Сослагательное наклонение

Ш: Мне кажется, Борин формат жизни был такой: он был абсолютно талантливый человек в очень коротком и узком месте. Если была кризисная ситуация, она его сильно заводила.

А: Мобилизовала?

Ш: Нет, заводила. У него был выброс адреналина, и, видимо, как-то мозг работал на то, чтобы искать в этой кризисной ситуации какое-то зерно, которое, может быть, многие не могли увидеть от испуга. А его это настолько будоражило, что он искал рациональное зерно. Он, наверное, этим и нужен был в 90-е годы – потому что это было кризисное время.

А: Да.

Ш: Это было во всем – в экономике, в политике, в общественной жизни. Представляешь, мы выросли в советское время, для нас партия, правительство, Ленин – это вообще такие вещи… Я помню, когда про Ленина рассказывал анекдот, говорили: “Как ты можешь? Рассказывай про кого угодно, но Ленин – это же святое!” Вот так было воспитано общество. Когда этого всего не стало, люди не знали, на что опереться. И вот он, конечно, злодейничал по полной программе, я это так назову. Он кризисный был человек. Чем глубже кризис в отношениях с людьми, в бизнесе, тем он себя чувствовал более комфортно.

А: Очень точное наблюдение. И на самом деле в этом спокойном будущем, которое сейчас в России сложилось, ему просто не было места. Дело не только в отношениях с Путиным. Он был не нужен никому: ни своим бывшим бизнес-партнерам, ни тем более Путину и власти.

Ш: Ну, если смоделировать ситуацию, мне кажется, он мог бы быть полезен для Путина, если бы использовал это свое кризисное качество. Вот Киссинджер был такой же, его всегда правительство в кризисную ситуацию направляло. У него был жизненный опыт решать какие-то кризисные вопросы, он находил слова, убеждал. И Боря это мог бы делать. Если бы он был лоялен власти, не лез не в свои дела – мне кажется, Путин бы его сохранил и пользовался им.

А: Если бы он работал на Путина, Украина была бы сейчас частью Российской Федерации.

Ш: 100 процентов, южная часть была бы в России. Но ты понимаешь, я думаю, он не мог понять, что это уже новая страна. Он сам принимал участие в установлении новой власти в России, и он это не осознал, насколько у него были глубинные противоречия. В принципе, когда Владимир Владимирович пришел, всем сразу стало ясно, кто в доме хозяин, – кроме Бориса Абрамовича. Он считал его, может быть, своим другом и думал, что тот должен исполнять все его решения. А все оказалось наоборот. Я думаю, что если бы он это покаянное письмо написал в 2000 году или просто пришел к Путину и сказал: “Владимир Владимирович, я ваш вассал, куда направите, там и буду служить”, – он бы до сегодняшнего дня был в фаворе.

А: Наверное. Но это был бы уже не Березовский. Это же известная история про Наполеона… Когда уже он был на Святой Елене и его спрашивали: “Почему, ваше величество, начав проигрывать России, вы дальше не соглашались на многочисленные перемирия, когда вам предлагали?” – “Если бы я мог заключать перемирия, это был бы не я, а мой собственный внук”, – сказал Наполеон. Так вот, если бы Березовский мог написать письмо Путину в 2001 году, это был бы уже не Березовский.

Ш: Согласен.

А: Он должен был дойти до полного конца, чтобы написать такое письмо. Вообще для меня вся эта история с самоубийством и с письмом Путину – история про другого Березовского. Я знал Березовского как человека очень счастливого, не способного задумываться ни о каком самоубийстве и не способного писать покаянные письма.

Ш: Для меня это тоже был шок. Это пример того, как можно возможности в жизни растратить и закончить жизнь самоубийством. Я думаю, что вы правильно делаете, что собираете информацию о нем, – это пример, как нельзя делать.

А: Да. Но личная трагедия искупает грехи – в какой-то степени. Я думаю, что если бы Борис так не закончил, мы бы не делали эту книгу.

Ш: Я думаю, что он, к сожалению, не смывает с себя этим поступком ответственность перед страной. Потому что в том, как страна развивается, большая заслуга его.

А: Безусловно.