“Мы опаздываем к королеве!”

А: Насколько Борис, по-твоему, изменился после эмиграции в Англию? Он же был совершенно очарован Англией, английскими традициями, парламентаризмом, демократией. Кажется, частично из-за этого он проиграл суд с Абрамовичем.

Д: Я помню, как он готовил дом к приезду какой-то принцессы из дома Виндзоров. Я говорю: “Скажи, пожалуйста, для чего едет принцесса?” Он говорит: “Принцесса понятно для чего едет – я дам ей 40 миллионов. Принцесса отдаст их каким-то африканским голодающим. Так устроена Англия!” Тут он начинал восхищаться Англией. Я говорю: “Боря, это смешно. Она приедет, посидит у тебя 20 минут, выпьет чашку чая, ты дашь ей чек на 40 миллионов долларов. Она тебя до этого в гробу видала, после этого в гробу видала – всегда в гробу видала”.

Еще смешная черта: он купил дом у какого-то крупного шведского дипломата, на запад от Лондона. И там стояли книги на шведском языке. Я говорю: “Ну, знаешь, ты же не совсем как Ромочка, у которого в кабинете стоят камуфляжные книги на латыни. Боря, у тебя на шведском лежат книги. Это же безобразие, это позор, об этом будут говорить люди”. Он: “Да, надо немедленно поменять”. И через год, и через два, и всегда у него стояли книги на шведском языке.

А: О благотворительности и принцессе. Борис легко давал деньги на благотворительность?

Д: Он давал деньги в двух случаях. Первое – если его за это пригласят к принцессам и принцам, в этом смысле он был просто как Буратино. Их с Леной[194] позвали на Женский день на скачки, и там должна была присутствовать королева. Лена долго собиралась, а он бегал в каком-то белом фраке с котелком и кричал: “Мы опаздываем к королеве!” И я ему сказал, что Белый Кролик[195] кричал: “Мы опаздываем к герцогине!” – ровно таким же голосом. А он: “Какой Белый Кролик, при чем тут Белый Кролик?”

В этом было столько милой, совершенно невероятной провинциальности запущенного мальчика из бедной семьи, которого берут к королеве… Невероятными трудами он ввинчивался в это английское общество – в сущности, никогда не переставая мечтать, любить, тосковать о России, никогда.

А: На что еще он давал деньги?

Д: Второе – это толпы жуликов, которые его окружали. Они говорили: “У нас есть 2 тысячи человек в городе Мухосранске или в колхозе имени XXII партсъезда, которые готовы выступить против Путина”. 2 тысячи штыков, которые встанут против Путина. Им нужна сущая малость, 100 тысяч долларов, чтобы первое время продержаться.

А: Это же “Союз меча и орала”[196].

Д: Абсолютно. Я говорю: “Боря, попробуй один раз не заплатить за завтрашний восход солнца. А завтра утром приди и скажи: опа, восход солнца на халяву!” Он не верил, что если за вещь не заплачено, она произойдет. И он любил платить.

А: При этом платил не он. Он звонил Роме, чтобы Рома заплатил.

Д: Это правда, он звонил Роме, он звонил Бадри. Бадри платил ровно в половине случаев и потом говорил: “Таким образом я экономлю до 50 процентов бюджета”. Борис считал, что если не заплачено, то нет гарантии. Вообще был человек контракта. Все время умолял меня креститься – он же был крещеный.

А: Да, я знаю.

Д: Я говорил: “Боря, можешь объяснить, зачем?” А он объяснял: “Нужно заключить контракт”. Клянусь, это его слово. “Я крестился, чтобы между мною и Господом возникли отношения”.

А: Контрактность – это, безусловно, еврейская черта, но контрактность предполагает невозможность нарушать контракт, а он к этому относился очень философски. “Не прелюбодействуй”, “не укради” и так далее… А он объяснял, почему контракты должны быть именно с православным Господом?

Д: Он считал (и здесь я его абсолютно поддерживаю), что Христос был величайшим гуманитарным деятелем в истории человечества, и он действительно сказал о том, что милосердие выше справедливости. Боря объяснял, что Господь сказал о любви. Он почему-то считал, что Христос на этом основании заслуживает контрактных отношений. Это чуть-чуть парадоксально.

А: Обычно думают, что Борис был либералом. Но главное качество либерала и демократа – уважение к меньшинству, уважение к чужой точке зрения. В нем этого вообще не было, тебе не кажется?

Д: У него в Лондоне был специальный мотоциклист, который вылетал на встречку с нарушением правил, потом внедрялся в пробку и тупил, как будто не может завести мотоцикл. А Боря по встречке объезжал всю колонну и становился перед этим мотоциклистом. И при этом там, в “Майбахе”, одновременно мне говорил, что у русских никогда не будет уважения к закону. Я ему говорю: “Боря, подожди, что мы сейчас, в данный момент, делаем, как ты думаешь? Это твой мотоциклист, это твой водитель – ты уже растлил нескольких англичан. Ты уже гадишь вокруг себя в Лондоне! Понимаешь? Нет? А теперь, – я говорю, – вспомни, как я пошел на таран твоего “Мерседеса”.

У меня тогда был грузовик такой американский – Dodge RAM. На Рублевке есть расширение, и в этом расширении по встречке летел черный “Мерседес”. Я пошел его таранить в надежде остановиться в пяти сантиметрах. Он остановился прямо передо мной, и уже в последний момент я увидел номер 018. Я говорю: “Это была твоя машина. Боря, ты в России что вытворял? Ты сейчас это выделываешь в Лондоне, и ты говоришь, что русские неспособны к порядку? Твое имя – хаос. Понятно?”

А: Последние пару лет ты с ним не общался, перед его смертью?

Д: Я ездил, он меня приглашал. Ему нужно было выверять на мне какие-то идеи. Он меня приглашал раз в три месяца в Лондон. До 2008 года, когда я формально прекратил с ним отношения.

А: Почему?

Д: Потому что, честно говоря, мне уже это показалось тупиком. То, что он постоянно держит вокруг себя чеченов каких-то ичкерийских. Я реально ссорился с ним из-за этого.

А: Ты предполагал, что он может покончить с собой?

Д: Нет, никогда, никогда в жизни.