Андрей Васильев
А: Почему, как тебе кажется, Боря стал символом эпохи? И стал ли он им?
В: Стал, конечно. Другое дело, что это мы с тобой знаем, что он символ эпохи. А вот знают ли следующие поколения?..
А: Что ты можешь сказать о Березовском и о времени, о том, что их свело в нашем сознании?
В: Понимаешь, он действительно был очень адекватен тому времени. Возьмем мой конкретный пример. Даже ты очень скептически задаешь вопрос, был ли я независимым журналистом. А он мог идти на это. Может быть, из панковских соображений: “Вот Васильев меня не слушается, а при этом я читаю офигенную газету”. И это тоже был символ времени.
Удавались невозможные вещи. Сейчас даже представить себе невозможно, какие ходы тогда делали. Ты смотришь и думаешь: “Ну если Березовскому можно, давай и я попробую”. Ты можешь сделать в тысячу раз изящнее, последовательнее. Но он тебе дал импульс.
А: Ну да.
В: Когда он помер, мы в это время записывали “Господин хороший”[251]. Павильон был на студии Горького. А там не берет мобильный. Я там был часа три, пока мы писали сразу три ролика.
И когда я вышел покурить, у меня было 58 эсэмэсок с одним текстом: что умер Березовский. И меня прибило, откровенно говоря. Несмотря на все мои обиды, я понял, что я этому человеку очень многим обязан. Лично я. Я даже не анализировал, просто почувствовал, прямо накрыло меня. Может, от количества СМС. Они же все сразу стали выпрыгивать.
А: А чем, по твоему мнению, ты обязан Борису? Чему он тебя научил?
В: Ну, я стал взрослым, скажем так. Журналисты же как…
А: …Дети?
В: Б**ди – давай лучше так скажем. И дети. Педофилия, в общем. А я был действительно очень взрослым.
А: Ты лучше понял, как устроена жизнь, общаясь с ним?
В: Да, наверное. Наверное, я понял, что политика – это не то, что мы смотрим по телевизору. Это как преферанс, может быть. У меня абсолютно не было пиетета перед авторитетами. Кто бы это ни был, я понимал, что это человек со своей функцией. Я научился, например, не лезть на рожон, но и не подыгрывать в чужой игре. Я благодаря Березовскому научился очень важной вещи (не то чтобы он меня научил): что никогда не надо ввязываться в игру, правил которой ты не знаешь.
А: Угу.
В: Он меня ввел в тот круг, который для журналиста как “Алиса в Стране чудес”, как аттракцион какой-то. Другое дело, что вообще-то можно было повзрослеть и пораньше.
Когда я узнал из СМС, что он помер, меня действительно накрыло. Он заслужил спокойную, безбедную старость. Но это не про Борю. В этом смысле, я думаю, его смерть достаточно логична.
А: Мы все подходим к пожилому возрасту, и каждый думает о том, что после него останется. Можно сказать, что после Березовского толком ничего не осталось?
В: Да, конечно. После Березовского не осталось толком ничего… Но вот что интересно: я не смог к нему поехать на похороны по техническим причинам, я из Лондона поехал на Капри всего на четыре дня, и тут выяснилось, что похороны. В общем, я не был на похоронах, это плохо. А когда я приехал навестить дочку, она мне сказала: “Поехали, папа, на кладбище к Березовскому”.
А: Значит, что-то осталось.
В: Она такая, она же кино увлекается. А так, конечно, по большому счету ни фига не осталось. Но я не испытываю чувства злорадства. Я испытываю чувство утраты чего-то, что у нас было в 90-е годы. И это вовсе не молодость, нет. Это шанс.
А: Спасибо. Ты однажды правил мою статью и написал замечательную фразу. Моя последняя фраза в статье была о том, что у страны не бывает последнего шанса. Ты приписал еще одну фразу: “У поколения – бывает”. Это был очень хороший конец.