Хотел быть русским

А: С точки зрения отсутствия идеалов Березовкий был, конечно, человек очень русский. У него не было ясного еврейского представления о мире, что вот это так, а это – так. Он был очень гибок в представлениях о правильном. И это, конечно, очень русская история, с одной стороны. С другой стороны, что в нем было еврейского, вы можете сказать?

Г: Что в нем было еврейского? Ну, дело в том, что еврейскость определяется не только внутренним ощущением, но и отношением внешнего мира. Если ты еврей, ты еврей по умолчанию, поскольку назвать себя русским, даже если ты таким себя чувствуешь, выглядит достаточно странно в глазах большинства публики.

А: Березовский переживал от того, что он нерусский, как вам кажется?

Г: Думаю, да.

А: Я могу сказать честно, что точно “да”, потому что он мне про это говорил. Он говорил: “Если бы я был не Борис Абрамович, а Борис Александрович, вот тут бы я уж точно стал президентом страны”.

Г: Но он был бы тогда не он. Это несколько другая история. Как сказал Гусь однажды: у русского еврея два сердца: одно там, другое здесь. И потом Израиль оказался, пожалуй, единственной страной, которая его пускала, несмотря на серьезнейшую дипломатическую кампанию. Его пытались загнать в Англию, чтобы он никуда не ездил, и в результате он не мог ездить ни в одну европейскую страну, ни в Америку.

А: Визу не давали американцы, да?

Г: Не-а. Я много раз бегал на эту тему, а мне сказали: “А чего, собственно, давать ему визу и раздражать Путина, который воспримет это как личную обиду? Что он нам такого сделал, чтобы мы ему давали визу?” Так вот, израильтяне просто проигнорировали все эти вещи. Как и с Невзлиным, кстати. И когда Борис побывал там, посмотрел на страну – у него появилось какое-то положительное еврейское самоощущение. Оно у него всегда было с детства отрицательным.

А: Хотел быть русским.

Г: Да, Березовский был маленьким еврейским мальчиком в этой ситуации, и еще не относящимся к элите, у которой было чем ответить. Я имею в виду, во внутреннем диалоге. Но потом – все же люди растут – он понял ценность не только меркантильную, но и высокую ценность принадлежности к еврейству. И я думаю, что он закончил где-то на полпути. С другой стороны, мне всегда был непонятен его переход в православие. Но это потому, что я человек вообще не религиозный.

А: Борис был тоже человек совершенно не религиозный.

Г: Нет. Борис был человек, которого нельзя однозначно определить. Вот когда меня спрашивают: “Как ты относишься к религии?” – я говорю: “Я с удовольствием бы крестился на две недели, потом перешел бы в ислам, потом еще что-то – попробовать, как Боря”. Это потому, что в тот момент, когда он думал о Боге, или о православии, или о чем-то таком, он искренне был религиозным. Потом это проходило за полтора часа. Как и с девушками. Он был влюблен практически в каждую из своих женщин.

А: Но недолго. Разве можно такому человеку доверять государственную власть?

Г: Нет. Таком человеку нельзя доверять.

А: А вы были рядом с ним, помогали эту власть брать.

Г: Я не думаю, что она у него была.