Колонка дежурного 11 декабря

Время от времени в Интернете вспыхивают споры на тему: является ли фантастика литературой? Они уже всем изрядно поднадоели, поэтому я предложил бы несколько видоизменить вопрос: в какой мере литература является литературой? И в какой мере современный писатель является писателем?

Мне укажут на то, что в таком случае надо четко определиться в терминах. Если писатель подобен повару, приготовляющему изысканное блюдо, то он является настоящим писателем, когда знает много рецептов и умеет их правильно приготовить. Тогда у него нет отбоя от гурманов.

Но если же писатель – это стражник на вышке, предупреждающий об опасности, будь то пожар в доме или нашествие чужих орд, то настоящий писатель – это тот, кто не только видит, но и чует опасность.

Последнее время мне всё чаще вспоминается классическая строка Осипа Мандельштама: «Мы живём, под собою не чуя страны…» Кажется, только сейчас я стал по-настоящему понимать ее и узнал, как это жить, не чуя под собою страну. А ведь раньше чуял, это я вам точно говорю. И не то чтобы больше ездил, встречался с людьми, но совершенно отчетливо ощущал некую общность народа и субстанцию, называемую «страной». Это было и государство, далеко не всегда ласковое, и пространство, огромное, но нераздельное, и история, не похожая на лоскутное одеяло мнений.

Ощущение страны позволяет «чуять правду», как поется в одной опере, а значит, и писать ее. И тут уже совершенно неважно – фантастику ты пишешь или документальную повесть. Потеря этого ощущения, потеря связи со страной чреваты последствиями. Одно из них то, что литературу, переставшую «чуять правду» и «чуять страну», перестают чуять литературой и обращаются с нею, как с девкой в публичном доме.

Чего она, собственно, вполне заслужила.

Это к тому, что прошелся я на днях по одному крупному книжному супермаркету, и эти невеселые мысли навеяны его полками, точнее, тем, что в изобилии на них стояло – пышное, разодетое, в прекрасных переплетах, но по сути продажное и дешевое, даже если дорогое по цене. Не всё там было такое, робко ютилось по углам то немногое, чуящее ещё правду, что было по недосмотру допущено на эти полки, но наглое торжествующее чтиво давило его тиражами, обложками, рекламой ТВ.

Литература стала простым приложением к ящику, по которому показывают мыльные оперы и серийные убийства.

Я не хочу чуять такую страну.