Виктор Вексельберг. Выносимая тяжесть бытия

Виктор Вексельберг не берется рассуждать о спасении души. Даже его богатая событиями — причем далеко не всегда счастливыми — жизнь не позволяет судить о такой тонкой материи.

Но о том, как душу не потерять, он кое-что знает.

Предложение «Русского пионера» написать авторскую колонку о душе меня удивило: вооружившись душой, можно о чем угодно написать. Редакция убеждала меня, что это и хорошо: поводов для лирических отступлений будет больше. Но задачи отступать у меня не было, как, впрочем, и наоборот. Тогда напишите, как спасти душу, знаете ведь наверняка, настаивали по ту сторону издания. Как спасти, не знаю, а вот как не потерять, догадываюсь. На том и договорились.

Когда живешь стабильной повседневностью, все выглядит гладко. Но приходит кризис, и как на негативе проявляются недостатки, пороки, трещины. Я не сторонник восторженных заявлений о том, что кризис несет оздоровление и очищение. Посмотрите на современный финансовый кризис. Это не только проблема бизнеса. Этот кризис очевидно отражает дефекты отношений разного характера (партнерские, дружеские, личные) и корректирует привычные рамки. Для одних скорректированные кризисом нормы означают моральную катастрофу, для других это лишь новое правило игры, которое нужно принять к сведению.

Я тоже в кризисные времена задаю себе вопросы. Вот ты шел вперед и уперся. Действовать, как раньше, не можешь. Что делать? Остановиться? Пойти на компромисс? А не будет ли это означать, что ты проиграл? Отступился от своих принципов? Получается, что кризис — это хорошее время потерять душу, какое уж тут оздоровление.

Но в подобных ситуациях я всегда вспоминаю слова своего педагога. На последней лекции в институте он дал нам совет, который я повторяю своим детям: если ваши представления не совпадают с действительностью, то меняйте представления. Важно поставить перед собой цель, идти к этой цели, но не менее важно найти в себе силы переосмыслить цель, если того требуют неопровержимо изменившиеся обстоятельства.

В таких рассуждениях всегда наталкиваешься на один вопрос. А где та грань, за которой приятие обстоятельств превращается в предательство себя, своих ценностей? У меня нет ответа на этот вопрос. Просто потому, что каждый сам определяет для себя эту грань. Мир постоянно меняется и порой не оставляет нам шансов следовать принципам прошлого и сохранять при этом адекватность сознания. Еще вчера стрелялись за карточный долг, сегодня долги — норма всеобщей действительности. Почувствовать грань сложно, но всегда следует помнить: еще чуть-чуть — и ты уже переступил черту.

Думаю, каждый из нас начинает формировать и чувствовать свою систему ценностей тогда, когда его действия и поступки имеют прямое влияние на окружающих, а мнение окружающих начинает формировать наши собственные представления о действительности. Это только художники говорят, что их не интересует мнение других, но в этом есть доля лукавства. Всех нас интересует мнение окружающих, не считая Маугли, конечно. Кроме того, нашу систему ценностей определяет и генная основа. Я бы даже сказал, что она доминирует.

Я вырос в советской системе, где каждый проходил систему отбора и на каждом уровне достижений принимал на себя новый багаж обязательств. Эту систему я испытал на себе довольно рано. Тогда я понял, что ответственность — это еще и проблема морального выбора, тест на ту самую грань, которая имеет отношение к душе и всему тому, что остается за ее пределами.

Я был секретарем комсомольской организации школы, когда разгорелся скандал с участием горкома партии. Ребята в нашей школе, включая меня, ходили с длинными волосами. Директор категорически требовал, чтобы мы подстриглись. Мы отказались. Меня предупредили, что разговор будет серьезный. Так и произошло: огромная аудитория, красная дорожка (но не та, что сейчас, другая), серьезные лица из горкома и я в центре группки обвиняемых. Мы выстояли, точнее, отстояли право на волосы. Подстриглись, конечно, но чуть-чуть.

В институте получилось серьезнее. Я отвечал за идеологическую работу в комсомольской организации факультета, когда наши студенты устроили бунт на картошке. Кормили там отвратительно, и не стоило никакого труда рассмотреть в блюде из мяса неудобоваримые включения. Это было время диссидентов, эмиграции, а значит, хорошего идеологического фона, чтобы устроить забастовку, пусть даже и на картошке. Протест длился несколько дней, а когда ребята вернулись в институт, то выяснилось, что приказом ректора отчислены одиннадцать человек. Приказ не обсуждался, поэтому нам стоило невероятных усилий вернуть нескольких человек. Но я поступить по-другому не мог, а времена, на счастье, иногда меняются.

Потерять душу, совесть, принципы легко в непредсказуемых обстоятельствах. Живешь себе по совести, а потом происходит нечто невообразимое, и ты, оглушенный внезапной реальностью, теряешь почву под ногами. Не зря говорят, что нет ничего страшнее неизвестности. Поэтому готовьтесь к неизвестности заранее, какой бы она потом ни оказалась.

Я столкнулся с такой неизвестностью в школе на выпускном вечере. Вручение медали в нашем городе обставлялось широко: центральная площадь, директор на трибуне, вокруг собравшиеся друзья и родственники в праздничной одежде и с цветами. Вечный отличник, я готовился получать свою золотую медаль, может быть, единственную в нашей третьей школе. Объявили медалистов первой школы, потом второй, потом четвертой… Никогда не забуду вопросы друзей: «А ты-то где?», и потом слова директора: «Извини, я сделал все, что мог». В тот вечер я первый раз напился. Я тогда не понимал, что люди с такой фамилией, как у меня, должны с детства готовиться к тому, что они будут на особом счету. Хотя мой отец еврей, в нашей семье всегда преобладали русские традиции (мама украинка). Мы никогда не говорили на идише, в синагогу я попал впервые, когда мне было двадцать пять лет. Но незнание, как известно, не освобождает от последствий.

Этот сюжет повторился в институте. Мне дали красный диплом, я был первым в списке на распределение, имел право выбирать любое место работы. Но представитель Министерства оборонной промышленности не оставила мне ни одного шанса: какое бы место я ни выбрал, она тут же сообщала, что все вакансии уже заняты. Работать в самом безнадежном месте, куда никто не решался подать документы, я отказался, хоть режьте меня, и покинул институт с открытым дипломом.

Описанные мною сюжеты отнюдь не эксклюзивны. Такие истории в советские годы происходили сплошь и рядом с тысячами обычных людей. Для кого-то они вылились в невыносимую тяжесть бытия, кто-то смог извлечь уроки и пойти дальше.

Лично во мне эти истории сформировали готовность к разным ситуациям. Чтобы ни происходило потом в бизнесе, в личной жизни, я был уверен, что психологическая устойчивость, подаренная советским прошлым, меня не подведет. И тем не менее мне не нравится фраза: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее». Я не уверен, что человеку, особенно ребенку, нужны тяжелые жизненные испытания, ведь боль от пережитого и увечья — совершенно разные вещи.

Стремясь сберечь, сохранить свою душу, мы часто ищем внешние источники для восстановления сил и порой находим их в религии. Как и большинство людей, я верю в высшую силу, ценю и чувствую справедливость универсальных религиозных постулатов. При этом меня сложно назвать верующим человеком в традиционном смысле этого слова, просто потому, что я не следую общепринятым ритуалам в рамках отдельного религиозного направления, хотя с искренним уважением отношусь к чувствам и образу жизни верующих людей.

Так сложилось, в том числе в силу внешних обстоятельств, что моя собственная структура ценностей и жизненных правил сформировалась на основе христианства и иудаизма. Я рос в семье, объединяющей разные национальности, на стыке двух культур, и это во многом определило мою систему ценностей. Нельзя не отдать должное и советской системе, в которой выросли многие из нас, те, кто был по разнарядке сверху дистанцирован от религиозных основ. В этой ситуации мы были вынуждены сами отстраивать себя. И до сих пор я следую своим правилам, трансформация которых будет означать потерю моего собственного «я».

По своей природе я диалектик и исхожу из того, что любая мысль, облаченная в слово, это ложь. Я искренне верю в то, что абсолютно откровенный диалог возможен лишь с самим собой. Только внутри себя ты можешь попросить прощения и почувствовать освобождение. Самому себе и соврать гораздо сложнее, чем чужому человеку. И только себе можно ответить на вопрос о своей душе. Так же как и потерять душу можем только мы сами.