Глава LXVI Об одном молодом поэте и кое-что о Стаханове

Глава LXVI

Об одном молодом поэте и кое-что о Стаханове

Однажды в мужскую больницу лег некто Млодавский. Внешность у него была самая обычная. Лет ему было под тридцать, держался он особняком — ни с кем не водил компанию. Его часто видели разгуливающим ранним утром по зоне. Такую возможность он имел благодаря старшей медсестре, уже известной нам по прежним главам Лиде Мурашкиной. Одному только Млодавскому, в виде исключения, Лида разрешила держать в палате свою небольничную одежду. Это и позволяло ему выходить на прогулку в любое время дня. Особое внимание Лиды к Млодавскому объяснялось тем, что он был поэтом, а Лида была поклонницей поэзии.

Должен признаться, что я слабый знаток поэтического жанра и не знаком с творчеством поэтов нашего времени, потому и не могу судить, какое место в плеяде советских поэтов занимал Млодавский. Откровенно говоря, я впервые услышал о существовании такого поэта от Лиды, после того, как он лег в больницу. Млодавский читал Лиде собственные стихи, и они ей очень понравились. Подкупило Лиду и то, что какие-то стихи он посвятил ей. В них молодой поэт выражал ей глубокую признательность за внимание, за заботу о нем. И Мурашкина лезла из кожи, чтобы поэт чувствовал себя в больнице комфортно. Поместили его в лучшую палату, чаще, чем другим, меняли белье, давали усиленное питание. Он быстро поправился и выглядел вполне здоровым человеком. Пора бы его выписывать, но Лида, оказывая давление на врачей, делала все возможное, чтобы подольше продержать поэта в больнице. Она исходила из того, что жизнь в бараке, в случае выписки поэта из больницы, не способствовала бы его творчеству. А Млодавский, чем дальше, тем больше пускал пыль в глаза: бывало, во время своих утренних прогулок идет медленно, с поднятой головой, и что-то страстно шепчет. Он в трансе. На него снизошло вдохновение. Заметив поэта из окна больницы, Лида подзывала Оксану и восторженно говорила:

— Смотрите, смотрите! Он сочиняет! Скоро мы услышим его новые стихи. Тише, не будем ему мешать! Пойдемте!

Вообще-то Млодавский был образованным, начитанным человеком. И, несомненно, в какой-то мере обладал поэтическим даром. Однако был он корыстным приспособленцем, умел эксплуатировать наивных простачков, его боготворивших, и использовал этих людей в своих личных интересах. В то же время для сопалатников он был интересным рассказчиком. До заключения он часто ездил в творческие командировки, встречался со многими людьми и, так как был человеком наблюдательным, то многое увидел и запомнил. Речь его была занимательной, красочной. Безусловно, Млодавский был незаурядным, способным человеком.

Из всех его воспоминаний, услышанных мною в больнице, особенно запечатлелся в памяти рассказ о встрече Млодавского со Стахановым. Вернее, это не была встреча в прямом смысле слова. Случай свел их в одной из гостиниц, и можно было со стороны понаблюдать за поведением Стаханова.

Кто не знает, вернее, не слышал об этой легендарной личности, именем которой было названо ударное движение, прокатившееся по всему Союзу в тридцатые — сороковые годы? Еще задолго до появления угольных комбайнов никому дотоле не известный простой рабочий Стаханов отбойным молотком за рабочую смену дал такую рекордную выработку, какой до него не удавалось добиться никому.

Не забуду того исторического события, когда в Кремле был созван всесоюзный съезд шахтеров, на котором Стаханов в присутствии председательствующего Сталина докладывал, поучая шахтеров и инженеров, уцелевших после «Шахтинского дела», как надо добиваться рекордов в добыче угля. Так и вижу: он стоит на трибуне, высокий, торжественный, в черном костюме, а в руках доклад, составленный неизвестным автором.

После выступления Стаханов был поднят на недосягаемую высоту. Он стал национальным героем. Движение, начатое им, пошло вширь и вглубь. Это был триумф, какой вряд ли выпадал на долю кого-либо другого. Его имя стало символом колоссального роста производительности труда во всех областях народного хозяйства СССР.

А между тем ни один человек в Советском Союзе, за исключением организаторов стахановского рекорда, не знал, как он был достигнут. В докладе съезду шахтеров техническая сторона эксперимента, то есть подробная методика работы в ту ударную смену, была обойдена. Доложен был лишь результат: в ночь с 30 на 31 августа 1935 года Стаханов отбойным молотком за одну смену нарубил 102 тонны угля, что превышало норму выработки в 14 раз! Обратите внимание — за одну смену! Если даже допустить, что Стаханов напряг все свои силы и, действительно, так рекордно потрудился в течение одной смены, то возникает вопрос — в человеческих ли силах работать так постоянно, неделю, две, три, месяц? А ведь суть стахановского движения была в том, чтобы подобный стиль работы внедрять в каждодневную практику, в рабочие будни.

Но кто может сказать, что и этот «односменный» рекорд достигнут по всем правилам честной игры, а не в искусственно созданных благоприятных условиях, нетипичных для массы шахтеров? Уже одно то, что горнякам не была раскрыта технология рекорда, дает основание говорить о нечестной игре.

Но вот после бурного восхваления Стаханова в нашей печати на протяжении нескольких лет в один прекрасный день вся наша пресса, словно по команде, вычеркнула начисто со своих страниц имя зачинателя стахановского движения, и страна забыла своего героя, будто его не существовало вовсе.

Дело в том, что восхваление в прессе, на многочисленных съездах — всесоюзных, республиканских, городских — за почин в деле крутого подъема производительности труда в угольной промышленности вскружило голову Стаханову. Да и само сталинское правительство разжигало в нем дух честолюбия и стяжательства. Зачем было поощрять, а точнее инициировать, подношение от сотен разных организаций дорогих подарков, причем очень ценных и, кстати, таких громоздких, что они не вмещались в доме Стаханова? И вот правительство строит ему дом-музей, в котором он мог бы хранить сувениры, стоившие миллионы народных денег. Все это подготовило почву для морального разложения нашего героя.

Вот что рассказал мне Млодавский, ставший однажды свидетелем бесстыдного поведения Стаханова.

— У него была хорошая семья — жена, скромная, простая, работящая, из крестьян и, кажется, двое детей. Но, став известным на весь Союз, Стаханов решил, что она ему не пара, и пошел в разгул.

Однажды я приехал по командировке в город Д. и остановился в одной из лучших гостиниц. Днем я сильно устал, и хотелось нормально отдохнуть ночью. Но через стенку раздавались такие дикие пьяные крики, визг, топот, музыка, что заснуть было невозможно. Прошло два или три часа, а пьяный гомон не утихал. Я оделся, спустился вниз к дежурной и стал требовать, чтобы администрация навела порядок в гостинице. «А это гуляет Стаханов! Это ведь знаменитость на весь Союз. Ничем не могу вам помочь. Могу только посоветовать вам переселиться в другую гостиницу». — «Ночью искать другую гостиницу? Вызовите мне директора!» — «Это бесполезно, — сказала дежурная, — он даже не подумает призывать к порядку Стаханова, так как лишится места работы. Стаханов — сила, и никто не посмеет с ним связываться». Так ни с чем я вернулся в свой номер. Сон был окончательно потерян, и я решил просидеть за столом до утра. Тем временем пьяный дебош в соседней комнате продолжался. Слышу, в коридоре собирается группа возмущенных постояльцев и кто-то говорит: «Давайте вызовем милицию». Его поддержали и остальные. И трое добровольцев пошли за милиционером. Через час пришли с участковым. Постучали в дверь, но в общем шуме стук не был услышан. Тогда тихонько приоткрыли дверь и заглянули в номер Стаханова. То, что они увидели, не поддается описанию. Полуобнаженные девки валялись в бесстыжих позах, орали, выли под баян; какая-то пара плясала дикий танец, отчаянно топая ногами. Сам Стаханов в нижнем белье, стоя на столе, дирижировал дикой оргией. «Что вам надо?» — еле ворочая языком, спросил Стаханов. — «Товарищ Стаханов! Тут люди на вас обижаются — вы им спать не даете. Будьте так добры, гуляйте потише, потому как время ночное, сейчас четыре часа ночи, все же гостиница». В голосе милиционера было столько покорности и даже робости, словно он просил милостыню. — «Что? — заорал Стаханов. — Как ты смеешь беспокоить нас по ночам, врываться в номер без предупреждения, мерзавец? Оскорблять Стаханова? Вали отсюда, пока не получил по шее!» Милиционер втянул голову, согнулся и вышел из номера. Дверь захлопнулась, и пьяный шабаш продолжался с еще большим размахом.

На этом Млодавский закончил свой рассказ о Стаханове. Я не имел оснований не верить этой истории, так как слухи о аморальном поведении «народного» героя» уже давно ходили в народе. Такое поведение и сомнительность самого подвига в шахте наконец-то привели к исчезновению имени Стаханова со страниц прессы.

Но вернемся к Млодавскому, поведавшему эту историю. Справедливо осуждая пороки, свойственные другим, он снисходительно относился к слабостям, пусть не такого масштаба, но все же слабостям, присущим ему самому. Почитание его таланта хотя и немногочисленным кругом читателей, видимо, и ему вскружило голову. Отсюда один шаг до возвышения себя над другими, до собственного кредо — «мне все дозволено». Иначе чем можно объяснить тот факт, что чем больше за ним ухаживали, создавая условия, резко отличающиеся от обычных больничных, тем больше он предъявлял требований. Его словно подменили. Вначале, как только он лег в больницу, это был скромный, даже деликатный человек. Но постепенно он становился капризным, а со временем — и грубым, нахальным. Если раньше он благодарил за еду, которая была явно лучше, чем у других, то теперь он начал брюзжать, выражать недовольство — еда невкусная, посуда грязная, соседи по палате такие-сякие.

Благоговея перед его талантом, Лида все еще прощала ему хамство. Но, когда в состоянии крайнего раздражения он бросил ей в лицо, что она — набитая дура, Лида, наконец, не выдержала.

— Ах, так? — возмущенная до глубины души, сказала она. — Это так вы отплатили нам за созданные вам условия, в которых прожили не один месяц? А я-то думала, что мы имеем дело с человеком высокой культуры. Вы же просто хам, вы хуже любого урки, у которого, несмотря на его грубость, невоспитанность, больше благородства, чем у вас, высокообразованного поэта. Спасибо за урок. Я и сама теперь вижу, что была дурой, ослепленной вашим талантом. Вы воспользовались моей увлеченностью поэзией и преклонением перед поэтами и долго маскировались, чтобы скрыть свое истинное «я». Теперь ясно, что все это понадобилось вам для того, чтобы подольше пожить в больнице в свое удовольствие. Нет, больше я не позволю вам издеваться над нами.

Через несколько дней Млодавского действительно выписали из больницы и перевели в барак. Однако поэт не пострадал. Ему нужно было прокантоваться в больнице только три месяца, остававшихся до конца срока, что ему и удалось осуществить. А теперь считанные дни отделяли его от выхода за ворота.

Поэт ушел на свободу бодрый, поправившийся, набравшийся сил для дальнейшей творческой работы.