На крутых тропах

На крутых тропах

По крутой тропе в густом ельнике бредет девчонка. Бредет, опустив худенькие плечи, раздвигая кусты. Смуглые руки обнажены. Из-под белого платочка выбиваются завитки каштановых волос. Прохудившиеся ботинки намокли, разбухли, идти в них тяжело и неприятно. Громоздятся островерхие глыбы, из-за кустов выглядывают каменные отполированные кругляши. Смотреть на них больно: по глазам ударяют солнечные лезвия.

Девчонка о чем-то задумалась. Ее не тревожит наплывающий зной, не отвлекает птичья перекличка. На руке у девчонки корзинка. Но почему она не высматривает грибные местечки, не замечает подскочивших к самой тропке сыроежек? Лишь остановится на миг, прислушается к лесным шорохам, поднимет к дальней сопке свои золотисто-карие глаза и опять зашагает. Куда? Зачем?

В ясном небе парит, высматривает добычу ястреб. Безмятежный птичий гам, привычно, надоедливо жужжат шмели. Вдруг хрустнула ветка, девчонка отпрянула с тропки, замерла. Потом вздохнула облегченно, распрямилась и опять зашагала, поднимаясь все выше и выше на взгорье.

А с другой стороны к той же вершине осторожно шагал Виктор. Позади — домишки со сверкающими слюдяным блеском крышами, пыльные и знойные улицы, ощупывающие взгляды.

Впереди, далеко-далеко, а где, и не разберешь, не уловишь глазом, сизые волны то, понижаясь, сливаются с небосводом, то, круто вздымаясь, будто уплывают в поднебесье.

Ступил бы в этот простор и, как былинный витязь, начал перешагивать с горы на гору. Шагал бы да скликал верных друзей-товарищей!.. Их много, и не сдобровать вражьей силе, когда они поднимутся во весь рост. По угорьям, в каменистых пещерах Таганая затаились до поры до времени бойцы партизанского отряда. На станции подпольщики прячут и собирают в надежные места оружие, в депо задерживают ремонт паровозов, на заводе выводят из строя станки.

И ребята из боевой комсомольской десятки мужают не по дням, а по часам. Прошло первое увлечение сбором оружия. Опытная рука большевиков-подпольщиков направила их дальше, поручая все более сложные и ответственные задания. Заводские хлопцы, когда в цехе не было поблизости соглядатаев, словно невзначай заводили теперь разговоры с мастеровыми, спрашивали, будто сами не знали, куда отправляют снаряды и долго ли город будет на военном положении. Разговоры и листовки делали свое дело. Несмотря на призывные речи начальства, несмотря на угрозу выгнать строптивых за ворота завода, производство боеприпасов падало.

Придет время — многие из тех, с кем сейчас изо дня в день ведут работу подпольщики, сами возьмутся за оружие, чтобы вместе с Красной Армией навсегда вышвырнуть из города временных хозяйчиков.

…Из-за каменной глыбы показался белый платочек. Виктор стремительно шагнул навстречу девушке, протянул руки.

— Здравствуй, Поля, — коснулся смуглой влажной руки. — Никто не видел, как уходила?

Поля покачала головой, назвала пароль:

— Я от дяди Васи…

Виктор спохватился, торопливо ответил:

— Он уже выздоровел?..

Ни один из них еще утром не подозревал о встрече.

Виктор смотрел на Полю, и в душе его росла нежность, желание уберечь ее от чего-то неотвратимого — такого, что по плечу только сильным мужчинам.

Катится в бездонном небе оранжевый шар. Плывут в мареве дальние увалы. Внизу, под ногами, тяжко вздыхают в прокопченных кирпичных мешках заводского двора паровые молоты.

А двое сидят рядом на теплом камне и тихо переговариваются.

— Деньги передашь, как условились, тем семьям. От кого — не говори, — наказывает Виктор.

— Хорошо…

— Паспорта — вот они. Ты запрячь их подальше, ну, по-женски, — с трудом нашел подходящее слово, отвернулся неловко. — А у тебя какие новости?

Девушка на мгновение задумалась, а потом сообщила, что нашли еще три винтовки. Наумка спрашивает, как встретиться с главным.

— С главным? — насторожился Виктор и покачал головой: — Много знать хочет. Может, он приехал совсем не из Уфы?

— Не зна-аю, — протянула Поля, — пароль он сообщил точный.

Помолчали. Задание было передано, можно было бы и расходиться, но девушка медлила.

— Витя, я что хочу спросить: скоро мы турнем беляков? Они же до всех так доберутся.

— Потерпи, недолго осталось.

— Вчера у соседки отца забрали. Говорят, заложником. Он такой дряхлый, совсем на ладан дышит, а они его прикладом в спину и орут: «Доберемся до твоих выродков!» — Губы у девушки задрожали, она уткнулась в колени, начала всхлипывать, вздрагивая острыми лопатками.

— Не плачь, не надо, — растерянно произнес Виктор. От нее-то он меньше всего ожидал слез. Смелая девчонка. Не боится ходить тайными тропами, выполняет такие поручения! И вот — слезы…

Взглянул вниз, словно надеялся найти ответ: долго ли еще истерзанный город будет в руках врагов? Террор день ото дня злее, и в редком доме нет беды.

Там, внизу, в родном городе совсем недавно было все: дом, настежь распахнутые двери молодежного клуба, песни и мечты. Неужели это никогда не повторится? Неужели так и будут ходить по улицам насмерть перепуганные женщины и старики, а они с Полей никогда открыто не придут к «древу революции» — к своему памятному дереву?

Нет, не будет так! Виктор сурово повторил:

— Не плачь! Скоро они заляскают зубами! А знаешь, Поля, ты где-то руку поцарапала. — На мгновение прикоснулся к ее теплой руке, встретил печальный взгляд, смутился.

…Мелькнул в густом кустарнике и скрылся из глаз белый Полин платочек. Сушит ветер на девчоночьих щеках слезы. Шагает она по чуть приметной тропке в сторону железнодорожной станции.

Придет ли в следующий раз?

Корнилий Жабин, лохматый, с помятым лицом, лежал в тени густого ельника. Днем, перед ночной работой, он здесь обычно отдыхал. К ельнику приближалась девчонка. Как будто ничего подозрительного, разве что корзинка…

Припомнилась недавняя выволочка от Феклистова. После неудачи с задержанием одного подозрительного прапорщик словно с цепи сорвался:

— Слюнтяи, паршивцы! — орал он на осведомителей. — Вам коров пасти, а не в контрразведке служить. Где улики? Да вас любой сопляк вокруг пальца обведет.

И хоть начальственный разнос лично его не касался, но до чего же обидно было слушать такое ему, Корнилию Жабину.

Собачьим нюхом учуял сейчас младший наблюдатель что-то неладное и, кое-как пригладив лохмы, затрусил следом за Полей.

…Виктор между тем углубился в чащобу. Дорога дальняя, верст десять — не меньше, надо бы спешить, но спешить не хочется. Хорошо дышится, хорошо думается в дремотной тишине под птичий пересвист. Хорошо бы шагать сейчас вместе с Полей, но жесткий прямоугольник-паспорт, еще в городе зашитый в подкладку, напоминал о задании. Его ждут в горах.

В первой же схватке, когда красногвардейцы рванулись в атаку, пуля прошила Волошину бок. Теряя силы, Василий разорвал нательную рубаху, перетянул рану и уполз в чащобу. Скрывался, пока были сухари, в густом ельнике, у лесного ручья. Выползал и, превозмогая острую боль, склонялся над ручьем. Вода, холодная и прозрачная, проясняла мысли, бодрила измученное тело.

На него, когда был в беспамятстве, наткнулись свои, тоже отставшие от отряда. Они помогли пробраться на Таганай. Там и отлежался Василий.

«Крепкий, надежный парень», — подумал Виктор, невольно перебирая в памяти все, что знал о Волошине.

— Я к борьбе с кровососами шкурой подготовлен, — любил повторять Василий. — Она у меня дубленая, в семи потах просоленная.

После смерти отца на руках у матери Василия осталось четверо. Отработав на заводе, она в ночное время ходила убирать в казарме полицейских. Туда же, в «змеиное гнездо», приходил помогать матери малолетний Васятка. Было до слез обидно, когда он слушал обращенные к матери глумливые вопросы.

— Что тетка, хочешь больше всех заработать? Пусть парнишка идет на завод, узнает, почем фунт лиха, да и тебя подкормит.

— Смышленый он у меня, Васенька-то, — смиренно отвечала мать, — учиться хочет.

— Гы-гы-гы, — раздавалось в ответ, — учиться, вишь, хотит, в архиреи что ль надумал?

Мать молча проглатывала тугой комок в горле, только злее водила по грязному полу большой мокрой тряпкой.

Однажды Вася спросил:

— А почему, маманя, рабочие не соберутся вместе и не всыпят как следует полицейским? Ведь рабочих-то больше!

Мать отвела его на завод. Вася вместе с другими парнишками кипятил в цехе горячего проката воду для рабочих. Нелегкое это дело для мальца: еле-еле поднимал полное ведро, с натугой, на цыпочках дотягивался до края котла, чтобы вылить воду.

Вечерами по-прежнему помогал матери. Развлекаясь, полицейские с притворным сочувствием спрашивали:

— Ну, Васька, много пинков сегодня заработал?

— Не ваше дело, — угрюмо отвечал парнишка.

В цехе Вася впервые услышал кем-то случайно оброненное слово «большевик» и потом все хотел узнать, какие они, большевики?

Ловкий молчаливый подросток полюбился рабочим, а вскоре стал надежным связным большевиков. Вместе с другими охранял митинги в лесу, писал мелом лозунги в цехах, слушал большевистских агитаторов. В марте семнадцатого года Василий вместе с другими пришел в «змеиное гнездо» разоружать своих старых «друзей». А потом ходил в колоннах демонстрантов и восторженно, ломким баском подтягивал:

…Но мы поднимем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело…

Большой, черноволосый, в зеленой гимнастерке, он пришел в молодежный клуб, когда там дежурил Виктор. Положив на стол крепкие руки, он поведал о своем желании:

— Хорошо бы поучиться, стать грамотным, ученым человеком. Как думаешь, одолею я грамоту?

— Почему же не одолеешь, если хочешь? — серьезно ответил Виктор.

В тот раз они засиделись допоздна, о многом поговорили. Виктор посоветовал Василию для начала записаться в кружок революционной молодежи. С тех пор и началась их дружба. Василий был старше Виктора на три года, больше испытал, хватил, как говорится, горячего до слез. Он часто задавал головоломки.

— Вот я тебя спрашиваю, как это мы при социализме будем жить? Нет, я все понимаю — равенство там, кто не работает, тот не ест. Я не об этом, тут для меня все, как на ладони. А вот, скажем, я захочу, чтоб книжный магазин открыли, а другой — выстроить общественную уборную из золота. Как нам быть, ведь — равенство, а?

— Читай больше, учись, — советовал Виктор. — А золото еще пригодится для других целей.

— Для каких это целей? — настораживался Василий.

— С буржуями торговать. Машины, станки покупать.

— С бу-уржуями? — изумлялся Василий. — Цацкаться, значит, с мировой контрой?

Виктор мягко улыбался, объяснял:

— Вот когда произойдет мировая революция, а она обязательно будет, тогда и будешь строить из золота, что тебе вздумается.

— Пожалуй, ты прав, — нехотя соглашался Волошин.

Не пришлось много учиться Василию Волошину. Стал он солдатом революции. Это он, Василий, когда уходили из Златоуста красногвардейцы, сказал: «Мы уходим ненадолго, но вернемся навсегда!»

Впереди показались бурые, обветренные бока Таганая. По-башкирски это, кажется, подставка для Луны. Он и впрямь уперся, этот Таганай, в самые облака. Древняя гора, в каждой складке которой можно надежно укрыться от любопытных глаз.

В бородатом, высоком человеке Виктор не сразу признал Василия. А тот облапил по-медвежьи, сдавил его в своих объятиях. Несколько минут друзья не находили, что сказать. Василий без всякой нужды теребил в руках измятую, в маслянистых пятнах кепчонку, радостно твердил:

— Вот, мать честная, и увиделись!

Василий загорел. Плечи под старенькой, застиранной гимнастеркой развернулись еще шире. Непривычной была только борода: она старила Василия.

— Не одичал здесь? — полюбопытствовал Виктор.

— Не говори, паря, одичал. Ботинки вот чуть не до бересты изодрал, камни кругом. Тошно мне. Наши бьются где-то, а я… Э-э, да о чем толковать! — Василий горестно махнул рукой. Потом, словно чего-то стесняясь, осторожно, пряча глаза, поинтересовался:

— Маманя как там, слышал? Сеструхи как?

— Живы-здоровы, — успокоил его Виктор, — мы им немного помогли деньгами. Сейчас всем нелегко живется.

Василий слушал внимательно. Иногда нагибался, сгребал в горсть мелкие камешки, перекатывал между ладонями, задумчиво разглядывал острые грани. Затем, неторопливо, по-одному, бросал, целясь в торчащий поблизости обгорелый пенек.

Виктор распорол подкладку, извлек оттуда и отдал Василию паспорт.

— Пойдешь через линию фронта на связь к своим. — Назвал пароль, сообщил адреса. — Уточни, кто посылал в Златоуст Наумку. Все запомнил? Передашь там: молодежь поголовно мобилизуют. Брата моего Федора тоже забрали. В Челябинск отправили, куда-то в технические войска.

— Вот гады, — пробормотал Василий и вдруг вскочил, сорвался на крик: — А что они, сукины дети, как цыплята, поддаются белякам? Лупить таких надо, чтобы знали, где служить!

— Под конвоем всех берут, — с болью вырвалось у Виктора. Он помолчал и сказал о задании Теплоухова: — Прорвешься к своим, обязательно передай: нужны пропагандистские материалы для иностранных солдат. Мы здесь пока сами действуем, но всей обстановки в республике точно не знаем. Остальное я тебе уже сказал.

Прощание было коротким. Василий чуть задержал руку Виктора в своей широкой ладони, попросил:

— Пришли мне какую-нибудь книжку. Про героев чтобы и о революции. Ладно?

— Куда же я тебе пришлю? — улыбнулся Виктор. Добавил: — Провожать не надо.

Спустившись, Виктор оглянулся. Василий стоял на уступе скалы. Высокий, крепкий. Солнце золотило его волосы, освещало всю его богатырскую стать, и сам он казался будто вырубленным из камня.