Ночной визит

Ночной визит

Мешок с углем оставили под лодкой — кому он мокрый нужен! — и направились к дому горного начальника. С него решил Витька начать продажу добычи. Ванюшка в подобного рода делах полностью доверял товарищу. У двери с кольцом, продетым в ноздри медного льва, Витька постоял, собираясь с духом, и позвонил. Дверь открылась. Рыжий просунулся между стеной и бородатым швейцаром.

— Куда? — тот хотел вытолкать Витьку.

— Рыбку… господам, налимчика… вот…

— Ступайте вон! У господ бал затевается, а они с рыбой тут. Кыш!

— Нам что, — Витька пожал плечами, — мы отнесем Пролубникову, тот оторвет с руками.

Бородач оглядел мокрые следы на полу, необыкновенной величины налима и, видимо, не знал, как поступить. А тут как раз из нижней залы вышел сам горный начальник — с бакенбардами, степенный и важный. За ним шли два не менее важных господина и разряженная дама. Горного начальника Ванюшка впервые видел близко, обычно он проезжал по площади в карете, у которой колеса были на резине, а зимой в кошеве с поднятым верхом. Он казался совсем не злым, не таким, как о нем говорили.

— Что такое, Филыч? — спросил он швейцара приятным голосом.

Господа улыбались, а дама тоже как будто хотела спросить, что здесь такое происходит, но не спросила, с интересом разглядывая рыболовов.

— Да вот-с, мальцы налима принесли. Гоню, а они настырничают.

— Зачем же их гнать, Филыч? — брови горного начальника мягко опустились.

— Они очень живописны, — сказала дама.

Один из господ потрогал налима пальцем:

— Ах, какая прелесть! Печень должна быть хороша.

— Печень — первый сорт! — Витька как будто даже обиделся за возможные сомнения.

— Отнеси, Филыч, на кухню, — приказал горный начальник.

Тот взял налима и поволок в боковую дверь, оставляя на полу мокрую полосу.

— Что хотят получить молодые люди? — спросил горный.

— Пять рублей, — кинул Витька небрежно, как будто речь шла о завалящем пятаке.

Брови горного начальника поднялись, но он не стал торговаться, не то что у Пролубникова — там за гривенник душу вытянут, а крикнул:

— Мокей!

Тотчас сверху сбежал Мокей, с пробором на лоснящейся голове, остановился и склонил голову к хозяину.

— Мокей, разочтись, мы им обязаны пять рублей.

Мокей скрылся. Горный, господа и важная дама удалились.

Рыжий дернул Ванюшку за руку:

— Здорово?

— Хватил ты!

— Чую, неловко будет ему на попятную при господах-то. Это у купцов рожи бессовестные, а тут — не то, тут люди нотные, — важничал Рыжий.

Ванюшка огляделся — богато живут. На улице еще светло, а шторы бархатные уж опущены, и свет электрический — диковинка в городе. Нигде нет, только у горного начальника да еще в тюрьме, говорят, двор освещается. Ходят слухи, что в городе будут ямы рыть да столбы ставить, проволоку натягивать и всем, мол, проведут электрический свет. Но где же всем-то стеклянных лампочек наберешься, да и проволоки много надо.

В распахнутую дверь видны в зале портреты, люстра на потолке, господа под руку с дамами прогуливаются. Вон жандарм Титов с дородной женой немкой — эти часто на Малой Немецкой попадаются, вечером собачек прогуливают. Любят ребята чем-нибудь испугать собачек, тогда они путают поводки, а Берта Карловна кричит: «О, швайнерай!» — значит, свинство по-ихнему.

— Валенки куплю себе и Шурке, — Рыжий вывел Ванюшку из созерцательности, — подшитые недорого стоят. От угля буду по пятаку откладывать — в школу пойду.

Ладони саднили, и Ванюшка потряхивал ими, чтобы утишить боль. Что ж, может, Витька и прав, может, пятерка не такая большая цена, что им? У них всего полно. К тому же где возьмут такого налима? Ишь как на печень обзарились. Он тоже стал прикидывать, как лучше поступить с нечаянной выручкой. Самое первое — в книжную лавку зайти, а там видно будет.

Простучали каблуки — Мокей сбежал, торопливо сунул хрустящую бумажку в Витькину ладонь, подтолкнул к выходу: ступайте, не до вас, мол, тут.

Рыжий сжал пятерку в кулаке, вытянул губы — передразнил Мокея — и вышел следом за Иваном. На улице было тепло, тихо после грозы, солнышко за Уреньгой-горой не скрылось еще.

Разжал Витька грязный кулак и рот раскрыл — в кулаке рублевка всего-то. Веко его дернулось, рот перекосило, как бывало перед большой дракой, он кинулся снова к двери с кольцом, продетым в львиные ноздри, и замолотил кулаками. Выглянул Филыч: «Чего еще? А ну, прочь поди! Ишь, моду взяли. Проваливай, нечего тут», — и дверь закрылась.

Ванюшка первым пришел в себя. Никого вокруг, только бронзовый царь на площади, задрал подбородок и глядит на пруд. Кому пожалуешься?

— Ладно, Витек, — Ванюшка, как мог, стал утешать приятеля, — пусть подавятся.

Дома Демьяновна замешала мазь на столетнике, смазала ладони Ванюшке и перевязала их. Вернулся Иван Федорович с работы поздно и рассказал, что на угольном складе сорвало крышу, на пруду ураганом перевернуло три лодки, что есть утопленники. Ванюшка держал руку за спиной, чтобы избежать расспросов и, улучив минуту, вышел в огород, перемахнул заплот — и на сеновал к Шляхтиным, где его уже ждали Витька с Шуркой. Витька лежал, глядя в щелястую крышу, Шурка завертывала в цветастый лоскут тряпичную куклу. В головах у Витьки лежала потрепанная книга. Ее купили. Пинкертона в лавке не было, и лавочник посоветовал:

— Возьмите Киплинга. А что рваная, так это и хорошо, значит, интересная, читали много, — и заломил двадцать пять копеек. Впрочем, книга стоила того. С первых же страниц Рыжий навострил слух.

«Желаю удачи, о Глава Волков! — читал Ванюшка. — Удачи и крепких белых зубов твоим благородным детям. Пусть они никогда не забывают, что на свете есть голодные! — это был шакал Лизоблюд Табаки…»

Колебалось пламя свечи, колыхалась тень от нахохленной Витькиной головы. Округлые, как у совы, Шуркины глаза уставились на Ивана. В дырявую крышу светили звезды.

Залаял Кучум. Насторожились. Витька поглядел в щель и прошептал: «Вавила!»

Вавила был околоточным, наблюдал, чтоб не было драк, скандалов, а главное, чего боялся, чтоб в его околотке не завелось политических. Поэтому он особенно присматривался к тем домам, где светились окна. Зачем керосин жгут? Пришел с работы, поужинал — и спи. А уж если время к полуночи, а свет не погашен, то уж тут что-нибудь да не так.

— Ишь шею вытянул, — шептала Шурка.

— Лизоблюд Табаки! — прошипел Витька.

Ванюшка поднялся. К отцу опять пришли рабочие из ковочного читать книжку.

Ваня колобом скатился в огород, нырнул в дыру заплота и через дверь, выходящую на Громотуху, вбежал на кухню и только успел сказать: «Вавила!» — как тут же полицейский застучал в окно.

Мария Петровна пошла открывать. Ванюшка принял от отца книжку и через чулан выскользнул в огород, пока Мария Петровна скрипела задвижкой, и оттуда через кухонное окно стал наблюдать за происходящим.

На столе появилась бутылка водки. В комнату, опережая мать, вошел околоточный и зашнырял глазами:

— По какому случаю собрание?

— Баньку надумал поставить, Вавила Кузьмич. Семья растет, — Иван Федорович развел руками, дескать, куда ее денешь. — Мужики помогали лес рубить да приморились, вот и зашли с устатку выпить.

— Ты зачем пришел? — недоверчиво спросил полицейский самого молодого, подручного Ивана Федоровича.

— Водку пить, — ответил тот.

Глаза Вавилы говорили: ври, мол, ври, знаем мы вас. Он погладил по голове Витю, который сидел на коленях Ивана Федоровича:

— Скажи-ка, где книжка?

Витя взял кусок сахара со стола и засунул в рот.

— Так где книжка, которую тут читали? — околоточный улыбался. — Ну, скажи скорее.

Витя достал изо рта сахар и вздохнул:

— Мы водку пили.

Околоточный захохотал:

— Добрый солдат растет отечеству!

— Стараемся, — и Иван Федорович предложил: — Уважьте стопочкой, Вавила Кузьмич.

— Не могу, служба-с.

— Конечно, мы народ простой.

— Народ простой, — в голосе околоточного прорезалась обида, — с вами дела иметь нельзя. Народ простой… Захожу третьего дня на Кедровскую: «Вавила Кузьмич, извольте, Вавила Кузьмич, уважьте». Отец им родной Вавила Кузьмич. А потом и оказалось: на голубнице-то книжки прятали, ли-те-ра-ту-ру!

— О господи! — Мария Петровна всплеснула руками, — слава богу, наши мужики грамоте знают мало и книжек не читают, а я так и вовсе не ведаю, как подступиться к ним. Дровишек бы теперь еще к зиме привезть. Да вы кушайте, Вавила Кузьмич, — она вставила стопку в широкую ладонь околоточного.

Вавила повел носом, зажмурился и, превозмогая себя, поставил стопку на стол:

— Не могу-с.

— Ну хоть чаю стаканчик.

— Это можно.

Он выпил чаю с пирогом, обтер усы:

— Чаю можно, а водки нельзя, при исполнении потому что. Смотрите, чтоб тихо! — и вышел.

Шурка и Рыжий ждали Ваню с нетерпением.

— Ну, что там?

Ванюшка вытащил из-за пазухи книжку и прочел: «Призрак бродит по Европе…» — запрещенная! Сразу тюрьма.

Шурка от страха прикрыла рот ладошкой, а Рыжий криво усмехнулся:

— Сперва поймать надо. Ну, что там у волков, читай.

«Одна из прелестей Закона Джунглей, — продолжал Ванюшка, — состоит в том, что с наказанием кончаются все счеты…»

Из-под рыжих косм на Ванюшку глядели немигающие Шуркины глаза. Витька лежал, заложив руки за голову. Читали до утра. Когда вышло из-за гор солнце, он остановил:

— Хватит, оставь на вечер.

Встал и потянулся:

«Уф, — сказал отец Волк, — пора опять на охоту».

— Шурка, давай мешок!