Пушкинский юбилей

6 июня 1924 года страна Советов отмечала 125-летие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Илья Шнейдер:

«На торжественном митинге у памятника Пушкину венок к подножию возложил от имени советских писателей поэт Сергей Есенин…

Есенин поднялся на ступеньки с цветами и начал громко читать своё новое стихотворение «Пушкину»:

«Мечтая о могучем даре

Того, кто русской стал судьбой,

Стою я на Тверском бульваре,

Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,

В легендах ставший как туман,

О, Александр! Ты был повеса,

Как я сегодня хулиган»».

Завершалось стихотворение убеждённостью в том, что, несмотря на всевозможные преследования, поэт Есенин будет идти своей дорогой:

«Но, обречённый на гоненье,

Ещё я долго буду петь…

Чтоб и моё степное пенье

Сумело бронзой прозвенеть».

Для чего «пел» Сергей Есенин, он сам сказал писателю Всеволоду Вячеславовичу Иванову:

«Я пишу для того, чтобы людям веселей жилось».

Слышал ли Маяковский выступление Есенина у памятника Пушкину, сведений нет. Известно лишь, что в начале июня Владимир Владимирович пришёл в Московский университет, где проходило заседание Общества любителей российской словесности. В этом мероприятии принимал участие и поэт Вячеслав Иванович Иванов, приехавший в Москву из Баку на торжества, посвящённые пушкинскому юбилею. Один из студентов, выйдя на трибуну, стал приветствовать гостя в таком высокопарном тоне, что Маяковский мгновенно вмешался, крикнув:

– Прекратите словоблудие! Ни Вячеславу Иванову, ни нам эта патока не нужна. Давайте лучше поговорим о деле, почитаем хорошие стихи! Не вчерашнего дня поэзию, а сегодняшнюю!

Иванов поддержал Маяковского, сказав, что с удовольствием послушает его стихи.

И Маяковский прочёл своё новое стихотворение – «Юбилейное». Оно большое – 354 «маяковских» строк (лесенкой). И начало у него довольно неожиданное:

«Александр Сергеевич, / разрешите представиться, / Маяковский.

Дайте руку! / Вот грудная клетка. / Слушайте, / уже не стук, а стон:

тревожусь я о нём, / в щенка смирённом львёнке.

Я никогда не знал, / что столько / тысяч тонн в моей / позорно легкомыслой головёнке»..

Поэт, ещё совсем недавно жаловавшийся на отсутствие настоящей любви, теперь заявлял о том, что сердце его «смирили», превратив из мужественного «львёнка» в покорно повизгивающего «щенка». И он принялся рассказывать Пушкину о ситуации в своей жизни, о своих личных переживаниях:

«Я / теперь / свободен / от любви / и от плакатов.

Шкурой / ревности медведь / лежит когтист…

Айда, Маяковский! / Маячь на юг!

Сердце / рифмами вымучь –

вот / и любви пришёл каюк,

дорогой Владим Владимыч».

Напомнил и о Дантесе, намекнув на Александра Краснощёкова:

«Их / и по сегодня / много ходит –

всяческих / охотников / до наших жён».

Перечисляя своих современников-стихотворцев, легонько подковырнул имажинистов и крестьянских поэтов:

«Ну, Есенин, / мужиковствующих свора.

Смех! / Коровою / в перчатках лаечных.

Раз послушаешь… / но это ведь из хора!

Балалаечник!»

Посетовал Маяковский и на то, что Пушкина уже нет:

«Были б живы – / стали бы / по Лефу соредактор.

Я бы / и агитки / вам доверить мог».

И поэт пригласил поэта пожаловать в Советский Союз:

«Хорошо у нас / в стране Советов.

Можно жить, / работать можно дружно.

Только вот / поэтов, / к сожаленью, нету –

впрочем, может, / это и не нужно».

Если гонимый властями Сергей Есенин заявлял о своём намерении ещё «долго петь», то Маяковский тоже не стремился покидать этот свет. Его стихотворение заканчивалось чётко сформулированным взглядом на жизнь:

«Мне бы / памятник при жизни / полагается по чину.

Заложил бы / динамиту / – ну-ка, / дрызнь!

Ненавижу / всяческую мертвечину!

Обожаю / всяческую жизнь!»