Поход

Поход

Он не вернулся. Едва добежал до Заводской платформы, как паровоз тонко свистнул в жидкую тьму июньской ночи, со стуком дернулись вагоны, и огни Ермоловской домны плавно потянулись назад. Огибая Паленую гору, поезд потащился к Тундушу.

Ванюшка нашел отца на открытой платформе вместе со Степаном и Лаврентием Желниными, Александром Крутолаповым, его сыном Алешкой. У Алешки он спросил о Шляхтине, но тот Рыжего не видел.

Осторожно, словно пробуя песню, в ночь вылетел голос:

Как у нас по селу

Путь-дорога лежит.

По степной по глухой

Колокольчик звенит.

По мосту прозвенит,

За горой запоет,

Молодца-удальца

За собой позовет…

— Тоскует Арина, — пожалел Лаврентий Желнин.

После похорон Аркадия Араловца она пришла в штаб Красной гвардии и попросила работу. Мыла полы, кипятила чай, чинила одежду и теперь поехала с отрядом медсестрой.

— Да-а, — протянул задумчиво Степан, отвечая на какой-то свой вопрос, — вот оно что выходит.

Поезд шел. Песня летела над Аем. Дослушали — и тут хватил Степан:

Гуди, набат, сильней над Русью,

Смелей, настойчивей гуди…

— Во! — Иван Федорович подключился рокочущим басом. А за ним Крутолаповы и Ванюшка.

Гуди, набат, гуди сильнее,

Гуди над Русью без конца…

Пусть от твоих ударов мощных

Дрожат холодные сердца!

Миновали Шишимские горы, где раньше ломали мрамор для дворцов Москвы и Петрограда. Поезд сбавил ход, словно прощупывая дорогу, дошел до моста через Ай и остановился. К платформе подошел Ковшов.

— В чем дело? — спросил Иван Федорович.

— А в том, — ответил Ковшов, — нет ли в Тундуше белых?

Этого никто сказать не мог. Известно было, что они двигались от Уфы. Но где сейчас?

— Ваня, — позвал Иван Федорович, — слетай на станцию, узнай обстановку — белых нет ли?

— А справится? — засомневался Ковшов.

— А вот и посмотрим, — улыбнулся Иван Федорович.

Несколько минут спустя младший Ипатов вышагивал по насыпи, перекинув через плечо недоуздок. Было прохладно и пустынно. В стороне, откуда шел, алела полоска зари. До станции никто не встретился. Да и там было пусто. Только неизвестно зачем стоял маневровый паровозик, казавшийся окоченевшим. Должен же кто-то здесь быть? Не провалились же? Окно в будке стрелочника не светилось. Ванюшка прогорланил частушку, которую певал отец Рыжего с получки:

А ты, секира, ты секира —

Востроточенный ты нож!

В дверь будки высунулся мужичонко и, зачем-то подняв над головой погасший фонарь, рассердился:

— Чего орешь-то?

— Боюсь я, — ответил Ванюшка.

— Боишься, а орешь.

— Цыганов боюсь, они лошадей крадут.

— Да ты-то лошадь, что ли? — будочнику стало весело.

— Буланка потерялся, не найду, отец выпорет.

— Чей ты?

— Петров из Медведевки.

— Это у которых на масленице баня сгорела?

Ванюшка кивнул.

— Так у тех Гнедко был.

— Обменяли на Буланку, воз овса приплатили. Ниже колен белые перевязочки и вот тут лысинка.

— Нет, не видел. Закурить нет ли?

— Есть махра моршанская.

— Заходи, у меня тепло.

— Цыганы, — сокрушался Ванюшка, — это их дело. А еще белые могли взять в свою армию.

— Ну, где ты их видел, белых-то? В Бердяуше, говорят, объявились, будь они неладны.

— Выронил, — Ванюшка шарил по карманам, — как сейчас помню, вот сюда клал кисет.

Но, озабоченный мыслью о белых, стрелочник не обратил внимания.

— Наши коней в луга согнали, от греха подальше. Вон за Аем огонек блазнится — там.

— А Златоуст белые заняли, — как бы между прочим сообщил Ванюшка.

— Н-но! Откуда ты знаешь? Постой, постой… А может, ты тоже, а? Коня будто ищешь, а сам, а?

— Сосед вечером пригнал оттуда — лошадь в мыле: заняли, говорит, город.

— Красные-то что глядят? Что, спрашиваю? То-то, думаю, ни с той, ни с другой стороны дымка не видать — не идут поезда. А оно вон что. Нашим надо будет сказать. Да и мне что тут высиживать? А ты заверни в луга, может, твой Буланый прибился.

Ванюшка прошел по поселку. Улицы имели самый мирный вид. У ворот — поленницы дров, телеги с поднятыми оглоблями. Дорогу неторопливо переходили кошки. Во дворах лаяли при его приближении собаки, словно бы передавали друг другу незнакомого человека. Стрелочник говорил правду: белых не было. Вернувшись, Ванюшка обстоятельно доложил обо всем, что видел, Ковшову.

Посовещались и решили идти на север, чтобы миновать охвата. Вначале на Кусу, потом на Нязепетровск и где-нибудь там встретиться с Красной Армией. А где она, никто не знал.

— Ну, счастливо вам, — сказал Егор Филиппович Сажин, обнялся с Ковшовым, поерошил Ванюшке волосы и пошел по шпалам в сторону города.

Он только провожал красногвардейцев и должен был вернуться по решению комитета партии, чтобы наладить подпольную работу.

Тронулись, дали крюку в луга — отряду крайне нужны были кони. Из-за гор через щетину леса брызнуло солнце, заискрилась роса. Над Аем лежал туман. Возле костра-дымокура сгрудились лошади, спасаясь от гнуса. Рядом с молодым щекастым пастухом вертелся на маленькой мохноногой лошаденке знакомый нам стрелочник. Несколько минут спустя он рассказывал Ивану Федоровичу:

— А ведь я ему, варнаку, поверил, что Буланого ищет. Медведевский-то Петров любит лошадей менять, вот что. И насчет махры моршанской ввернул. А вы, значит, никаким Петровым не родня? Ах, варнак!

Его звали Федосом Клюкиным.

Через речку Карагайку вернулись к Медведевке, обошли ее краем, не привлекая внимания, и двинулись к поселку Магнитка. Дорогой в отряд вливались крестьяне, рабочие рудников, лесорубы, дегтяри, старатели. После Кусы отряд увеличился почти вдвое.

Двигались проселочными дорогами, лесными тропами, по старым гатям через топи. Шли через горы, распадки, каменные осыпи, быстрые речки. Бездорожье, тяжелая поклажа, жара, овод сильно выматывали с непривычки. Редкий день удавалось одолеть двадцать километров. Ванюшку иногда по-приятельски выручал Клюкин — подсаживал на лошадь, очень выносливую, но злую. Чтобы не нарваться на белогвардейцев, вперед высылали конную разведку. В нее иногда напрашивался Ванюшка. Его охотно брали за веселый нрав, находчивость, за желание услужить всем и каждому, за постоянную готовность прийти на помощь, за то, что никогда ни на что не жаловался и норовил первым выполнить трудное дело, взяться за неприятную работу, за то, наконец, что не лез за словом в карман, когда в этом случалась нужда.

После очередного тяжелого перехода вышли к Нязепетровску. Надо было узнать, не занят ли он белыми. Ванюшка надел одежду похуже, перекинул через руку корзинку с обабками, не забыв положить под них на всякий случай пару гранат, и отправился в сумерках на окраину. Там он отметил скопление подвод — столько не могло быть у жителей. Да и поставлены они, сразу видно, на скорую руку. Возле одного из домов его окликнул строгий голос:

— Стой, кто идет?

— Чего кричишь? — Ванюшка понял, что это часовой, и подумал: «Хорошо, если бы красные».

Человек с суровостью повторил:

— Стой, говорю, какого полка?

«У партизан полков нет, — подумал Ванюшка, — у них отряды. Не белые ли?»

— Еремеев, ты что сусли-мысли разводишь, — послышалось из двора. — Давай его сюда, разберемся, может, красный.

— А ну, подь сюда!

Ванюшка метнул гранату к воротам — и наутек. Раздался взрыв. Послышались выстрелы, началась паника. Ванюшка переулком выскочил к речке и скрылся в зарослях ольховника.

У костра Ковшов сказал: «От лица трудового народа бойцу Красной гвардии Ивану-меньшому объявляю благодарность!» И еще сказал он, что бой неизбежен, что лучше напасть самим, чем ждать, когда это сделают враги.

— Пушечку бы хоть одну, — мечтательно сказал Иван Федорович, изучавший артиллерийское дело еще в боевой дружине Эразма Кадомцева.

Ванюшка осмотрел пулемет: не испортился ли за дорогу.

«Максим» был в порядке. В этом пришлось убедиться на другой день. Первая же очередь по белым сразу осадила их — строй спутался.

Он выбрал удачное место — справа вплотную береза, слева густой кустарник. Вся позиция как на блюдечке.

После третьей атаки белых прибежал Лаврентий Желнин, упал под прикрытие щитка.

— Ваня, видишь водокачку? Обработай-ка это место. Там у них трехдюймовка — надо к рукам прибрать. Не жалей огня, Ваня! Мы из-за холмика подберемся.

— Понял, дядя Лавр, — и развернул пулемет на водокачку.

Обработал. Из-за холма появилась повозка, запряженная парой, в ней трое — так возвращаются навеселе селяне или мастеровые из гостей или с ярмарки. У водокачки лошади остановились. С телеги спрыгнул мужик поздоровее, в котором Ванюшка узнал Степана Желнина — с ведром, как бы намереваясь напоить лошадь. За ним отец, потом Лаврентий. Некоторое время нельзя было разобрать, что там происходило. Потом повозка двинулась обратно, волоча орудие. Враги хватились поздно, кинулись в погоню. Ванюшкин пулемет застучал вовремя. Погоня осеклась. Белые открыли беспорядочный огонь.

Когда повозка оказалась под прикрытием холма, Ванюшка от радости вскочил и закричал «ура». И тут горячо кольнуло в руку. Схватился — кровь. Крикнул Алешке Крутолапову, который оказался неподалеку:

— Посмотри за «максимом» — пойду перевяжусь.

Алешка подбежал:

— Что с тобой? Ранили? Покажи. Эх ты, по-настоящему! — восхитился и поторопил: — Беги скорей, а то кровь вытечет.

— Вся не вытечет, — ответил Ванюшка, — если что, откати и спрячь в кустах.

— Не бойсь, не сплошаю.

Ванюшка побежал через поле к опушке, где размещался обоз. Там он разыскал Аришу — она только что перевязала раненого.

— Ну-ну, вижу, — сказала она. — Погоди, помогу рубаху снять. Эх, миленок, как же она нашла тебя? Ну да ничего, кажется, кость не задела — до свадьбы заживет.

Она смыла кровь, смазала вокруг йодом, наложила с обеих сторон подорожник и перевязала.

— Куда ты? — удержала Ванюшку, — нет, ложись вот тут за жарок и лежи, пока не присохнет.

Слышалась стрельба, к которой Ванюшка уже привык и, если прислушивался, то только затем, чтобы определить, глуше она или резче — наступают наши или нет. Стреляли с одного места. И вдруг трескотню перекрыл тугой звук, словно ударили в басовой колокол. «Небось, отец лупит», — позавидовал Ванюшка. Вскоре трехдюймовка стукнула еще.

— Лежи спокойно, не дергайся, — предупредила Ариша.

Она достала шнурок и стала обмерять Ванюшку вдоль, потом поперек.

— Что это ты делаешь? — спросил он.

— Мерку снимаю.

— Я умирать не собираюсь.

— Экой ты, Ваня, дурашка, право. Да я нешто за этим? Ты теперь настоящий боец. И тебе, красному гвардейцу, не следует как подпаску ходить, наравне с подбором. Тут я шинель приглядела, да велика тебе — наступать на полы станешь. А я ушью ее, подрежу, и будешь ты всем на заглядение. Только не тревожь руку, а то долго не заживет.

Ариша принесла шинель, села рядом и стала распарывать ее по швам.

Гудели шмели, трещали кузнечики, курилось марево над полем, в знойном воздухе стоял звон. И словно из этого звона выпадала песня:

И младший сын в пятнадцать лет

Просился на войну…

Поплыла земля. Вспомнился Витька Шляхтин — сердечный друг, заводской пруд, мать с ребятишками. Как они там?