодёжь, полная светлых надежд, благородных стремлений, объединялась для активных действий. Уже существовал тайный «Союз благоденствия», имевший целью пропаганду в обществе вольнолюбивых идей, подготовку его к грядущим политическим переменам.

Пушкин в полной мере испытал на себе влияние этого удивительного, небывалого времени. В доме адмирала Клокачёва на Фонтанке у Калинкина моста, где жил он вместе с родителями, как и в Коллегии иностранных дел на Английской набережной, где числился переводчиком, его видели редко. Зато постоянно можно было встретить его в стоячем партере столичного Большого театра, «на левом фланге», где собирались независимо мыслящие молодые люди, истинные ценители искусства, для которых театр был не только местом развлечений, но и необходимого дружеского общения, своего рода политическим клубом, а иногда и источником высоких патриотических чувств; на «чердаке» у «колкого Шаховского»,— А. А. Шаховского — драматурга, поэта, руководителя русской труппы, среди первых актёров и драматических писателей; в казармах первого батальона Преображенского полка, у завзятого театрала, драматурга, поэта, и притом члена «Союза благоденствия» полковника П. А. Катенина; на вечерах у Олениных, Карамзиных, Лавалей. Частым гостем был он на субботних собраниях у В. А. Жуковского, где его стихами восхищались и сам хозяин, и гости — К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, И. А. Крылов… «Сверчок»-Пушкин стал деятельным членом дружеского кружка «Арзамас», объединившего многих лучших, передовых писателей — реформаторов отечественного литературного языка — и некоторых близких к литературным кругам людей; не менее деятельным членом негласного литературно-политического общества «Зелёная лампа», фактически «побочной управы» «Союза благоденствия», где и беспечно веселились, и горячо спорили, и вели вполне серьёзные разговоры «насчёт небесного царя, а иногда насчёт земного».

Юный поэт охотно разделял компанию лихих гвардейских офицеров, сам подумывая пойти в гусары. Он понимал, что их шумные сходки — это и своего рода протест против официально-бюрократического аракчеевского порядка, скуки и однообразия светских гостиных,

Что ум высокий можно скрыть

Безумной шалости под лёгким покрывалом.

«К Каверину»

Один гусар был его близким другом — боевой офицер и оригинальный философ-вольнодумец Пётр Яковлевич Чаадаев. С ним он проводил многие часы в увлекатальных беседах. Ему посвятил такие удивительные, немыслимо смелые для того времени стихи:

Товарищ, верь; взойдёт она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена.

Пушкин был постоянным собеседником и другого философа-вольнодумца, учёного-экономиста и тонкого политика, одного из руководителей «Союза благоденствия» Николая Ивановича Тургенева. Как и Чаадаев, Тургенев стал его политическим учителем. Предметами их бесед были пороки современного общества, пагубность самодержавного деспотизма и крепостнического рабства, назначение просвещённых, свободомыслящих людей в распространении среди сограждан новых понятий, в формировании нового общественного мнения. Для Пушкина эти беседы стали уроками высоких идеалов гражданского служения. На квартире Тургенева на Фонтанке, против Михайловского замка, он задумал и начал писать оду «Вольность».

Увы! куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы…

Неволя, на которую обречён народ, позорное крепостническое рабство имели в лице Николая Тургенева самого беспощадного врага. Уничтожение крепостничества — этого главного оплота самодержавной деспотии — было его заветной целью, достижению которой готов был посвятить всю жизнь. Как, какими средствами достичь этой цели — вот о чём чаще всего говорили собиравшиеся у Тургенева его друзья.

Зима 1818/19 года была вообще временем самого интенсивного обсуждения крестьянского вопроса, ставшего центральным в идейной жизни эпохи. Он был неотделим от общего стремления к политической свободе. Его обсуждали на тайных дружеских сходках и открыто в печати, стремились убедить в необходимости уничтожения рабства возможно большее число мыслящих людей, предпринимали даже некоторые практические шаги. Тургенев действовал особенно энергично и решительно. Он выпустил книгу «Теория налогов», составлял план политического журнала, где крестьянскому вопросу предназначалось центральное место, писал для представления в правительство записки — «Нечто о барщине» и «Нечто о крепостном состоянии в России». Среди членов собиравшегося у него кружка были Фёдор Глинка, Михаил Лунин, Иван Пущин, Сергей Трубецкой — виднейшие декабристы. И с ними — «лицейский Пушкин».

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин.

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Так описаны в десятой, сожжённой, главе «Евгения Онегина» сходки молодых вольнодумцев 1810-х годов.

Не будучи членом тайных «Союзов», Пушкин тем не менее мог считать себя верным соратником этих людей. Его поэтическое слово было гениальным выражением дум и стремлений целого поколения первых русских революционеров. Недаром его послания, оды, эпиграммы, ноэли расходились во множестве списков, выполняли роль прокламаций, и, по словам декабриста И. Д. Якушкина, «не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть»[61].

Он стал поэтом-гражданином, политическим поэтом.