Эдуард Бояков. Театр про завтра

Из колонки режиссера, продюсера и педагога Эдуарда Боякова в «Русском пионере» № 37 читатель узнает, почему именно театр — это единственное «неоцифрованное» искусство. Почему ни телевидение, ни мониторинг прессы не дадут такой картины души нации, как это делает театр. И главное, что же это такое — новый театр.

Вольтеровское «Нация собирается в партере» помнят все… Да, так оно и есть. Вернее, было. Театр был удивительно точной, символической моделью общества. Вот царская, вот великокняжеская ложи, вот правительство, вот знать, вот буржуазия, вот интеллигенция, вот студенческая галерка. На сцене тоже было все предсказуемо, во всяком случае на уровне архитектуры и сценографии: порталы, красная линия, арьер, колосники со спускающимися нарисованными декорациями, оркестровая яма, рампа. Сиди себе в зале, смотри на сцену, учись жизни. В крайнем случае просто получай эмоцию, удовольствие.

Но сегодня, в XXI веке, нация уже не собирается в партере. Да и есть ли она, нация? А если есть, то где ей собираться? Классический театр музеефицируется и превращается в лучшем случае в ностальгический аттракцион. В худшем — в аттракцион светской гламурной пошлости. Актуальный же театр уже в середине прошлого века сломал архитектурный расклад и начал рассаживать зрителей то на сцене, то вокруг подиума, то вообще в каком-нибудь ангаре, где ни ярусов, ни тем более царской ложи нет и в помине. В общем, картина мира и нации не прочитывается… На смену Просвещению и вольтерьянству, рисовавшим и объяснявшим жизнь, пришел сперва модернизм, а потом и постмодернизм…

Театр начал терять себя. Про реальную жизнь убедительнее кино рассказывало, а красивые и яркие картинки уже не декораторы типа Гонзаго сочиняли, а медиахудожники, освоившие и поп-арт, и Интернет, и цифровые технологии, и многое другое…

Разговоры о конце театральной эпохи, никчемности театра и его проигрыше на всех фронтах достигли апогея. Хоронить театр стало делом совсем привычным. Именно здесь театр и «оттолкнулся от дна», как принято в хорошо написанных пьесах. Обнаружился забытый козырь.

Вспомнилось, что театр — это то, когда на сцене человек.

Не акробат-фокусник. Не крепостная балерина. Не обученная (пусть даже по системе Станиславского) обезьянка, владеющая мимезисом и умеющая изображать эмоции. Не актер — рекламная этикетка, натягивающий на себя Шекспира как модные майку, часы или сапоги и вынуждающий зрителя относиться к Шекспиру как к часам или сапогам. Не спивающийся болтун, изображающий то, чего уже давно нет ни в голове, ни в теле…

А человек — наш современник со своим, уникальным и универсальным одновременно, духовным опытом. Человек на Пути. Человек, который готов взять ответственность, который готов делиться с другими своей болью, радостью, смыслом. То есть человек, интересный другим как личность, а не как исполнитель.

Это может быть актер, живущий на несколько стран, постоянно пропускающий через себя их культуру, уклад. Как Ингеборга Дапкунайте, учившаяся у Някрошюса, снимавшаяся у Брайана де Пальма, выходящая в разных спектаклях на сцену с Джоном Малковичем и читающая стихи Веры Павловой в «Политеатре».

Или Паша Артемьев, игравший когда-то голимую попсу в группе «Корни», а при знакомстве поразивший меня консерваторским образованием и открытостью к творческому диалогу. Сейчас Паша играет серьезные драматические роли в «Практике».

Или композитор и философ Владимир Мартынов, который, не актерствуя, рассказывая о своей жизни, создает на сцене такое удивительно ироничное и глубокое поле, что любой профи позавидует…

Или актеры документального спектакля, которые несколько месяцев общались с заключенными в тюрьме. И вынесли оттуда, конечно, не только эстетические впечатления.

Или Вениамин Смехов, в каждом актерском действии которого сегодня можно увидеть и любимовскую Таганку, и режиссерский, педагогический опыт на Западе.

Это интересные, глубокие люди прежде всего. А потом уже профессионалы, обладающие навыком и ремеслом.

И лучшие, продвинутые современные зрители чувствуют этот новый театр. Новую театральную антропологию. Формируется новое поле. Где не только актеры другие, но и драматургия, режиссура, декорации — все пост-постмодернистское, все связано с личным опытом создателей.

Как еще определить этот новый, завтрашний театр? Это сложно, он ведь только рождается. Можно еще несколько моментов отметить. Внимание к слову, например. В век визуального потока, клипового сознания театр может и должен «соригинальничать» — стать оплотом логоцентризма. Театр будущего — это театр двух крайностей. Или — или. Или возвращение к литературной основе (то, от чего отказался, заморочившись на интерпретации, режиссерский театр в XX веке), или театр 4D, объединяющий человеческое присутствие и возможности современных технологий, электронной музыки, кино, других видов и жанров…

Еще, по-моему, театр будущего станет настоящим оплотом консерватизма. Насколько актуальное искусство пыталось обогнать политику и социальные практики (возьмем хоть право женщин голосовать, которое активно обсуждалось в конце XIX века, хоть тему сексуальных меньшинств в конце XX века), настолько театр будущего будет одновременно и «про завтра», и «про вечные ценности». Думаю, он будет де-секулярным, анти-светским. То есть возвращающимся к своим корням — литургическим практикам, сакральному пространству. Я имею в виду не иконы с лампадками в построенных Лужковым храмах, а тотальность новой (и хорошо забытой старой) эстетики. По мне, даже в зале, где проходит рейв-вечеринка, этого сакрального пространства больше, чем в отремонтированном Большом…

Конечно, это не значит, что «Ленком», Малый или «Современник» завтра закроются. Там дорогие билеты, там своя постоянная аудитория. Но сегодня это театры не актуального поиска, они выполняют другую функцию: поддерживают социальный ритуал. Они не «про завтра».

Что касается власти и денег, то актуальному театру до этого не должно быть дела. Это проблема власти. Вот в Финляндии есть ежегодный национальный театральный фестиваль, он известен в Европе, похож на придуманную когда-то нами «Новую драму», это лучшие постановки по современным пьесам. Президент Финляндии каждый год приезжает на этот фестиваль и смотрит все спектакли. Уверен, что делает это не для пиара. Так что если наш президент не понимает, что, посетив Большой, в следующий раз ему надо на «Винзавод» или в «Практику» стремиться, то это проблема президента… Даже если он не догадывается об этом. Он ведь недополучает уникальный опыт. Ведь театр — это единственное «неоцифрованное» искусство. Не манипулирующее. Театр — это про «здесь и сейчас», а значит, про страну, язык и реальность. Ни телевидение, ни мониторинг прессы такой картины, картины души нации, не дадут. Так что спешите. В будущее, как известно, возьмут не всех — поэтому ищите новый театр. Без итальянских порталов. И главное — без вольтеровского партера…