Икеа и Макдоналдс 10 мая

Я выразил восхищение магазином ИКЕА, и народ мне попенял: не разевайте рта, мол, не все золото, что блестит.

Ну, кто предупреждал, что товары могут быть не самого высокого качества и табуретки рассыпаются, – тем спасибо.

А вот френды, которые чуточку поджав губы, говорили, мол, что же вы, Масса, купились на эту дешевку для студентов (надо было, конечно, сказать «негров и индусов»:), это все равно что восхищаться «Макдоналдсом», – эти френды плохо представляют мою жизнь.

И вообще нашу жизнь «до исторического материализма», а вернее, в нем.

Я впервые попал за границу почти 50 лет от роду, тогда же в моих руках впервые оказалась иностранная валюта в размере примерно 100 долларов, а точнее, это были 700 шведских крон, подаренных каждому члену нашей небольшой делегации от щедрот Шведского союза писателей.

И я оказался с этими кронами в Стокгольме, ощущая себя необыкновенно богатым человеком. Было это в ноябре 1990 года. Но, сунувшись в магазины, я обнаружил, что ни черта хорошего на эти кроны, кроме какой-то мелочишки близким, не купишь. Эту мелочишку я и купил.

И на оставшиеся деньги мы с приятелем пошли в ресторан «Макдоналдс».

Нет, не так. В Ресторан «Макдоналдс».

И надо вам сказать, ощущение мое было таково, что ничего вкуснее я до сих пор не едал, более прекрасного и удобного обслуживания не испытывал, везде было чисто и светло – в «Макдоналдсе» и у меня на душе. И даже негром и индусом я себя не ощущал, потому что вокруг была тьма галдящих веселых шведских подростков.

Вот и я был таким веселым подростком.

Потом я перестал ходить в «Макдоналдс» – и дома, и за границей. Но суть моя от этого не переменилась. И сегодня в Икеа я испытал то же восхищение неофита, который всю жизнь покупал (а иногда и строил сам) мебель из древесно-стружечных плит – громоздкие полированные стенки, тяжелые стулья, массивные кровати. И все равно радовался обновкам.

И никогда не страдал от того, что эта мебель не такая, как у… Вот у кого? Все тогда жили одинаково, кроме узкого круга партаппаратчиков, в который я не был вхож.

Все спали, ели, любили, умирали на древесно-стружечных плитах.

И в них же уходили под землю.

Потому я и раззявил рот, дорогие мои. Потому что я могу только зайти в салон какой-нибудь итальянской мебели или, не дай бог, в антикварный, но купить там я ничего не могу. А Икеа вроде как по карману. И я никогда не буду страдать по этому поводу.

И даже обрушиваясь всем своим почти 100-килограммовым телом с рассыпающейся икеевской табуретки, я буду кричать: «Да здравствует простое человеческое счастье – радоваться миру, который тебе по плечу, карману и чуть не…»